30 сентября, 2016

15 цитат из книги Сергея Белякова «Гумилев сын Гумилева»

Поэтический ореол отца и матери и в лагере бросал на него свет, и все культурные люди всегда старались помочь ему вопреки тому, что он эти попытки неизменно сводил на нет

Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, узник Норильска и Камышлага, переживший четыре ареста и два лагерных срока, солдат Великой Отечественной, участник штурма Берлина, выдающийся историк и создатель собственной пассионарной теории этногенеза Лев Николаевич Гумилев — человек с уникальной судьбой и странной, полной тайн и загадок личной жизнью.

Наиболее полная его биография, написанная Сергеем Беляковым, «Гумилев сын Гумилева», вышла в 2012 году. Эта работа была удостоена второй премии «Большой книги».

 

Мы приводим наиболее интересные цитаты из нее:

Если красота — в самом деле критерий истинности научной теории, то теорию Гумилева следовало признать безупречной.

Террор, задуманный с циничным прагматизмом, выродился в явление бессмысленное и совершенно иррациональное. Люди рационального склада просто недоумевали, не могли понять, что происходит. Логика научного познания была здесь бессильна.

Преподавание без науки — тоска, научные занятия без преподавания — скорбь.

Полученные от Ахматовой денежные переводы он тратил не столько на покупки в ларьке, сколько на всё те же научные книги — заказывал их себе прямо в лагерь.

Гумилев с гордостью писал Наталье Варбанец еще из омского лагеря: «...хунны, уйгуры, кара-кипчаки из контуров и теней постепенно превращаются в фигуры и иногда даже наливаются кровью. Я на них смотрю почти как на детей — я ведь вывожу их из небытия. <...> Помнишь, что сказал Юрьич на защите: „Из кучи хлама сделана связная история за сто лет“».

Поэтический ореол отца и матери и в лагере бросал на него свет, и все культурные люди всегда старались помочь ему вопреки тому, что он эти попытки неизменно сводил на нет.

Гумилев познакомился и разговорился с двумя немцами, историком и физиком. Историку Гумилев доказывал справедливость и целесообразность советской оккупации Бранденбурга («Бранного бора лютичей»). Физику рассказывал о своей жизни на севере Сибири. Когда тот сравнил Гумилева с героями Джека Лондона, возмущенный Лев Николаевич воскликнул: «Alaska ist Kurort!»

Гробов не хватало, поэтому начали хоронить без них, а затем додумались оставлять покойников и без одежды — не пропадать же добру. Их одежда еще пригодится живым, способным приносить пользу советскому государству.

Гумилеву пришла в голову мысль: пассионарность имеет энергетическую природу. «То, что я нашел и описал для себя в истории, есть проявление флуктуаций энергии. Излишняя энергия выходит через деятельность. Я не знал одного — какая это энергия».

Противопоставление природы и общества, биологического и социального — это сладкий самообман атеистов. Разделить в человеке биологическое и социальное невозможно, как невозможно надвое рассечь человека и при этом сохранить ему жизнь.

Гумилев яркими историческими фигурами всегда интересовали, но царя Петра не любил. В его стихах Петр не великий и суровый государь, а просто палач.

Биографы Гумилева представляют его гением, вечно гонимым влиятельными, но бездарными и завистливыми невеждами. Так представлял дело и сам Гумилев. После очередного своего «хазарского» успеха он сказал, что прежде его ненавидели востоковеды и этнографы, а теперь будут ненавидеть и археологи.

Гумилев порвал с интеллигентской традицией, заложенной еще Герценом: сочувствовать не своим, а тем, кто прав.

Когда-то давным-давно маленький еще Лева просил Ахматову: «Мама, не королевствуй!» Но к 1956 году она уже привыкла «королевствовать» и очень удивлялась и обижалась, если сын вел себя неподобающим образом.

Если красота — в самом деле критерий истинности научной теории, то теорию Гумилева следовало признать безупречной.