Как жили, где обедали и как развлекались жители двух столиц
Соревнование двух столиц началось в 1712 году, когда по указу Петра I статус главного города России перешел от древней Москвы к новенькому Петербургу. С тех пор они старались доказать свою значимость: европейский Питер щеголял изысканной архитектурой, модными новинками и интеллектуальной тусовкой, Москва брала гостеприимством и богатством.
Прошло более ста лет с того момента, как Белокаменная безоговорочно укрепилась в статусе столицы, однако их противостояние с Петербургом продолжается и по сей день. Рассказываем, чем были похожи и чем различались две столицы в начале XX века.
Несмотря на то, что в России конца XIX века вегетарианство превратилось в гастрономический тренд благодаря Льву Толстому (Ясная Поляна находится недалеко от Москвы), центром безубойного питания был Петербург. Чем же столетие назад заменяли традиционные похлебки и отбивные? Илья Репин, один из наиболее известных столичных вегетарианцев, предлагал, например, бульон из сена:
«Я... справляю медовый месяц питательных и вкусных растительных бульонов. Я чувствую, как благотворный сок трав освежает, очищает кровь... Выброшены яйца (вреднейшая пища), устранены сыры, мясо уже и прежде оставлено. Салаты! Какая прелесть! Какая жизнь (с оливковым маслом!). Бульон из сена, из кореньев, из трав — вот элексир жизни. <...> Сытость полная на 9 часов, ни пить, ни есть не хочется, все сокращено — свободнее дышится»
Из книги Льва Лурье «Петербург накануне революции»
В Москве тоже открылись вегетарианские столовые, однако рестораторы и кабатчики Белокаменной не спешили отказываться от многоярусных кулебяк, жирных блинов, «пирогов на четыре мяса» и прочих радостей русской кухни. Будущий советский генерал М. Н. Герасимов в 1915 году зашел в ресторан Петра Мартьянова, который тот назвал в честь себя любимого — «Мартьянычем». Первая мировая война шла второй год, а столы заведения ломились от блюд:
«На закуску нам была подана очень холодная кочанная капуста — исключительная прелесть... Первое — щи с головизной. Они имели заслуженный успех. Второе — целый жареный поросенок — произвело настоящий фурор. За поросенком последовал жареный карп с гречневой кашей. Из напитков подавали квас. На третье была какая-то каша, приятно пахнувшая миндалем и таявшая во рту»
Из книги Павла Гнилорыбова «Москва в эпоху реформ»
Трущобы и злачные притоны — неизбежное зло любого крупного города, привлекающего к себе огромное количество рабочих. Предреволюционные Москва и Петербург могли похвастаться собственными Ист-Эндом и Сен-Дени. В Первопрестольной таким местом был Хитров рынок, а в городе на Неве — Выборгская сторона.
Легенды о московской Хитровке ходят до сих пор, а экскурсоводы с удовольствием показывают туристам и любителям городской старины знаменитый дом «Утюг» и здание, в котором находился легендарный трактир «Каторга».
«Хитров рынок был трофической язвой на теле города, живым напоминанием для загулявшихся в “Стрельне” купчиков, что не все смогли хорошо устроиться при новом социальном строе. <...> Существование Хитрова рынка было выгодно всем. Полиция здесь выполняла и перевыполняла план раскрытия преступлений, отцы привозили своих чадунюшек и показывали отрицательный пример: “Смотри-тко, на Хитровку попадешь!”; благотворительные общества раздавали обеды, а хитровская братия довольствовалась подаяниями со всех сторон и фотовспышками со стороны прессы»
Из книги Павла Гнилорыбова «Москва в эпоху реформ»
Богатство и любовь москвичей к благотворительности создали благодатную почву для попрошаек. Московские нищие были народом разборчивым и многочисленным, превосходя по численности своих петербургских коллег. Зато в Питере было заметно больше проституток.
«Петербург — мужской город. Здесь офицеры, чиновники, гвардейцы, солдаты, портные в Апраксином переулке, строители, которые живут на только что построенных первых этажах или в подвалах своих домов. А вот женщин не принимают ни на государственную, ни на частную службу. Поэтому в Петербурге был один из самых высоких в Европе процент проституток. Девушки гуляли по улице, они были или нелегальными — и тогда угроза заражения венерическими заболеваниями была очень высокой, — или так называемыми “бланковыми”, то есть поставлены на учет и должны были регулярно проходить осмотр санитарной полицией»
Из книги Льва Лурье «Петербург накануне революции»
Главным отличием двух столиц были те, кто считался сливками общества. Еще Пушкин заметил, что Петербург — это военная столица. Высший свет здесь состоял из офицеров гвардейских полков, которые в большинстве своем были дворянами.
«В Гвардии служили не для того, чтобы обогатиться — гвардейский офицер с трудом сводил концы с концами. Нужно было иметь двух, а то и трех лошадей, купленных за свой счет, и несколько видов формы для разных случаев. Кроме того, гвардейцы подчинялись огромному количеству светских ограничений. <...> Гвардейцы — члены закрытого клуба, в который входили и императоры, и великие князья, начавшие жизнь со службы. <...> Мы со времен Ленина помним, что дореволюционной Россией правили помещики и капиталисты. Но это не так — капиталисты ничем не правили, потому что были в этом кругу чужими»
Из книги Льва Лурье «Петербург накануне революции»
В этом смысле Москва оказалась более прогрессивной. Предприимчивые купцы, часто — бывшие крестьяне, находили здесь место под солнцем. На купеческие деньги были построены Третьяковская галерея, отель Метрополь и многие другие легендарные здания. Именно Белокаменная дала целый ряд знаменитых фамилий.
«Вот именно так многие московские купцы и подписывали акты великих дел: “Крестьянин Владимирской губернии, Московский, первой гильдии, купец...” Так и о себе говорит В. П. Рябушинский: “Мы, московское купечество, в сущности, не что иное, как торговые мужики, высший слой русских хозяйственных мужиков”. Но мужики эти известны всему свету, не только России: Морозовы, Третьяковы, Алексеев-Станиславский, Мамонтов, Щукины, да и не купцы, а великаны иного рода, как сам Шаляпин, — все дети владимирских, ярославских, калужских, костромских. А потом... пришли мужики купцовать на Москву и из Сибири, с Волги, из Заднепровья, с Беломорья...»
Из книги Павла Гнилорыбова «Москва в эпоху реформ»
Предреволюционные Москва и Петербург захлебывались в волнах уличных протестов. Выросло число образованных горожан, увеличилась межсословная мобильность. И все-таки она была недостаточной для того, чтобы каждый мог получить «по потребностям». Бунты начались еще в конце XIX века, и в Москве первыми на улицы вышли студенты:
«В связи с коронацией Николая II в апреле 1896 года из Москвы выслали около 90 политически неблагонадежных студентов. 18 ноября 1896 года в Москве прошла демонстрация в память жертв Ходынской трагедии. На улицу вышли около полутысячи студентов. «Усиленные полицейские наряды встретили шествие у Пресненской заставы и потеснили студентов к университету. Арестовано было 36 человек, остальных полиция отпустила. Вслед за этим в университете начались сходки с требованием свободы арестованным и отмены устава 1884 года. Полиция провела массовые аресты, заключив под стражу более 750 студентов»
Из книги Павла Гнилорыбова «Москва в эпоху реформ»
Чуть позже вслед за образованными студентами потянулся пролетариат. Стачки вспыхивали как пожары во всех крупных городах, но Петербург и Москва были лидерами. По словам историка Льва Лурье, в начале XX века квалифицированный петербургский рабочий мог получать 150 рублей в месяц (это равно зарплате капитана Русской императорской армии). Однако в условиях необычайного промышленного роста заводские служащие понимали, что если не будут протестовать, то им не увеличат заработную плату. Это был своего рода шантаж: во время стачек производство останавливалось, и предприниматели старались любыми способами успокоить бунтующих. А протестовали по любому поводу. Так, в начале Февральской революции Лурье винит женщин:
«Февраль 1917 года, завод “Невка”, где работают женщины-прядильщицы. Мужчины в основном на фронте, хлеба не хватает, ситуация истерическая, дома дети, и не поработать один день, не шить бязевые кальсоны для бойцов, — одно удовольствие. Они вырубают электричество, делают что-то с мастером и выходят на улицу. <...> Начинается с девушек — естественно, мужчины на соседних заводах тоже вырубают своих мастеров и электричество и выходят. Все оказываются на большом Самсоньевском проспекте. 23 февраля все началось, а 1 марта уже не стало самодержавия»
Из книги Льва Лурье «Петербург накануне революции»