Что означают четыре «Долой» в поэме «Облако в штанах» Владимира Маяковского
В поэме «Облако в штанах» 22-летний лирический герой сформулировал кредо из четырех «Долой». Они стали бунтарским выражением надежд и отчаяния, уязвленного самолюбия, которое так органично для отвергнутого мужчины, и злобного, непримиримого противостояния с привычной культурой и обществом:
«Долой вашу любовь»
«Долой ваше искусство»
«Долой ваш строй»
«Долой вашу религию»
В предисловии к изданию 1918 года Маяковский писал:
«„Облако в штанах“ считаю катехизисом сегодняшнего искусства; „Долой вашу любовь“, „долой ваше искусство“, „долой ваш строй“, „долой вашу религию“ — четыре крика четырех частей».
Не претендуя на академичность, обозревательница eksmo.ru Халимат Текеева рассматривает отношения героя с женщинами, искусством, государством и Богом. Давайте же выясним, какие из четырех больших институций все-таки выдержали Маяковского, а какие — не смогли сопротивляться его таланту, напору и голосу.
Владимир Маяковский был поэтом в первую очередь идеологическим. Не в том смысле, что продвигал идеи партии и социализма. Он поэт движения, идеи, вихря новой мысли. Он с двенадцати лет читал марксистскую литературу, любил поспорить и выиграть в напряженной борьбе. Это важно в разговоре о поэме о любви! Любовь у него не остается интимным переживанием, она приводит к политическому противостоянию, отвержению Бога, раненое сердце требует революции, — и пусть горит старый мир. Зачем он нужен, если не каждый получает близость, которую просит «как хлеба просят христиане»?
Учитывая, как часто ранилось его сердце, как восприимчив был ум, сколько он читал и сколько влюблялся, — ни у строя, ни у религии, ни у искусства, кажется, не было шанса удержаться перед натиском его стихов.
Одна моя знакомая в двадцать лет была так безнадежно влюблена, что выучила «Облако в штанах», напилась водки и читала эту поэму наизусть под окном любимого. Его в тот момент даже не было дома. Это самая маяковская история из реальной жизни, которую я когда-либо слышала.
«Облако в штанах» написано не о Лиле Брик, но ей посвящено, так быстро и молниеносно Владимир Маяковский мог и влюбиться, и охладеть. Женщин он либо обожал, либо презирал, либо и то и другое вместе. Он мог быть «восхитительно нежным» с девушкой, которой был не нужен, и охарактеризовать ее за глаза «вкусным куском мяса».
Любовь делала его и счастливым, восторженным человеком, подписывающим письма Щен (Щенок), и страдающим поэтом на грани самоубийства или как минимум психического расстройства. Например, в феврале 1922 года во время вынужденной двухмесячной разлуки, которую Лиля Брик ультимативно заставила его пережить, он сделал запись:
«Любовь это сердце всего. Если оно прекратит работу все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает оно не может не проявляться в этом во всем. Без тебя (не без тебя „в отъезде“, внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас».
Он ненавидел буржуазную спокойную любовь, которая ослепляла некоторых его поклонниц. Но и скандальная связь с музой терзала его. Татьяна Яковлева осталась в Париже, Вероника Полонская не ушла к нему от мужа. В итоге, какую бы любовь он ни отрицал, она оказывалась сильнее него либо не давала спасения. Оставались лишь стихи.
Владимир Маяковский известен своим эксцентричным, вызывающим поведением. Он регулярно требовал «сбросить с парохода современности» то Пушкина, то самих современников. Предлагал запретить Ахматовой писать стихи на какой-то срок, при этом сам цитировал «Я пришла к поэту в гости ровно в полдень, в воскресенье», когда его навещала Лиля Брик. Инициировал публичную чистку поэзии.
Маяковский прославлял собственную поэзию, не стесняясь, называл свое слово «величием равное богу». Перерабатывал тонны словесной руды, удачно жонглируя строками тех, кого сам же якобы высмеивал. Так, того же Пушкина он знал как мало кто: память у него была феноменальная, и он с детства легко запоминал и с удовольствием зачитывал чужие стихи.
И последнее о характере поэта и его выходках:
«Нахальство и склонность к провокациям отражали только одну сторону характера Маяковского. По сути же он был, как объяснял его друг по художественному училищу, очень чувствительным человеком, что всячески пытался скрыть за грубостью поведения и под маской надменности. О том, что агрессивность была защитным механизмом, свидетельствуют все, знавшие Маяковского близко; Борис Пастернак, к примеру, метко объяснил его „беззастенчивость“ результатом „дикой застенчивости“, а „притворную волю“ — следствием „феноменально мнительного и склонного к беспричинной угрюмости безволия“», — так о нем пишет биограф и знакомый семьи Бриков Бенгт Янгфельдт.
Когда его сестра Люда привезла «рискованные» бумаги из Москвы со стихами, Маяковский был в восторге: «Это была революция. Это было стихами. Стихи и революция как-то объединились в голове», — пишет он в «Я сам». Он читал марксистскую литературу, а в 1908 году (в 15 лет) вступил в РСДРП. Он участвовал в подпольной борьбе, сидел в заключении и доводил своими выходками тюремщиков, которые были не в силах терпеть этого смутьяна.
Цитата из письма тюремщика Мясницкого полицейского дома с просьбой перевести Маяковского куда-нибудь еще:
«Не входит более получаса в камеру, прохаживается по коридору. На все мои просьбы относительно порядка Маяковский не обращает внимания <...> Обозвав часового „холуем“, стал кричать по коридору, дабы слышали все арестованные, выражаясь: „Товарищи, старосту холуй гонит в камеру“, чем возмутил всех арестованных».
Это мало чем отличалось от поэтических выступлений Маяковского на сцене и порой скандальным завершением вечера, когда он приглашал противников футуризма встать в очередь на драку. Если была толпа, Маяковский старался произвести на нее впечатление. Даже если ему самому было очень страшно. Например, после тюрьмы он так и не дочитал «Анну Каренину», которая ассоциировалась у него именно с часами, проведенными в неволе.
И в какой-то момент, может, Маяковскому и показалось, что строй станет таким, каким ему хотелось: без разгонов митингов, с властью рабочих, которых он искренне уважал. Он много писал: четыреста агитационных плакатов за несколько лет, пьесы, стихи, журналы и речи. Не помогло. То с одним, то с другим появлялись проблемы: слишком громкий, слишком нечиновничий.
В «Стихах о советском паспорте», в «Прозаседавшихся», в пьесах и многих других произведениях Владимир Маяковский всегда был единого мнения о любых чинах и большинстве политиков:
«Я волком бы
выгрыз
бюрократизм.
К мандатам
почтения нету.
К любым
чертям с матерями
катись
любая бумажка.
Но эту...»
Строй оказался в очередной раз сильнее, он впитал, ассимилировал поэзию Маяковского, адаптировал ее под свои нужды.
Художник Юрий Анненков вспоминал в «Дневнике моих встреч» о вечере с Маяковским в Париже в 1929 году:
«Мы болтали, как всегда, понемногу обо всем, и, конечно, о Советском Союзе. Маяковский, между прочим, спросил меня, когда же, наконец, я вернусь в Москву? Я ответил, что я об этом больше не думаю, так как хочу остаться художником. Маяковский хлопнул меня по плечу и, сразу помрачнев, произнес охрипшим голосом:
— А я — возвращаюсь... так как я уже перестал быть поэтом.
Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал, едва слышно:
— Теперь я... чиновник...»
Революции, окончательной, которая покончила бы с империями по всему миру, так и не случилось.
Корней Чуковский писал, что «Маяковский не может пройти мимо Бога, чтобы не кинуться на него с сапожным ножом». И да, с Богом у него разговор был короткий, как в подворотне, а ангелов он считал крылатыми прохвостами, чьими перьями он собирался украсить шляпки дам.
Его ненависть — это обида на творца, с которым Маяковский соревнуется и которому проигрывает:
«Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово».
Именно сюда — к нему, на аудиенцию с Богом, который не хочет поселить в раю «Евочек-девочек» с улицы, — врывается отчаянный Маяковский:
«Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!Я иду!»
Но ангелы и Бог «не дают ответа». И в этом главная, финальная трагедия «Облака в штанах»:
«Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо».
Маяковский начинает с отвергнутого чувства, которое заставляет его воевать с Богом и мстить за общую несправедливость жизни. Позже, во «Флейте-позвоночнике», поэт придет и попросит: «хочешь, четвертуй», лишь бы самому «убрать» любовь уже к другой женщине.
И все равно ответом Маяковскому остается лишь слово, его собственное: «Гвоздями слов прибит к бумаге я» («Флейта-позвоночник»).
И только потому, что единственное «Долой», которое удалось поэту-идеологу, поэту-вихрю и бунтарю, — это революция в поэзии. Любовь осталась такой же, какой была — часто жестокой и буржуазной, строй — съел все плакаты и воззвания Маяковского и только окреп, а Бог остался глух.
Зато мы слышим, читаем, кричим стихи Маяковского даже спустя 130 лет со дня его рождения. Возможно, даже пьяные, с бутылкой водки в руке и под окном любимого, которого нет дома.
На книги Владимира Маяковского действует скидка 20% по промокоду ЖУРНАЛ.