Рассказываем о легендах, созданных советскими переводчиками
Сергей Довлатов говорил: «У меня на родине очень хорошо, как ни странно, поставлено переводческое дело. Многие выдающиеся русские писатели и поэты, не имея возможности писать и публиковать по цензурным соображениям собственные книги, начинали, в поисках средств к существованию, заниматься переводами».
В СССР действительно существовали хорошие языковые школы. Однако и там порой принимались весьма неоднозначные решения. Купюрами, которыми богаты переведенные книги, едва ли можно кого-то удивить, но существовали и другие мифы и легенды, созданные в процессе адаптации текстов на русский. О них читайте в нашем материале
Вы, наверное, слышали, что Багира из «Книги джунглей» в оригинале — самец. Перевод «Маугли», сделанный «кашкинкой» Ниной Дерузес, блистателен и по праву считается каноническим. Однако даже ее, опытного мастера, «утянули» за собой грамматика русского языка, поскольку слово «пантера» женского рода, и зоологическая путаница, так как долгое время часть исследователей считала леопарда и пантеру разными видами. А ведь ларчик открывался довольно просто: достаточно было назвать персонажа черным леопардом, и вопрос был бы решен.
К сожалению, это во многом привело к изменению смысла всех новелл, где присутствует Багира. Как пишет филолог Мария Елифёрова, у Киплинга это «герой-воин, снабженный ореолом романтического восточного колорита», и в «Книге джунглей» он выступает как антагонист Шерхана. Отношения с Маугли — это дружба двух мужчин, а не материнская опека «лягушонка», так как с функцией воспитания вполне справляется волчица.
Наиболее сильно от гендерных изменений пострадала новелла «Весенний бег» — одно из самых лиричных изображений пробуждения сексуальности. Вопрос Маугли о том, приличествует ли его другу резвиться и кататься кверху лапами, становится куда более острым, если он обращен не к жеманной кошечке, а к тому, кто был для мальчика воплощением мужественности и стойкости. Юноша обвиняет своего друга в недостаточно мужском поведении и вместе с тем завидует, что у Багиры (или Багира) есть другая сторона жизни. Недовольство Маугли вполне ясно в оригинальном тексте, но не считывается в переводе.
Перевод романа Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи», выполненный Ритой Райт-Ковалевой, давно стал каноническим. Все попытки сделать что-то новое сталкиваются с потоком негодования читателей, уверенных, что автор современной версии покусился на святое. При этом работа Райт-Ковалевой хоть и оказалась важным явлением для русской литературы начала 60-х, но все равно существенно отличается от оригинала.
Переводчице пришлось подбирать синонимы для таких неизвестных советскому читателю явлений, как «гамбургер» (поэтому он стал просто котлетой с хлебом), и придумывать подростковый язык. Аналогов американского молодежного сленга в СССР не было, да и цензоры не готовы были пропустить грубость и ругательства, которыми пестрит оригинал. В итоге книга оказалась «приглаженной» и несколько сентиментальной. Ковалева не была снобом и уговаривала оставить в тексте хотя бы одного «говнюка», однако филолог Александра Борисенко считает, что причина расхождений «глубже, серьезней». В доказательство исследовательница приводит доводы Сергея Кузнецова о том, что роман потерял иронию, которая есть в оригинале, и слова переводчика Виктора Голышева о душевном несовпадении Ковалевой и главного героя:
«Я наблюдал Риту Райт, она из породы победителей, а Холден Колфилд — пораженец. А такое совпадение, несовпадение — это очень важно».
В СССР Самуил Маршак стал не просто поэтом и переводчиком, но и чем-то вроде литературной иконы, которую нельзя было не то что критиковать, но даже изучать. Опубликованная в 1969 году статья Михаила Гаспарова и Надежды Автономовой о его переводах шекспировских сонетов стала фатальной для обоих авторов. Гаспаров был отстранен от работы над собранием сочинений Маршака, а Автономову не приняли в аспирантуру.
И это при том, что авторы вроде бы не увидели ничего криминального. Не оспаривая тезиса о том, что Маршак гениальный поэт и переводчик, они последовательно доказывали, что он осовременивал английского классика, заменяя яркие и конкретные образы, которые были понятны и близки человеку XVI-XVII веков, на более мягкие и лиричные, вторя духу собственной эпохи.
«О вкусе эпохи Шекспира по ним судить нельзя, но о вкусе эпохи Маршака по ним судить можно и полезно. Времена меняются, вкусы борются, эстетические идеалы колеблются; наступит пора, когда новое поколение захочет увидеть нового Шекспира, в котором главным будет то, что Маршак считал третьестепенным. И пусть этому поколению посчастливится найти переводчика, который создаст ему нового Шекспира с таким же мастерством, с каким Маршак создал того Шекспира, которого знаем мы», — заключили авторы статьи.