Рецензии СМИ на книги автора Роман Сенчин

События протестной зимы 2011/12 года, увиденные глазами дочери прозаика Сенчина. Уроки игры на фаготе, социальные сети, снижение ВВП, митинги, мечты о лете, задержание Удальцова, «и для твоей прозы это наверняка пригодится», говорит мама папе, — все смешивается в детской голове и артистично раскладывается по полочкам.

Цитата: «А на следующей перемене из-за этого шарфика случилась крупная неприятность. Даше девочки из шестого класса рассказали: Осинский стал подкалывать Никиту... Никита толкнул Осинского, и тот локтем разбил стекло пожарной кнопки в стене. Кнопка сработала — приехали пожарные машины. Случился переполох, чуть ли не эвакуация... Потом Даша встретила директоршу, та еле сдерживала слезы: «Перед Новым годом! Теперь еще и штраф школе выпишут!»

Источник: mn.ru

Роман Сенчин — литературная фигура известная. У него есть поклонники и недоброжелатели, но в целом мало кто отрицает, что он — одно из самых заметных открытий в прозе «нулевых» годов. Но при этом Сенчина не спешат записать в литературный «бомонд». Даже появление в 2009 году в журнале «Знамя» (полная версия в «Эксмо») романа «Елтышевы», где Сенчин, как это и случается с настоящими писателями, рванул далеко впереди самого себя, написав, на мой взгляд, абсолютно классическую вещь, которую хоть сегодня вставляй в хрестоматию новейшей русской литературы, не стало его «звездным» часом. О нем пишут, что якобы Сенчин избалован престижными литературными премиями: «Букер», «Большая книга», «Национальный бестселлер», но почему-то не указывают тот факт, что ни одну из этих премий Роман Сенчин НЕ получил. «Елтышевы» вошли в «короткие списки» практически всех крупных литературных премий, но на этом дело и закончилось.

Это, конечно, не так важно, но показательно в плане судьбы. При обилии изданных книг, не обиженный вниманием критиков, Сенчин являет собой пример тяжелого и в то же время крайне самоуверенного литературного пути. Как слон в посудной лавке, он перебил все литературные вазы и сервизы, сломал полки, вышел через прилавок, проломил заднюю стену и идет в неизвестном направлении. С одной стороны, он учел и освоил литературный опыт конца 80-х-90-х годов, когда русская литература раскрепостилась не только от идеологических, но и моральных границ. Критики иногда сравнивают его с Селином и Чарльзом Буковски. Он много, слишком много, пишет не только от себя, но и о себе, выводя себя в карикатурных персонажах вроде писателя Олега Свечина: «Повести и рассказы, беспросветно похожие друг на друга: о полунищих индивидах... Эти индивиды тяготились своей полунищетой, ныли и рычали, но выбраться из нее не пытались». Но «Елтышевы» отсылают нас не к Селину, а к рассказам Чехова «Мужики», «В овраге», повести «Деревня» Бунина, рассказам и повестям М. Горького, к «жестокой» прозе о Гражданской войне с ее «бесчувственным» отношением к смерти и страданиям.

Я бы осторожно сравнил его с Эмилем Золя, вождем французского «натурализма». Вообще «натурализм», стократно оплеванный и вроде бы давно похороненный, в лице Сенчина как будто вновь пытается поднять свое знамя. Когда-то «натурализм» заявлял себя именно как новое слово после реализма, как своего рода реалистический авангард. Когда в конце XIX века в одной из парижских газет вышла статья «Натурализм мерт», в редакцию пришла ироническая телеграмма: «Натурализм жив». Подпись: Эмиль Золя.

Но важно не это. Писатель сам определяет свой путь и нащупывает свои традиции. Важно, что роман «Елтышевы» , безусловно, самое сильное и беспощадное произведение о 90-х годах. Тем, кто упорно продолжает идеализировать это время, пусть и с самыми искренними, добрыми чувствами, говоря о «воздухе перемен», о «свободе выбора», о том, что тогда было интересно жить, непременно должны прочитать этот роман о гибели среднестатистической советской семьи, из сотен тысяч таких же, как то не учтенных в планах «прорабов перестройки». Это жестокое, но и очень полезное чтение. И это истинная русская проза, которая с первой фразы: «Подобно многим своим сверстникам, Николай Михайлович Елтышев большую часть своей жизни считал, что нужно вести себя по-человечески, исполнять свои обязанности, и за это постепенно будешь вознаграждаться», — возвращает к памяти о том, кем мы были, и заставляет подумать о том, кем мы стали.

Имя героя — «говорящее». «Елтыш» — по-сибирски, это отрубок. В романе: отрубили семью и бросили. Не вписались в «эпоху перемен» — это «ваш выбор». Проза Сенчина не более жестока, чем логика многих реформаторов, а тем более — революционеров. При всей вроде бы мрачности она напоминает простую, светлую истину, что цивилизация человеческая, во всяком случае, христианская — это защита слабых, а не сильных. И пока мы этого не поймем, будем готовиться к новым испытаниям.

Павел Басинский

Источник: rg.ru

Новая повесть Романа Сенчина о протестной зиме 2011–2012 годов была преподнесена журналом «Дружба народов» как проблемная. «Чего вы хотите?» — это и расхожая претензия, обращенная к гражданам, выходившим на Площадь Революции с Болотной, и вечный вопрос, который родители могут прочесть в глазах своих подросших детей.

В предисловии повесть рекомендовали как разговор «обо всех нас, брошенных в стихию едва ли не животного противостояния». А также предупредили, что Сенчин, как всегда, выплеснет на страницы «все, что накипело». Журнал осторожно намекнул, что, может, автору не стоило так торопиться, а нужно было выждать, как это благоразумно сделал Лев Толстой с «Войной и миром».

Может быть, стоило и подождать, «погодить», как когда-то советовали герои Салтыкова-Щедрина. Но Сенчин явно так не думал: его история развивается стремительно, он как будто торопится с ответом на заданный в заглавии вопрос. Дистанцию повести ему нужно пройти как можно увереннее еще и потому, что речь в ней идет о его близких. «Чего же вы хотите?» — это несколько зимних месяцев из жизни простой писательской семьи, показанных глазами 14-летней дочери автора.

Даша учится в музыкальной школе, отлично играет на фаготе, но подумывает о классе вокала. Читает «Гарри Поттера», но собирается перейти в фанаты «Сумерек». Она прилежно читает учебники истории, но то и дело консультируется с «Википедией» и «В Контакте». У нее есть грустная провинциальная подруга, для которой жизнь в Москве — однозначное преимущество. Сама Даша отнюдь не уверена, что это так. У нее к московской жизни очень много вопросов.

С первых строк повести становится ясно: речь пойдет не о подростковых, как можно было бы подумать, проблемах. Дело в родителях. И, если это может утешить, еще и в самом времени, в котором им выпало жить.

Утро начинается с включенного папой радио: «У меня есть замечательная новость для Владимира Владимировича! Она заключается в том, что он в одиночку может остановить эпидемию страшного наркотика, при котором человек сгнивает заживо за пару лет...». Мама готовит завтрак для старшей Даши и младшей Насти: «На кухне вкусно, но и как-то противно пахло омлетом с сосисками».

В этом «вкусно, но и как-то противно» уже содержится основной конфликт «отцов и детей». Родители открыто ведут при Даше самые трудные, жестокие и безнадежные разговоры. Учеба, занятия музыкой, мечты о летних каникулах оказываются, словно иголкой, прошиты политическими новостями. Вроде бы все правильно, дети должны знать, что происходит, что волнует старших. Но в самых верных вопросах, самых выстраданных идеях при проверке «детским» зрением может проявиться что-то не то.

Даше хочется побыть с мамой и папой, а они вдруг срываются ехать встречать выпущенного из ОВД Сергея Удальцова. Она еще не разобралась, кто такие большевики, но уже не хочет ехать в Феодосию, где, как она узнала из интернета, происходили массовые казни. Папа «утешает»: «Сейчас большинство про красный террор пишут, а раньше — про белый... Истребляли друг друга беспощадно».

Иногда в гости к родителям-литераторам приходят «дядя Сережа» и «дядя Сева». Это известные писатели Сергей Шаргунов и Всеволод Емелин. Дядя Сережа говорит «о свободе, справедливости, о народе». Дядя Сева, прочитав стихи, добавляет в прозе: «По-моему, с Россией все уже ясно». Он говорит это таким тоном, что по Дашиной спине бежит холод. Дашины одноклассники поют хвалебные песни про Владимира Путина, а она, увидев ролик со знаменитым ответом про подводную лодку «Курск», впадает в жуткую тоску.

В конце концов Даша не выдерживает и идет с родителями на очередное протестное мероприятие. Там она наконец видит искреннее воодушевление. Но тут же в толпе появляются провокаторы, завязывается драка...

Последнее время прозаики поколения Романа Сенчина все чаще возвращаются к «детской» теме: Захар Прилепин в «Черной обезьяне», Александр Иличевский в «Орфиках». В повести «Чего вы хотите?» этот разговор ведется с какой-то новой беспощадной прямотой. В одном из откликов в той же «Дружбе народов» сказано, что повесть эта светлая, что семья показана как «малая церковь». К сожалению, Даше такая трактовка может показаться «вкусной, но противной». Этот текст, при всей его нежности, — удар пострашнее, чем самый черный сенчинский роман «Елтышевы».

Лиза Новикова

Источник: izvestia.ru

В своё время Роман Сенчин опубликовал небольшую статью «Не стать насекомым», которая позже дала название сборнику его публицистики. В ней он изложил одно из центральных настроений своего творчества: большие надежды, ожидания, мощная дебютная заявка человека, вступающего в жизнь, на то или иное поприще, после чего начинается затухание. Посыл к изменению мира сменяется тем, что человек начинает свыкаться с ним. Это период личностного взросления, адаптации к жизни, который проходят все, но для Сенчина его переживание приобрело болезненные формы. В этом он видит и потерю человечности, процесс мутации человека под воздействием внешней радиации.

Это явление Сенчин обозначил как «привыкание к жизни»: «Люди, из поколения в поколение, проходят период бунта, а затем становятся теми, против кого направлен бунт следующих». Вместо удивления и радости, страсти и тоски по жизни начнётся унылое инерционно-конъюнктурное движение, приспособление к ритму механистической жизни. Восторженные романтики постепенно эволюционируют в ионычей: ведь они не просто привыкают, но и соглашаются во всём со строго регламентированной «картой будней», не прикладывают никаких сил для противодействия общему течению. По большому счёту этой мысли посвящены, в частности, его повесть «Конец сезона», роман «Лёд под ногами» и недавно вышедшая книга «Информация».

В «Информации» Сенчин вновь поднимает важную для себя проблему привыкания к жизни, затухания человека. Юношеский максимализм естественным образом сменяется пониманием, что ты сам ничем не отличаешься от всех прочих, кого ещё недавно называл «зомби». Бунт, клокочущий внутри, но так и не вырвавшийся наружу, затухает, оставляя колоссальную внутреннюю травму, которая рано или поздно вырвется наружу. Начинается вялотекущая «обычная жизнь обычных людей», и ты вязнешь в «уютной тине». Без больших задач и порой наивно-романтических мечтаний пропадает вдохновенность, а «без чего-то большого даже самая обустроенная жизнь очень быстро превратится в отвратительную преснятину» и начинается «охлаждение».

Так «охлаждался» герой-автор, вполне преуспевающий человек, по крайней мере способный сам себя обеспечить, да ещё и бороться с чередой нахлынувших на него довольно обыденных злоключений, решивший рассказать о своём погружении в «трясину».

В прошлом, ещё до Москвы, обычная размеренная жизнь, ежедневность казались недоразумением, потому как сам герой ощущал печать избранности. Тина же повседневности — для «безликого большинства». Но с годами «мутация прогрессировала»: «грязь и животность переполняли меня, и сил, чтобы бороться с ними, становилось всё меньше и меньше». В конце концов «мутация», как пластмассовый мир, победила, и герой стал таким же, как все: «Я помчался по жизни, жадно вынюхивая, кого бы куснуть, где бы отхватить кусок повкусней». Он смирился, полностью погрузился в пресный «мутантовский мир», забыв о том, что раньше у него «был выбор»...

В «Информации» Сенчин показывает: «мутация» настолько сильна, что никакая шоковая терапия, никакие «пограничные ситуации», в которые то и дело попадает герой, не могут вырвать его из этих мутационных тенёт. Вроде бы через муки, страдания у него должна начаться другая жизнь. Ведь ушёл от неверной жены, сам чуть не стал инвалидом, было время, чтоб поразмыслить, сделать ревизию собственной жизни, возжелать изменить её и отношение к ней, но ничего не получается. Сила тяготения привычки, инерция не дают. Вместо преображения получается засасывание в трясину житейских проблем.

Герой «Информации» — Иов современного мегаполиса. Сенчин продолжает галерею своих новых изводов этого библейского персонажа. «Оказавшись на грани», герой решил «записать» последние четыре года жизни, которые отметились цепью нескончаемых ударов судьбы. Начинает писать, забившись в тёмный угол, в который его привела «тысяча мелочей недавнего прошлого» и в которых теперь он силится расшифровать знаки судьбы. Он пытается перенести на бумагу все мельчайшие подробности, но получается лишь краткое содержание.

Один день человека даёт бесконечное количество материала для писательства — этого ли не знает «бытописатель» Сенчин, «но как трудно фиксировать эти дни! Как трудно связывать их!» В этом одном-единственном дне, который следует «раскопать из-под насыпи тлеющего прошлого», заложена формула будущего человека, он выстраивает причинно-следственную цепь его жизни. В романе таким отправным моментом стала практически анекдотичная ситуация, когда автор-герой увидел в телефоне жены эсэмэс, рассказавшей ему об измене. С этого момента жизнь сошла с рельс и начался «не анекдот, а реальность...». В итоге получился объёмный текст — «Информация о том, что со мной произошло». Написание текста, изложение героем истории своих четырёхлетних мытарств могут стать избавлением его от оков дурной судьбы, печати проклятия. С этого и начинается экзегеза самого себя, лекарство от мутации.

Важно ещё и то, что в романе Сенчин рефлексирует по поводу своей писательской стратегии, проводит практически инвентаризацию своего творчества. Словами героя он говорит: «...я пришёл к выводу, что всё-таки невозможно перенести реальность на бумагу». День во всей полноте «невозможно вернуть никакими способами». Разве что предаться фаустовской мистике по принципу «остановись мгновенье — ты прекрасно»...

Благодаря образу знакомца героя — писателя-журналиста Свечина, в котором легко угадывается автор, он как бы взглянул на себя со стороны, так же как и его герой, записывающий свои хождения по мукам. В то же время Сенчин описывает развитие сюжета собственного творчества, его истоки, мотивацию, где под внешней фиксируемой обыденностью скрывается личная драма человека, всё больше погружаемого в тину повседневности, становящегося рабом привычек при полном убывании высоких устремлений и больших запросов.

Сенчин — журналист, работающий в малозаметной газете, хотя сам себя за журналиста не считает, написал три книги. Его литературное кредо: «фиксация в прозе окружающей реальности, типов людей. Реальность и типы получались малосимпатичными». Жил в полунищете, однако не пытался из неё выбраться, не был доволен окружающим миром. Такое состояние было необходимо для писания его текстов. Жил жизнью своих героев. Сенчин заявляет, что «любой яркий человек, пожив немного, покрывается серостью», и эта ситуация необратима. Да и само человечество, по его мнению, «неизбежно сползает в скотство». Творчество — в этой ситуации единственное алиби человека, единственная возможность выжить, не подвергаясь «мутации».

Вот и получается, что основной вопрос Сенчина не о силе, а о бессилии человека, не о подъёме, движении вверх, а о неуклонном скольжении вниз, вплоть до низин, вплоть до болот. Подобные вопросы ставил в своей знаменитой статье «Чехов как мыслитель» о. Сергий Булгаков. Человек слаб, он бессилен что-то радикально изменить, поэтому выбирает серенькое, однообразное. Он не способен на риск, на жертву, на подвиг.

Булгаков задаётся в статье вопросом: «Отчего так велика сила обыденщины, сила пошлости?» Быть может, ответ содержится в «скорби о бессилии человека воплотить в своей жизни смутно или ясно осознаваемый идеал». У сенчиновского героя это происходит через разочарование и привыкание.

Не берусь утверждать, но по прочтении «Информации» создалось ощущение, что автор в этом романе подвёл определённые промежуточные итоги своего творчества и, вполне вероятно, в скором будущем нам надо ждать нового Сенчина. В конце концов он должен, как и его герой, выйти из тёмного угла.

Андрей РУДАЛЁВ

Источник: lgz.ru

У Сенчина в общем-то два конька — либо описывается жизнь в Москве, либо сибирская провинция. И чем дольше автор живет в столице, тем существеннее становится его вклад в то, что на наших глазах складывается в своеобразный эпос современной Москвы. Его герои меняются со временем, и мы уже можем прослеживать их путь на протяжении пятнадцати лет — с середины девяностых. Тогда они были нищими студентами в общаге, затем стали малопривлекательными мерчандайзерами, офисными сидельцами либо не находящими себя в жизни полуинтеллигентами, пьющими и ширяющимися. Сегодня, ближе к сорока, некоторые из них достигли материального благополучия. Роман «Информация» — очередное звено в становлении сенчинского героя, подведение итогов нулевых годов.

Как всегда у Сенчина, мастерство сюжета — на высоте. С первой же страницы разворачивается интрига, и чем ближе, концу книги, тем неожиданнее повороты повествования, от которых даже начинаешь уставать. Правда, бытоописательскому «реализму» такая изощренность не совсем идет. «Информация» — роман, так сказать, коммерческий, это не привычная сенчинская безнадежная чернуха, а книга для широкого чтения, написанная, что называется, с премиальными целями. Ее можно и на «Букер», и на «Большую книгу» (какие там сейчас премии имеются?) выставить. И напечатана она сразу в издательстве серьезном, не пройдя редакции толстого журнала. В известном смысле «Информация» — это такой Минаев-Робски — но написанный всерьез, настоящим писателем, опыт на поле масскульта, плод продуманной маркетинговой стратегии.

В плане построения сюжета «Информация» напоминает недавний роман Джона Кутзее «Медленный человек» — та же внезапная катастрофа, случившаяся с героем, ломающая его жизнь и заставляющая его по иному смотреть на мир. Я, кстати, давно уже порывался написать, что из современных зарубежных авторов Сенчин более всего походит на Кутзее — один психотип главного героя у обоих, похожи и язык, и стиль.

Важно, конечно, что Сенчин пишет, что называется, «изнутри». Когда путь молодого человека пытается представить автор старшего поколения, как это, например, попытался сделать Анатолий Курчаткин в романе «Солнце сияло», то сразу ухо режет некая фальшь, непонимание элементарных реалий, недоступных писателю из-за возрастных различий. И тут ничем не помочь, это как пытаться дальтонику объяснять разницу между цветами. А в «Информации» все подробно по годам расписывается — что было актуально в 2007-м, и что — в 2008-м, и, главное, не со стороны.

Как всегда у нашего автора, большую и символическую роль играет масскультура. Она является фоном жизни его героев, фоном навязчивым, оглупляющим, но избежать которого невозможно. Точнее даже не масскульт, а современные СМИ — телевидение, радио, Интернет, которые формируют повестку дня у маленького человека, определяют его вкусы. Герой романа сам работает в новостном агентстве, продает и перепродает информацию, наверное, поэтому так и названа книга. Порядки в редакции описаны довольно реалистически, правда, схема зарабатывания денег скорее упрощена, и сразу видно, что автор не инсайдер, а просто свидетель. Когда ты рядом, но не в процессе, манипуляции, совершаемые другими, кажутся простыми и легкими, и это сбивает с толку.

Тут нельзя не коснуться еще одной особенности автора — максимально полно называть магазины, рестораны, клубы. Герой Сенчина покупает жратву и питье не просто в каком-то универмаге, а всегда в поименованном, с непридуманным названием. «Уж нету ли тут рекламы-плейсмент?» — сверлил меня во время чтения вопрос.

«Информация» — политический роман. И этим он актуален. Ожидание социального взрыва разлито по его страницам, разговоры героев либо прямо, либо косвенно касаются грядущих потрясений, и их личные судьбы, обусловленные, казалось бы, мелкими, сугубо индивидуальными обстоятельствами, предстают перед нами в широком социальном контексте.

В «Информации» есть и еще один интересный авторский ход, Сенчин вводит в число персонажей самого себя под именем Олега Свечина, некоего суетливого писателя. Правда, получился автошарж. Свечин совсем не походит на реального Сенчина, поскольку невозможно понять, как тебя воспринимают другие.

Хоть «Информация» — роман московский, но в нем есть интересные зарисовки провинциальной жизни — Сибирь, Северный Кавказ, и эти отвлечения от главной канвы интересны сами по себе. Любые бытовые сцены у Сенчина показывают многозначность любых житейских коллизий, множественность правд. Типичной приметой нашего времени являются события в самом начале книги — как все шарахаются от человека с проблемами, не спешат помочь либо помогают сугубо корыстно.

Но при всех достоинствах «Информация» не станет бестселлером, открытием сезона или тем, вокруг чего поднимается шум. Широкой аудитории не нужны сенчинские сильные стороны, они ей даже не то что неинтересны, а просто непонятны. «Информация» содержит информацию для немногих. Но как бы там ни было, ее выход — успех автора, если не литературный, то по крайней мере издательский.

Максим Артемьев

Источник: exlibris.ng.ru

Одна из самых очевидных удач новой книги Романа Сенчина — название. Очень меткое. Перед нами действительно точно бы неотредактированная, не разлитая в части и главы «информация» о четырех годах жизни (2006-2009) «тридцатислишнимлетнего» сотрудника информационного агентства. Провинциал из волжского городка, тихо карабкающийся по социальной лестнице, добравшись до относительной стабильности — неплохой зарплаты, надежной работы, брака не хуже, чем у других, — однажды обнаруживает, что жена ему изменяет. Герой хлопает дверью и... выскакивает в цепь неприятностей и катастроф, в конце концов оказавшись заткнут в самый укромный угол своей квартиры с недовыплаченной ипотекой. От вынужденного безделья он решает записать все, что с ним случилось за эти годы, в ноутбук.

На этом заканчивается «Тошнота» Сартра — Антуан Рокантен размышляет, уж не написать ли ему роман о самом себе и так преодолеть свое прошлое. Герой Сенчина ведет свою линию как раз из этой точки, понимая, что пишет именно «социально-экзистенциальный» роман — дух экзистенциалистской прозы ощутимо присутствует в тексте.

Правда, рассказчик Сенчина в юности бредил не только экзистенциалистами, но и Селином и свою историю излагает, явно подпав под стилистическое обаяние знаменитого француза — тот же разговорный стиль, обилие бытовых эпизодов, та же угрюмость и недоверие миру... Но главное, та же неотфильтрованность событий, у читателя создающая иллюзию свободно льющейся речи, автора избавляющая от необходимости создавать конструкцию, красиво рифмовать и кольцевать.

Герой «Информации» несколько раз специально оголяет прием, надо сказать, открытый Сенчиным давным-давно и состоящий в хмурой фиксации ежедневной рутины — посещений «Пятерочки», покупки водки, нарезки, хлеба, приходов в офис, проверки почты, домашних возлияний, пролистывания порносайтов, прослушивания российских групп «Сансара», «Мельница», «Плохая примета», для которой, кстати, сам Сенчин писал слова и пел, позднего Егора Летова. Особенно герою нравится песня про труп, который гуляет по земле, «шуршит газетой, лазит в интернет».

Стоит отжать всю эту мутную воду обыденности — получится русская «Тошнота», российский Антуан Рокантен, условный Антоша, захлебывающийся своим бытием, точно рвотой, неприкаянный и никому не нужный «посторонний».

Впрочем, не меньше, чем французских прототипов, герой «Информации» напоминает всех прежних главных героев Сенчина одновременно — из его прозы конца 1990-х — начала 2000-х гг. Конечно, «информационщик» не так откровенно автобиографичен, как предшественники, — для избежания автобиографического соблазна Сенчин даже включил в «Информацию» автошарж в образе писателя Олега Свечина. Но и этому скромному офисному сотруднику Сенчин мешает быть собой — заражает интересом к клубной литературной жизни и чисто писательским вниманием к словам песен, даже заставляет влюбиться в молодую радикальную поэтессу. Там же, где у французов онтологическая, с позиций феноменологии оправданная, у Сенчина вполне физиологическая тошнота.

Момент истины, присутствующий и у Камю, и у Сартра, Сенчин заменяет пародией на него — необычайно сильным и до дрожи достоверным описанием запоя, в финале которого герой допивается до «белочки». «Водка и запивка падали в желудок и выталкивали оттуда сгустки белой, горькой, разъедающей зубы пены. Я свешивался с кровати и натужно блевал на пол».

Русский ужас, русская рулетка, всегда оставляющая игрока в дураках, русские мальчики, превратившиеся в мутантов, — «информация» Романа Сенчина, как всегда, малоутешительна. И все же, странное дело, при чтении этого нравоописательного романа о нулевых не покидает ощущение, что это уже историческая проза, рассказ об ушедшей эпохе.

Майя Кучерская

Источник: vedomosti.ru