Новый роман Виктора Пелевина «Искусство легких касаний» выходит в продажу 22 августа. Книга состоит из трех частей, очень разных по содержанию. Одна из них посвящена героям прошлого романа «Тайные виды на гору Фудзи», тема другой — хипстеры, оказавшиеся на Северном Кавказе. Но как раз эти легкие и короткие истории оказались куда более удачными, чем заглавная повесть, которая дала название всей книге, говорит редактор отдела «Мозг» в издании «Афиша Daily» Егор Михайлов.

Егор Михайлов редактор отдела «Мозг» в издании «Афиша Daily» «Я совру, если я скажу, что не получил удовольствия. Пелевин даже в моменты, когда он пишет крайне, на мой взгляд, неудачные вещи, все равно делает это профессионально и с огоньком. Что касается конкретно этой книги, я бы сказал, что она не то чтобы слишком удачная. Это сборник из трех новелл, две из них небольшие — страниц по 150, а одна большая — на полкниги. Эти небольшие новеллы очень хорошие. Первая вообще напоминает о том, что Пелевин делал в 1990-е, с чем он вошел в историю русской литературы и никогда оттуда не выйдет. А третья — продолжение недавней книги, тоже хорошей. Между ними, к сожалению, втиснута огромная повесть, в которой Пелевин высказывается на остроактуальные темы. Говорит про фабрики троллей, геополитические противостояния и делает это остроумно, но, к сожалению, не настолько, чтобы я мог ее назвать хорошей повестью. Затянутая вещь, многословная, далеко не всегда такое остроумие, как хотелось бы».

Наталья Кочеткова литературный критик Lenta.ru

«Он, конечно, выпускает по книге в год, но при этом дает себе возможность делать некоторые паузы. То есть, как правило, он выпускает раз в два года полноценный роман, довольно любопытный. Он может быть более удачным или менее удачным, но это серьезное художественное высказывание. Раз в два года, чередуя с романами, он выпускает сборник рассказов, который, с одной стороны, позволяет заполнить ежегодную лакуну по выпуску книг, а с другой стороны, дает ему возможность набраться дыхания для более долгой вещи. С моей точки зрения, книжка, которая вышла сегодня, — сборник рассказов. Действительно, это сборник по формату: он состоит из трех текстов. Эту книжку нужно дочитать до конца, чтобы понять, что все-таки она претендует на романность, на единый художественный мир, несмотря на то что это три довольно разных текста, в них действуют разные герои, они вообще про разное, и только единство темы времени, темы того, как время пожирает своих детей и что это дает служителям тех богов, которым они скармливают эти жертвы, объединяет эти три текста. Поэтому эти три текста оказались под одной обложкой». Литературные критики также отмечают, что проза Пелевина стала более сентиментальной и спокойной.

Источник

Виктор Пелевин, «Искусство легких касаний». Это сборник повестей, две первые истории которого объединены ницшеанской идеей о смерти бога. Первая «Иакинф», вторая — «Искусство легких касаний» и третья — «Столыпин» возвращает читателя к героям романа «Тайные виды на гору Фудзи».

Стив Брусатти, «Время динозавров: Новая история древних ящеров». Известный американский палеонтолог прослеживает эволюцию динозавров через все периоды. Литературный критик, журналист и главный редактор издания «Горький. Медиа» Константин Мильчин рассказал о книгах Армана Мари Леруа — «Лагуна. Как Аристотель придумал науку» и Петра Талантова «0,05 Доказательная медицина от магии до поисков бессмертия».

Источник

Если вам кажется, что отдельные пункты этого путеводителя неверны (или он целиком ошибочен), то помните: вы сами своим разумом творите вселенную и несете полную ответственность за каждое написанное слово.

Редкие счастливцы, которые прочитали первый абзац и сразу же сказали: «Я и так это знал!», — могут расслабиться. Читать Пелевина им, в общем-то, уже необязательно, потому что центральная идея была усвоена и без 16 романов, 9 повестей и 5 десятков рассказов. Остальные могут пройтись по материалу и узнать, в каких дебрях прозы Виктора Олеговича скрывается для них что-то прекрасное и неизведанное, а куда лучше не соваться.

Условности

Мы не предлагаем карты местности по пелевинской прозе, но в качестве наглядного пособия помогут наши схемы, в которых творчество писателя оценивается по важнейшим параметрам. Как же измерить прозу Пелевина?

Ключевыми параметрами стали:

Вечность

Насколько интересно будет читать это произведение через 5, 10, 15 лет? Универсальны ли проблемы, которые поднимает автор, или изменчивая реальность унесет их с собой в небытие? Будет ли интересно нашим потомкам изучать историю литературы по Пелевину?

Злободневность

Может показаться, что этот параметр должен находиться на одной шкале с «вечностью», но с противоположным знаком, однако это не совсем верно. Ничто не мешает тексту одновременно быть и вечным, и злободневным. Например, вечным по замыслу, но острым в мелочах, побочных линиях, шуточках и деталях. Виктора Олеговича часто упрекают в том, что он стремится бежать впереди паровоза современности и оснащает текст десятками мемов и шуточек, которые уже через месяц потеряют актуальность. Зато представляете, как будут мучиться с этими каламбурами и отсылками читатели через сотню лет?

Метафизичность

С этим параметром проще всего: насколько глубоко закапывается автор в дебри метафизики и насколько широко должна простираться эрудиция читателя, чтобы разобраться в деталях. Чаще всего Пелевин сам не ленится рассказать или переиначить эзотерический и метафизический корпус, но некоторые «пасхалки» требуют внимания и тщательной расшифровки. Графобесие Нет, это не бешенство главного героя из романа «t», как вы могли подумать, а химера слова, сложенная из популярной части названий грехов («гортанобесие», «чревобесие» и рядом ходящее «мракобесие», которое грехом почему-то как раз не считается) и «grapho» — греч. «писать, пишу». В этот важный аспект попадает изобилие или, напротив, малое количество длинных отступлений автора, как правило, метафизических или описательных, которые немногое дают для развития сюжета, но хорошо иллюстрируют идеи автора или статьи из «Википедии», которые ну очень уж нужно поместить в тело произведения.

Упоротость

Какой же Пелевин без грибочков, марок и других веществ? Этот параметр считает не только общее количество психотропов и их аналогов в произведении и важность их воздействия на героев, но и степень изменения сознания у читателя, которая требуется для понимания написанного. Кстати, просветление — это тоже своего рода изменение сознания. Разумеется, все числовые значения, приведенные в схемах, усреднены, оскуднены, субъективны и могут быть оспорены. Тем более, что уловить разницу между 7 и 8 по 10-балльной шкале достаточно трудно. Без упрощений наглядности не получится. Итак, мы разбили творчество автора на четыре периода.

Период становления

1989–2003

Если бы слово «золотой» подходило к постмодернисту Пелевину, то его бы приклеили именно к этой эпохе. В начале 1990-х Виктор Олегович пишет много рассказов (самой первой была миниатюра «Колдун Игнат и люди»), несколько повестей и крошечные романы, которые часто путают с повестями. Определим раз и навсегда: «Омон Ра» и «Жизнь насекомых» — романы, а «Желтая стрела» и «Затворник и Шестипалый» — повести. В это время автор прямолинеен и однозадачен, через небольшие тексты он развивает и доносит до нас какую-то одну не слишком сложную, но эмоционально важную вещь. Разве что «Жизнь насекомых» дает неожиданный срез вширь, демонстрируя множество карикатур, но общая идея в итоге одна. Произведения этого времени пропитаны ядовитой сатирой, легким самодовольством практикующего эзотерика и клаустрофобией от советского настоящего или недавнего прошлого. Виктор Пелевин сразу замечает, что хоть государственный строй и изменился, лучше не стало: никакой ложной эйфории даже на короткий срок. «Чапаев и Пустота» в 1996-м стали первым крупным романом и первым столпом, на котором держится все творчество Пелевина. Многие до сих пор считают его лучшим произведением, а молодые читатели с удивлением открывают для себя его вневременность. В нем в полной мере выстреливает зыбкость и условность физического мира вокруг нас, которая в более ранних произведениях смотрелась фантастическим элементом, а здесь вдруг стала восприниматься как часть обыденности. Что ни говори, времена были волшебные.

Второй столп — «Generation „П“» в 1999 году — при ближайшем рассмотрении не слишком складен, но ловко ударил в самое сердечко и потребности читателя, так что он был готовы простить и 10-страничные статьи Че Гевары про рекламу, и сомнительные каламбуры, которые потом станут фишкой автора. Здесь же Пелевин развивает тезис, впервые высказанный в «Чапаеве и Пустоте»: чтобы тебя слушали, надо обязательно подключать к своему выступлению жопу. Необязательно ее, родимую, но что-то такое низкое, пошловатое, яркое, контрастное. Может быть, даже нецензурное или намекающее на обсценность.

«Числа» 2003-го года хорошо встают в пару с «Generation „П“», представляя собой призрачного двойника. Сразу видно, что персонажи ходят по одним и тем же улицам, примерно там же, где и мы, читатели. Возможно, успех этого периода частично в том, что было легко узнать в персонажах своих знакомых или представить себя на месте главного героя, хотя бы помечтать или ужаснуться. В последующие периоды это будет почти невозможно.

В этот период Виктор Олегович еще тот, каждая его новая книга — откровение, и именно в это время были заложены его основные приемы, которые будут кочевать из произведения в произведение. Но слово «золотой» не очень подходит такому автору, поэтому пусть период будет «красным в белую крапинку». Ведь именно Пелевин на рубеже веков вызывал больше всего каноничных вопросов: «Что курил автор?» Более того, он не только их вызывал, но зачастую и отвечал на них.

Период экспериментов

2004–2012

Не стоит сбрасывать со счетов второй условный период творчества Пелевина — «пестрый», когда он находился в творческом поиске и постоянно пробовал писать на разные темы, в разных жанрах и стилях. Наверняка у каждого последователя Пелевина есть пара любимых романов именно из этих восьми лет.

Кто-то ценит геополитику из повестей и романа «S.N.U.F.F.», кому-то по душе произведения про мифических существ («Священная книга оборотня», «Empire V»), а кто-то восхищен сломом пятой стены в «t». Возможно, есть и любители «Шлема ужаса», международного эксперимента, который в целом не так уж плох, но на фоне остальных текстов этого времени явно теряется и признан провальным.

Виктор Олегович напитался новыми приемами и техниками, отточил мастерство, развлек немало тысяч читателей и задал высокую планку, о которую теперь сам же и бьется головой. С другой стороны, никакой головы не существует, больно только всемирному сознанию, пусть оно и мучается.

Фабричный период

2013–2016

В начале 2010-х Пелевин матереет, садится на толстый контракт и может позволить себе расслабиться. Не нужно больше беспокоиться о книгах и критиках, за него все сделают специально обученные асы пиара, которых он потом прополощет в романах за их же деньги. Всего-то и нужно выдавать по одной книге в год, как на фабрике. Тексты в итоге выходят тоже фабричные, вторичные и вызывающие крики, что Пелевин уже не торт. Продаются они все равно неплохо, потому что по старой памяти Виктор Олегович превратился в живой мем во плоти, которого, впрочем, простые читатели увидеть не могут.

Автор экспериментирует с жанрами, скатываясь куда-то в совершенное фэнтези или выныривая в густую эзотерическую смесь. Но в целом ни масоны, ни беспроигрышные жидорептилоиды и другие примочки из диких желтых газет не спасают общего положения дел. Повезло Виктору Олеговичу, что успел наработать славу и за несколько лет до этого прочтение его свежих текстов вошло в обязательную программу каждого псевдо- и даже настоящего интеллектуала. Ведь так всегда можно поддержать светскую беседу: поговорить о погоде, настроении и последнем романе Пелевина. Не будем называть этот период «коричневым», а проявим уважение и скажем, что он просто «серый». Неизвестно еще, какой цвет больше удручает.

Попытка возрождения

2017 — наше время

С 2017 года мы читаем произведения Пелевина, которые наконец-то были переосмыслены. Да, это все еще фабрика ежегодного производства текстов, в них много старых идей, но подаются они совершенно иначе и показываются с другой стороны. Отдельные критики робко говорят о возвращении старого доброго властителя умов, но нужно отойти на некоторое расстояние, чтобы узнать, была ли пыткой эта попытка, чем она увенчалась и в какой цвет окрасится творческая эпоха. Не исключено, что нас ждут новые шедевры. Точно так же не исключено, что все откатится обратно или вовсе заглохнет. Пока это кот Шредингера, который не просто ни жив ни мертв, но еще и неизвестно, есть ли он вообще в этом ящике и правда ли коты выглядят именно так.

Пелевин расправил плечи и довольно смело говорит об окружающей действительности, не старается больше угнаться за сиюминутными мемами, но при этом и не забывает о традиционных своих фишках. Каламбуры — есть, продвинутый солипсизм — есть, актуальность — есть. В дополнение к этому появилось хитрое мастерство украшения и триггерианства. Да, не правильно вы себя ущипнули: последнее слово выдумано, но подразумевает, что автор постоянно тычет палочкой в группы лиц, которые могут оскорбиться. Не всегда выходит удачно, но провокации все равно идут плотным рядком. К тому же спасает украшательство, как в заглавной повести сборника «Искусство легких касаний». В ней историю рассказывает такой-то дядя, который узнал ее от такого-то дяди, и вообще это краткий пересказ чужих мыслей, а эти негодяи могут говорить все, что угодно, не боясь, что им за это набьют лицо. Может быть, вообще во всем виноват Чубайс.

Свеженькая книга стоит особняком, потому что это сборник повестей и рассказов, которых мы не видели с 2012 года. У малой формы есть определенные преимущества перед романами, особенно если это Пелевин. История не успевает надоесть, в нее не получается впихнуть слишком много графобесия, а сюжет должен быть четким и захватывающим, чтобы читатель не задавался вопросом, зачем это вообще написано.

Первый рассказ («Иакинф») и заглавная повесть связаны общей темой древнего бога Сатурна, хотя сходство это условное. «Иакинф» — бодрый и крепкий текст, который каждый любитель фантастики или хорроров расколет еще на первой трети, но это нисколько не помешает получить удовольствие от деталей. Пожалуй, лучше даже знать про него меньше, чем больше, и не читать никаких зазывалок даже с задней стороны обложки.

«Искусство легких касаний» эксплуатирует новый псевдожанр, который явно подходит для истории, иначе она была бы скучновата. Хотя новый он только для нас: Станислав Лем таким еще в середине прошлого века баловался. Перед нами краткий пересказ несуществующей длиннющей книги с некоторыми суждениями пересказчика. Забавно наблюдать, как он комментирует якобы затянутые сцены, сжимая симулякр 200 страниц до двух предложений. Он отлично додумывает за гипотетического читателя, прямым текстом говоря, что мы должны были бы прочитать между строк, если были держали в руках полновесную историю. А тема и метафизическая подложка повести тянутся корнями еще в первые произведения Пелевина — меняет их только современный антураж, шуточки и жанр. Так что последние три книги Пелевина определенно стоят прочтения, даже если совсем недавно на него развилась аллергия. В конце концов, нам — читателям — решать, станет ли новая творческая веха настоящим возрождением мастера или скатится в пыль. Для этого надо как минимум с ней ознакомиться — так что бегите в магазин за новым Пелевиным, читайте его в цифре или одолжите у приятелей.

Евгения Лисицына

Источник

Как выкрутиться несчастному критику, которому надо опять писать про ежегодную книгу Пелевина? Уже вроде бы проделаны все попытки как-то встряхнуть жанр «осенняя статья о новом Пелевине»: ее писали в форме письма к Виктору Олеговичу, в стихах и в виде ответов на вопросы. Так что чуть ли не единственное, что остается, — рецензия в хрестоматийном, так сказать, смысле этого слова. О чем книга, как написана, как соотносится с прежними образцами творчества автора. Вот она.

Название книге — «Искусство легких касаний» (М., Эксмо) — дает один из трех входящих в нее текстов — второй. Он самый длинный и, безусловно, самый главный. Первый называется «Иакинф» — он как будто для разгона. Третий — «Столыпин» — это скорее десерт.

Притом что теперешний всеобщей страх спойлеров кажется мне вещью принципиально неправильной, сводящей произведения к их потребительско-развлекательной составляющей (ах, мы так хотели удивиться, а нам помешали), — в этом случае действительно лучше ничего не выдавать. Особенно говоря о текстах, обрамляющих главный.

Это типичные «пелевинские» тексты, в которых финальное «а, оказывается» меняет перспективу, заставляет предыдущий текст стать другим,так что, обозначив этот твист, можно лишить читателя чувства переключения, вспышки, которая сверкает в конце хороших рассказов этого автора. Так что достаточно сказать, что в «Иакинфе» четверо московских туристов ходят по кавказским горам со странным гидом, рассказывающим им о забытом культе рогатого бога; в «Столыпине» один из зэков, едущих в печально известном вагоне, рассказывает другим историю с участием океанских яхт и трансгендеров. И то, и то — Пелевин, каким мы его любим, а что еще нужно?

Всей книге предпослано авторское предупреждение. «Эта книга нашептана мультикультурным хором внутренних голосов различных взглядов, верований, ориентаций, гендеров и идентичностей, переть против которых, по внутреннему ощущению автора, выйдет себе дороже». Этот иронический пассаж, с одной стороны, показывает, как писатель относится ко всем этим «гендерам и убеждениям», а с другой — и вправду работает дисклеймером, предупреждая заполошных моралистов, что ничто из сказанного в принципе не может быть аттестовано как идея автора и вменено ему в качестве мнения.

Нуждается в таком уведомлении в первую очередь «Искусство легких касаний» — текст, более других касающийся сегодняшнего мироустройства. Хотя он так ловко устроен, что предупреждение о «мультикультурном хоре» тут не обязательно нужно. Эта повесть написана как дайджест, вернее, пересказ романа под таким названием. Причем сам роман написан человеком очень «ватным» (выражение не мое, а Пелевина), а пересказывает его человек очень либеральный, ну, или очень осторожный. Авторство постоянно переходит из рук в руки, сокращающий то журит сокращаемого, то вдруг надолго его отпускает, чуть ли не совпадает с ним, чтобы вдруг проявиться и пожурить после какого-нибудь совсем забубенного пассажа о «недотраханных феминистках».

Пересказываемый роман принадлежит перу «заметного, но противоречивого российского историка и философа К. П. Голгофского». Этот огромный текст написан от первого лица и, как сообщает автор дайджеста, «построен по тому же принципу, что и все эти бесконечные коды-да-винчи, свинченные за двадцать лет в книггерских потогонках из ржавых постмодернистских запчастей».

Тут, действительно, есть все признаки кодов-да-винчи: детективная завязка, обилие масонов и египтологов, готические соборы, исторические экскурсы и спецслужбы, взявшие на вооружение древние ритуалы.

Но все это в какой-то момент уходит в тень. То есть нет, события продолжают развиваться, но лишь как фон для следующих рассуждений.

«В девяностые мы жили в жуткой, жестокой, но устремленной в будущее и полной надежд России. С другой стороны глобуса была Америка, она тоже изрядно пугала, но ею можно было восхищаться от всего сердца, и она действительно походила на библейский „храм на холме“». А теперь в этом храме на холме «диктатура меньшинств, то есть прогрессивных комиссаров, говорящих от их имени <...> и кликуш, перед которыми все должны ходить на цырлах и оправдываться в твиттере под угрозой увольнения». И свобода слова практически отменена. В Америке создается «омерзительная и душная атмосфера лицемерия, страха и лжи, погубившая Советский Союз». Ну а что создается в сегодняшней России, мы и так знаем. Между этими странами возник мост: «одним концом он похож на американскую стену, а другим похож на Крымский». Тут голоса рассказчика и пересказчика сливаются, а в «мультикультурном хоре» явно проступает голос автора. Чума на оба ваши дома, говорит нам Пелевин. Да кто ж спорит.

В конце нормальной рецензии должен быть вывод. Вывод такой: годный Пелевин, надо брать.

Анна Наринская

Источник

«Иакинф» Классическая повесть без второго дна, с неожиданным (в меру) поворотом в финале. Пелевинский стиль здесь можно описать устойчивым выражением «старый добрый». Главный герой/злодей, Акинфий Иванович (настоящее имя — Иакинф, отсылающее читателя, видимо, к Иакинфу Бичурину, православному китаеведу и путешественнику, ставшему известным в начале XIX века), кочевой экстрасенс-жрец, отдаленно похож на персонажа рассказа «Колдун Игнат и люди» , первой опубликованной работы Пелевина, а ироническая хоррор-концовка явственно напоминает лучшие произведения Стивена Кинга. Жертвы беспощадной авторской постиронии здесь — двадцати-с-чем-то-летние герои, следующее поколение экономически активных российских граждан после тех, что автор описал в незабвенном романе «Generation П», то есть дети тех, кому удалось или не удалось накопить первичный капитал в девяностые:

— Тимофей, ведущий политических теле-ток-шоу (даже не в прайм-тайм), для Пелевина — пример той псевдоуспешной молодежи, напрасно коптящей небо и генерирующей ВВП; — Андрон, банковский брокер в костюмчике, словно позаимствованный из «Американского психопата» Брета Истона Эллиса;

— Иван, сейлс-агент в компании, что ставит плохие пластиковые окна (забавно, что в книге немало шуток про ремонт и ипотеку — кажется, Пелевин обзавелся новым жильем); — Валентин, «социолог-евромарксист и, как он всегда добавлял, социальный философ», пустомеля, вечно рассуждающий о судьбах доставшейся ему родины. Все они отправляются на трекинг в кабардино-балкарские горы, где на свою беду встречают Иакинфа. Его руками и с огромным предстарческим удовольствием 56-летний Пелевин приносит бездумных миллениалов, которых девяностые закалить не успели, в жертву всем возможным богам, в том числе карфагенскому Баалу (использовать в качестве персонажей древних эзотерических божеств — его старая привычка и примета авторского стиля).

Несмотря на некоторую монотонность (большую часть действия составляет монолог Иакинфа, формально поделенный на пять дней странствий команды по горному маршруту), «Иакинф» затягивает так же, как когда-то захватывали его ранние повести типа «4исел» или «Омон Ра»; увлекает так, как может увлечь только хороший современный постмодернистский худлит; удивляет повсеместными отсылками к нашим реалиям, зашитыми в повествование, размеренное лишь с виду. Но настоящая ценность этого сюжета раскроется только в следующей части.

«Искусство легких касаний»

«Искусство легких касаний», в противовес сюжетно понятному «Иакинфу» — повесть, составляющая основное содержание книги, построенная очень причудливо. Это якобы краткий хейтерский пересказ на двести страниц другой, несуществующей, придуманной Пелевиным книги за авторством некоего Константина Параклетовича Голгофского (и, надо думать, такое имя у героя неслучайно). Причем этот пересказ якобы опубликован в некоей платной рассылке «Синопсис для VIРов» (пародия на многочисленные нью-медиа). Таким образом, в передаваемый третьими лицами сюжет «Искусства легких касаний» Пелевину удается вставить собственные едкие комментарии по теме современной повестки, замаскированные под ремарки авторов пресловутого пересказа, которые Голгофского весьма презирают за мизогинию, гомофобию и трансофобию. За то же активисты разных мастей в соцсетях ругают и самого Пелевина, и так, очевидно, он показывает им всем традиционный средний палец.

Внутренний сюжет отдаленно напоминает «Код да Винчи»: Голгофский, который является в своей нон-фикшн книге главным героем, летает по всему миру, разговаривает с очевидцами и понемногу раскрывает едва ли не центральную тайну механизма управления людскими массами, который активно используют спецслужбы, как наши, так и чужие. Здесь обнаруживается, что главный сверхбог Баал, позаимствованный Пелевиным из древнейших верований, «бог над всеми богами», синонимичен другому, новому божеству, признанному новой, вновь атеистичной богемой, основным. Это бог Разум, бог осознанности и майндфулнесса. Впрочем, Пелевин, подмигивая, намекает, что это всего лишь очередное имя древнейшего Баала, и все так же человечество приносит ему живых жертв в обмен на исполнение вполне конкретных молитв пропагандистского толка. Силами мысленных химер, которых создает разум (здесь Пелевин цитирует дословно название известнейшего офорта Франсиско Гойи «Сон разума рождает чудовищ» ), согласно местной мировой теории, свершилась и Октябрьская революция, и современная гендерная революция в США.

Тотальная тяга к осознанности, использованию мозга на все сто процентов и прочей белиберде родом из бессоновского фильма «Люси» откровенно раздражает Пелевина, уже несколько десятков лет изучающего весь мировой эзотерический опыт. «Искусство легких касаний» — это эпических масштабов насмешка над тягой просвещенного человечества классом выше среднего к майндфулнессу, коммерциализированной версии медитации, известной с древнейших времен

Пелевин даже употребляет такой новояз, как слово «макмайндфулнесс», издевательски спаривает в одной идиоме «майндфулнесс» и «макдональдс», намекая, что в погоне за эфемерным просветлением потребитель только тупеет. Другой составляющей «Искусства легких касаний» оказывается привычное для писателя пересмешничество на тему новостной повестки прошедшего отчетного года. Пелевин упомянет совсем свежие события вроде январского паломничества в Париж на показы сверхфильма «Дау» Ильи Хржановского. Сложнейшая пикировка со всем миром, явленная в этой центральной части, показывает, что Пелевин вовсе не сдулся, он на пике формы. В замысловатой повести даже совокуплению жабы и гадюки (имеется в виду известная русская идиома) найдется доисторическое метафизическое объяснение.

«Столыпин»

Крохотный в сравнении с «Искусством легких касаний», всего на 50 страниц рассказ, буквально продолжающий и дополняющий сюжет предыдущей весьма успешно раскупленной книги Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи».

На арену возвращаются олигархи Федор Семенович и Ринат Мусаевич, в прошлом романе искавшие за любые деньги вселенского буддистского счастья. Здесь они переоткрывают русский буддизм, со своим «тибетским» наречием, своими мантрами и сводом правил праведной жизни. В поисках они доходят до самого глубинного русского народа — блатных на этапе, запертых в тюремный вагон, и по сей день иронично называемый «столыпиным» в честь царского министра-прогрессивиста.

Традиционная для Пелевина выдуманная им на ходу символическая теория заговора здесь с самого начала еще очевиднее, чем обычно, но удовольствия от этого нисколько не меньше. Начатый еще в «Generation П» мотив об иллюзорности посконной России, искусственности ее положения в мире и представлениях об этом положении у населения самых разных экономических страт — от зэков до олигархов.

Все вместе

Как ни удивительно, но столь разнородная книга по прочтении складывается в голове во что-то единое. В противовес тому, что Пелевин сам называет в книге «голливудским салом», то есть всяким киновселенным Marvel или DC, он собирает свою литературную вселенную под одной обложкой. Напоминая о добром десятке своих предыдущих трудов и продолжая их, Пелевин, видевший в жизни всякое, утверждает, что любые модные веяния — не больше, чем рябь на воде, и что всякие поиски божественного оборачиваются поисками исключительно разумного глубинного смысла под видом потустороннего, проще говоря, любые бренные самокопания — не больше, чем обман, попытка разума скоротать время перед свиданием с вечностью, перед смертью.

Да, «Искусство легких касаний» — это во многом фан-сервис для тех, кто наизусть помнит все циклы произведений и постоянные темы писателя. С одной стороны, это несомненный самоповтор, с другой, это не Пелевин повторяется, а просто толком ничего не меняется в нашем бренном мире, и вечная актуальность свежей книжки Виктора Олеговича, который по-прежнему может легко писать по новому тому в год, обусловлена тем, что человеческая природа, особенно в России, неизменна.

Что стоит прочитать/перечитать из Пелевина

Обязательно:

«Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами». Фактически «Искусство легких касаний» — логическое продолжение той книги, оставшейся в целом незаметной, даже трехчастная структура сохранена, а линия об исторической войне и последовавшем затем соитии чекистов и масонов любовно продолжена в весьма неожиданном ключе. «Тайные виды на гору Фудзи», предпоследний роман Пелевина. Без этой книги финал «Искусства легких касаний» будет сложно понять.

Желательно:

Повесть «Желтая стрела», раннее и одно из ключевых произведений Пелевина, к которому он аккуратно отсылает читателя в «Столыпине». Дилогию «Empire V» и «Бэтман Аполло» (сущность Великого Вампира, центральная для обоих этих романов, в «Искусстве легких касаний» изящно вписывается в общую пелевинскую мифологию).

Главные цитаты

«Эта книга нашептана мультикультурным хором внутренних голосов различных политических взглядов, верований, ориентаций, гендеров и идентичностей, переть против которых, по внутреннему ощущению автора, выйдет себе дороже».

Чтобы понять, активен бог или нет, достаточно поглядеть, действует ли его фича. То есть функция. Любовью занимаются? Значит, Афродита при делах. Воюют? Значит, Марс тоже «Вот и с Кроносом то же самое. Время ведь осталось? Осталось. А что оно делает, время? Да то же самое, что всегда — кушает своих деток. Иногда некрасиво и быстро, как наших дедушек и бабушек, иногда терпеливо, гуманно и с анестезией, как нас, но суть не меняется. Мы — дети своего времени. И время нас пожирает. Вот это и есть проявление Кроноса»

«Попытки критического анализа романа, мелькавшие в Сети, были малоуспешны. Это одна из тех книг, которые ставят наших критиков в тупик, и причину определил сам Голгофский: „Российский филолог сталкивается здесь с непростой задачей написать политический донос на текст, которого он не понимает в принципе“». «Во вселенной консольных игр и фэнтези эти два слова тоже буйно и весьма прибыльно колосятся в обнимку: „gorgoyle“ и „chimera“ — это чудовища, которые ежедневно атакуют тысячеликого героя на его трехактовом пути к кассе».

На стенах в гостиной висят большой радужный портрет Элтона Джона, фото Обамы в Берлине и постер немецкой партии Зеленых. Все тайные нацисты, думает Голгофский, несчастны по-разному, но маскируются одинаково

«Конечно, мы боролись насмерть, но вас, англичан, Изюмин уважал. Он говорил, что медиумы МИ-6 самые сильные в мире — и намекал, что именно они изображены писательницей Роулинг в виде колдунов Хогвартса с „волшебными палочками“ в руках. <...> Описанный ею мир магов — это аллегория англо-саксонских оккультных спецслужб». «Да ехал на соседней полке один мужик — такой типа честный фраер. Всю дорогу мне мозги штукатурил своей конспирологией. Мол, Путин Абрамовича уже раз пять арестовывал и отправлял по этапу — а до конца задавить не может. Абрамовича к самой зоне уже подвозят, и тут жиды с масонами приезжают в Кремль, подступают к Путину с компроматом и говорят: „Отпусти немедленно нашего Абрамовича, а то все счета твои тайные раскроем“. И Путин прямо с этапа отпускает. Злится, чуть не плачет, а поделать ничего не может. Так до зоны ни разу и не довезли».

Егор Беликов

Источник

Место Пелевина в современном русском интеллектуальном пространстве уникально. Он давно уже не просто писатель, сочиняющий литературу. Но и не живой классик, изрекающий истины. Его место — это место жреца-прорицателя. Его обязательного ежегодного романа по осени ждут, как ждут нового броска гадательных костей «И-Цзин». В какую комбинацию они нынче сложатся? То есть, без вычурных метафор, что Виктор Пелевин сочтет на этот раз болевой точкой года? На сей раз 400-страничная книга с выпуклой обложкой распадается на три неравноценные во всех смыслах части. Здесь есть увлекательная мистическая повесть о древнейших богах и их современных жрецах «Иакинф»; остроумный и ядовитый рассказ-фельетон «Столыпин», действие которого разворачивается в «пространстве Фридмана» (т.е. закапсулированном мире олигархов, которое на сей раз неожиданно «расширяется» за счет «столыпина» — вагона для перевозки заключенных); а между ними — небольшое по романным меркам, но довольно запутанное и чрезвычайно насыщенное разномастной и разновременной эзотерикой произведение, давшее название всей книге — «Искусство легких касаний».

Позиция медиума, говорящего не от своего лица, вообще для Пелевина очень привлекательна Жанр этого эклектичного опуса определить довольно сложно. Формально это детективный роман-расследование в духе «Кода да Винчи».

Главный герой, специалист по истории масонства Константин Параклетович Голгофский, пытается понять, что произошло с его дачным соседом — генералом ГРУ Изюминым: его внезапно разбивает какая-то болезнь, очень похожая на отравление, а дачу опечатывают. Для этого историку приходится беседовать с разыми коллегами Изюмина, распутывая длиннейшую цепочку, тянущуюся от древнеегипетских жрецов, через маркиза де Сада и нацистскую «Аненербе» к современным кудесникам «Твиттера». И ему открывается тайное тайных: от начала времен мир управляется и направляется «татуировками на разуме» — матрицами мышления, внедряемыми в массовое сознание и в случае удачного внедрения надолго переживающими своих создателей. Древнейшие примеры таких искусственно наводимых ментальных матриц, называемых в разные века импринтами, химерами и гаргойлями (что и отражено на обложке) и даже ноофресками — оставшиеся от вавилонян «шестьдесят секунд в нашей минуте и те триста шестьдесят градусов, на которые мы всегда можем пойти».

Мало того: «тот нравственный закон внутри нас, который так поражал Канта», оказывается, «вытатуирован в нашем бессознательном еще во времена Атлантиды».

Но самое неприятное начинается в XX веке, когда грозные архаичные техники создания и нанесения таких «татуировок на мозге» попадают в умелые и безжалостные руки спецслужбистов всех стран и мастей. В первую очередь, разумеется, англичанки, которая, как известно, гадит; но с началом холодной войны именно в эту область перетекло жестокое противостояние двух сверхдержав.

А с появлением интернета для наведения и развертывания химер даже не нужно больше засылать штирлицев, джеймсов бондов и прочих казачков: достаточно вирусно разместить какой-нибудь бессмысленный на первый взгляд пост в «Твиттере».

И как раз этими незримыми, но разрушительными «легкими касаниями» объясняет К. Голгофский перехлесты современной политкорректности в США, подтачивающие изнутри могучую мировую державу и чуть ли не доводящую ее до маразматического состояния позднего СССР — «с ЛГБТ на месте комсомола, корпоративным менеджментом на месте КПСС».

А у нас? О, у нас результаты «ответных ударов» тоже очень даже видны — но мы не будем их описывать: во-первых, чтобы не выдавать концовку, а во-вторых, потому что описание это нецензурно. Но тем, кто давно следит за творчеством Пелевина, можем намекнуть: очень похожая идея была изложена в рассказе «Оружие возмездия» еще почти 30 лет назад, задолго до всякого «Твиттера». Но появление интернета, конечно, открыло широчайший простор для подобных интерпретаций истории ХХ века как схватки оккультных сил. Словом, если воспринимать новую книгу Пелевина как ответ на вопрос «что является самой болезненной проблемой нашего времени?», то он будет звучать так: «засилье социальных сетей и их гипертрофированное влияние на повседневность».

Вопрос в том, верит ли в это сам Пелевин. Форма, которую выбрал автор для донесения своей заветной мысли, позволяет в этом усомниться. «Искусство легких касаний» преподнесено не как роман, а всего лишь как «краткий пересказ» огромного романа Голгофского, выполненный для некоего vip-дайджеста анонимным редактором. Который «ватнические» построения самого Голгофского категорически не разделяет. Но все-таки добросовестно доноси до читателя. Дескать, куда ж деваться, если так оно и есть.

Такая позиция медиума, говорящего не от своего лица, вообще для Пелевина очень привлекательна. И, надо признать, распоряжается он ей эффективно. Некогда после прочтения «Generation «П» мне захотелось выдернуть телевизионную антенну. Теперь мне так же остро захотелось снести со смартфона «Фейсбук».

Значит, боевые химеры по-прежнему, как во времена вавилонских жрецов, распространяются и через книги.

Источник