Рейтинги
«Инвиктус» — фантастический роман американской писательницы Райан Гродин, ставший бестселлером The New York Times. Мы публикуем из него отрывок.
***
— На корабле находится человек, который не должен здесь находиться.
Прокручивая на запястье браслет, Элиот прослушивала переговоры экипажа «Инвиктуса» по коммуникаторам. Еще совсем недавно такие слова вызвали бы у нее улыбку. Но сейчас биение жилки на руке участилось. Сердце стучало неровно с самого полудня, когда она вышла на прогулочную палубу первого класса и увидела то, чего боялась больше океана.
— Боюсь, что надоедаю вам, мисс... — Джентльмен, сидевший с другого края канапе, сбился и покраснел. — Простите, у меня сегодня что-то с памятью. Как, вы сказали, вас зовут?
Она посмотрела на мужчину с песочными волосами. Мужчину? Нет, даже в девятнадцать Чарльз больше напоминал ребенка. По детски полные щеки, а в глазах столько надежды... Как новенькая медная монета, еще не превратившаяся в ломаный грош. Элиот уже не помнила, когда смотрела на мир так же доверчиво...
К несчастью, этот сияющий мир скоро померкнет и для Чарльза. Она совершила ошибку, прокрутив его профиль, когда он только присел поболтать. Молодой человек не входил в число 710 выживших в эту ночь душ. И в течение всего разговора ее грызла одна мысль: он скоро умрет.
Элиот хотелось остаться и дать бедняге хоть немного счастья, прежде чем он погрузится в ледяную воду, и его пальцы, руки, ноги, мысли и сердце скует смертельный холод. Смерть всегда приходит так: прокрадывается снаружи внутрь. От краев к середине.
Он скоро умрет.
А разве все мы не умрем?
В совершенном мире Элиот не ушла бы с этого канапе и научила бы Чарльза нескольким ругательствам на иностранных языках. Такое у нее было хобби — коллекционирование непристойных выражений на языках разных народов. Когда ругаются французы, это звучит как поэзия; похабщина на латыни отдает привкусом пыли веков. Любимым ее оскорблением являлось японское: Расшиби себе голову об уголок тофу и умри! Чарльз рассмеялся бы, если б она перевела ему это. И Элиот улыбнулась бы в ответ. А «Титаник» продолжал бы плыть в рассвет, и так всю дорогу, до самого Нью-Йорка.
Хотя такой сценарий парадоксален. Будь этот мир совершенным, Элиот вообще не появилась бы здесь. Не смогла бы провести вечер с Чарльзом, тем более предупредить молодого человека о грядущей судьбе. Но если бы она не делала свою работу, то смертей стало бы больше. Гораздо больше, чем людей, плывущих сейчас на корабле.
— Мне жаль, — сказала она Чарльзу. И ей действительно было жаль. — Я должна идти.
С этими словами она и оставила его, заикающегося и пунцового от смущения. Элиот ушла быстро, чтобы не слышать протестов Чарльза. Этому помогли бубнившие в ее коммуникаторе голоса.
— Когда доберешься до палубы «В», сверни к лифтам и войди в дверь, обитую сукном. Шагай до конца коридора и выходи в дверь, ведущую на палубу. — Элиот отметила, что историчка опережает события, спешит, хотя сама просила не торопиться.
Пусть спешат сколько угодно. Бесполезно. Объект «Семь», так же известный как Фарвей Гай Маккарти, провалил задание еще до того, как ступил на это судно, потому что Элиот высадилась здесь раньше. Она уже прочесала багажный отсек, собрав полный ассортимент заноз с ящиков, маркированных надписями «Осторожно. Хрупкие вещи», пока искала «Рубаи». Для одних эта книга являлась кладезем мудрости: поэзия, анатомирующая рождение, смерть и растянувшуюся между ними жизнь. Для других «Великий Омар» был произведением искусства с переплетом ценой в состояние, мечтой коллекционера.
Да, книга прекрасна. Да, она мудра. Но для Элиот «Рубаи» значил нечто гораздо большее.
Она задержалась у парадной лестницы, наблюдая, как «Седьмой» спускается на палубу «Б». Сердце бухало в такт его шагам. Удивительно, что оно стучит так сильно в то время, как сама Элиот страшно устала. Устал каждый атом и кварк ее тела, устал до такой степени, что чувство опасности притупилось и хотелось только одного — погрузиться в черный, без сновидений сон.
Катастрофа выматывала. Она видела их слишком много. Слишком многие прожила.
И вот теперь из-за «Седьмого» ей придется пережить еще одну.
Фар с превеликим удовольствием скинул верхний, роскошный наряд пассажира первого класса. Он даже не стал дожидаться, когда брошенная за борт одежда коснется воды. Прощай, фрак с фалдами! Покойся с миром, трость! И ты, цилиндр!
Второй костюм — штаны и грубая рубаха — оказался более подходящим. Никто не оглядывался на рабочего в потертой одежде, в быстром темпе преодолевшего пять лестничных пролетов до нижней палубы. Теперь он оказался в глубине судна, ниже ватерлинии, там, где двигатели ревели, словно дерущиеся киты, и тусклые лампы выхватывали из тьмы только груды ящиков и прочий багаж: ряды коробок, кожаных чемоданов и даже автомобили.
— Что дальше? — спросил Фар у кузины.
— Тебе нужен маленький футляр из дуба. Вероятно, наверху одной из этих куч.
— Вероятно? — Фар шагнул к ближайшей пирамиде. Ящики, коробки, футляры лежали в тральной сети, которую используют при ловле скумбрии, чтобы не расползалась по палубе. Никакого маленького дубового футляра. Если только где-то в глубине.
Остался час и десять минут.
— Это все, что я могу тебе сказать, Фарвей. — Голос Имоджен звучал растерянно. То же чувство овладело и Фаром. — Ты его найдешь.
Он двинулся ко второй куче, забрался на чемодан «Луи Виттон» и полез на вершину, а достигнув цели, принялся разгребать ящики, всматриваясь в мешанину из кожи и дерева. Ничего похожего. Должно быть, в следующей груде. Или в следующей. Куча за кучей он обследовал дорогостоящий багаж, и с каждым осмотренный ящиком, с каждой минутой сердце сжималось все сильнее.
