Рассказываем, как относились к железной дороге Толстой, Некрасов, Пастернак и другие писатели
Мало что может быть более обыденным, чем поезд. Для современного человека это скорее устаревший транспорт: уютный, понятный, часто — неспешный. Но так было не всегда. В XIX веке железная дорога казалась паутиной, которая вот-вот опутает весь земной шар, а поезд — страшным чудовищем, которое, едва отвернешься, тебя проглотит.
Мы решили вспомнить, как относились к железной дороге русские писатели.
До появления поездов высокая скорость человеку была недоступна. Знаменитая тройка, которую воспел Гоголь, развивала не более 45-50 км/ч и, конечно, не могла все время идти так быстро, да и доступна она была далеко не всем.
Скорость «почтовых» составляла 11-13 км/ч летом и 8 км — зимой. Лошадей приходилось часто менять, а значит, терять время на станции:
«В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина».
Крестьяне и вовсе добирались до ближайших городов пешком или на телегах. Они редко могли пускаться в многодневные путешествия, а значит, их мир был ограничен лишь несколькими географическими точками.
Уже первый в России поезд, запущенный по Царскосельской железной дороге, был способен разгоняться до 64 км/ч, а в среднем ехал 51 км/ч. Железная дорога превратила путешествия в обыденность, сократила расстояние между людьми и заметно ускорила жизнь, однако «нажила» себе не только сторонников, но и противников.
Нельзя сказать, что поэты и писатели сразу невзлюбили поезда. В «Попутной песне» Н. В. Кукольника, которую считают первым текстом о железной дороге, техническая новинка оценивалась вполне позитивно:
«Дым столбом — кипит, дымится
Пароход...
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится
Наш народ».«Попутная песня», 1840
Стихотворение было написано по случаю открытия первой железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом в 1840 году, этим и объясняется его жизнерадостный тон. Но уже в тексте Кукольника встречаются и «коварные думы», и «страдалец», и свиданья с расставаниями.
Дальше — больше. Паровоз со своим необычным видом, дымом из трубы, шумом и неизбежной суетой стал ассоциироваться с адским чудовищем. И в конце 50-х годов XIX века Феклуша в «Грозе» Островского заявляет Кабанихе:
«Суета-то, ведь она вроде туману бывает. Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за ворота-то выйдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит. Да чего, матушка Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости. <...> Другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает».
«Гроза», Александр Островский
Эту ассоциацию спустя четыре десятилетия поддержит Бунин в рассказе «Новая дорога». Его поезду дают дорогу мрачные леса («Иди, иди, мы расступаемся перед тобою. Но неужели ты снова только и сделаешь, что к нищете людей прибавишь нищету природы?»), а сам состав пробирается через снежно-лесную глушь, «как гигантский дракон», и его голова «изрыгает вдали красное пламя, которое ярко дрожит под колесами паровоза на рельсах и, дрожа, злобно озаряет угрюмую аллею неподвижных и безмолвных сосен».
Еще одним тропом, с которым железная дорога ассоциировалась в XIX веке, стала метафора смерти. Еще до крупных катастроф, но с легкой руки Некрасова поезда стали восприниматься не как потенциальная угроза, а как вполне реальные убийцы:
«Чу! восклицанья послышались грозные!
Топот и скрежет зубов;
Тень набежала на стекла морозные...
Что там? Толпа мертвецов!То обгоняют дорогу чугунную,
То сторонами бегут.
Слышишь ты пение?.. „В ночь эту лунную
Любо нам видеть свой труд!“»«Железная дорога», 1865
Строительство Московско-Петербургской железной дороги действительно потребовало многих жертв. На работы привлекались крестьяне — как крепостные (их никто не спрашивал), так и государственные. Последние могли оговорить условия труда, но по неграмотности верили приказчикам, которые обирали их до нитки.
Авторы советского сборника, посвященного Николаевской ж/д, утверждают, что рабочий был обязан «ежеминутно нагружать тачки двумя пудами (земли), не считая усилия на самое копание». Плата за такой труд была нерегулярной и очень низкой — чуть больше 19 копеек в день, а вычет за отгул по болезни составлял 20 копеек (15 за питание и 5 за лазарет) и взимался сразу же. Для сравнения, священники получали за окормление верующих землекопов 2 рубля в день и не подвергались никаким штрафам.
О том, как строилась главная железная дорога между двумя столицами, если не знали, то догадывались, поэтому и образ пути, выложенного костями, тоже надолго закрепился в русской литературе. В 1916 году Иннокентий Анненский напишет:
«Я знаю — пышущий дракон,
Весь занесен пушистым снегом,
Сейчас порвет мятежным бегом
Завороженной дали сон.
А с ним, усталые рабы,
Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая цепями».«Зимний поезд», 1916
Но если вы грешным делом подумаете, что Лев Толстой уложил Анну Каренину на рельсы в знак солидарности с несчастными рабочими или хотя бы с Некрасовым, вы жестоко ошибетесь. Железная дорога в его романе тоже кажется инфернальной, но не потому, что она строилась на костях, и не потому, что паровозы казались Льву Николаевичу страшными драконами. Толстой переживал за разрушение традиционного уклада жизни.
Выросший в эпоху, когда поездов еще не было, он впервые сел в вагон в Европе и в 1853 году писал Тургеневу в Париж:
«Приезжайте сюда, только не пользуйтесь железной дорогой, которая по отношению к поездке в карете то же, что бордель по отношению к любви: комфортно, но убийственно однообразно и машинально».
До создания «Анны Карениной» оставалось еще 20 лет, но, видимо, отношение к железным дорогам за это время не поменялось. Трагические и поворотные в жизни героев события случаются именно на станциях и путях, что делает дорогу почти полноправным героем, равнодушно перемалывающим чужие жизни. Интересно, что и в повести «Крейцерова соната» техническая новинка играет свою опосредованную роль: настроение Позднышева меняется в зависимости от транспорта, на котором он путешествует. В бричке он спокоен и весел, в вагоне — раздражен, зол и тревожен.
Традиция «обвинять» железную дорогу в бездушности и механистичности, которые разрушают традиционный уклад жизни, появилась еще до «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты». В стихотворении Якова Полонского «На железной дороге» (1868) лирический герой замечает жизнь за пределами поезда, но лишь мельком, проносясь вперед с небывалой до сих пор скоростью:
«И сквозь сон мне железный конек
Говорит: „Ты за делом дружок,
Так что нежность ты к черту пошли!“»«На железной дороге», 1868
Отношение к писателей к поездам не изменилось и в самом начале XX века, когда в 1903 году ради строительства железной дороги застучат топоры в вишневом саду Раневской из знаменитой пьесы Чехова.
Для многих писателей железная дорога была чем-то непонятным и страшным, примерно так же многие люди сегодня относятся к искусственному интеллекту и роботам. Но находились и те, кто приветствовал прогресс.
С большим интересом появление железных дорог воспринял Николай Лесков. И в своей публицистике, и в своей прозе автор убеждал читателей, что они «очень полезны торговле, но для художественной литературы вредны». Позже с нежностью писал о поездах Пастернак:
«Обыкновенно у задворок
Меня старался перегнать
Почтовый или номер сорок,
А я шел на шесть двадцать пять».«На ранних поездах», 1941
После событий 1917 года отношение к поездам определяла метафора Карла Маркса о революции как «локомотиве истории». Паровозы стали символом нового времени, по-прежнему тревожным, но подталкивающим к «светлому будущему»: много трагических событий на железной дороге происходит даже у позднего Пастернака в «Докторе Живаго», гибнет герой романа Леонова «Дорога на Океан» и, наконец, под колесами поезда оказывается солженицынская Матрена.
В противовес этой тревоге в прозе Платонова метафора железной дороги наполнена множеством позитивных смыслов. С 20-х годов XX века в железнодорожной прозе появляется особенный уют. Он виден и в романах Ильфа и Петрова, и в знаменитом гайдаровском рассказе «Чук и Гек»:
«Ночью Гек проснулся, чтобы напиться. Лампочка на потолке была потушена, однако все вокруг Гека было озарено голубым светом: и вздрагивающий стакан на покрытом салфеткой столике, и желтый апельсин, который казался теперь зеленоватым, и лицо мамы, которая, покачиваясь, спала крепко-крепко. Через снежное узорное окно вагона Гек увидел луну, да такую огромную, какой в Москве и не бывает. И тогда он решил, что поезд уже мчится по высоким горам, откуда до луны ближе».
Именно таким уютным и знакомым поезд «перешел» в современную культуру и тексты современных писателей. Живыми и родными кажутся вагоны в прозе Дины Рубиной, Марии Метлицкой, Ольги Славниковой и Гузели Яхиной.
На книги авторов из нашей статьи действует скидка 20% по промокоду ЖУРНАЛ.