РейтингиУмение признать вину и попросить прощения на самом деле редкий дар, не все отваживаются произнести короткое, но сильное слово «прости». Популярный автор современной психологической прозы Олег Рой написал целый роман о том, как важно сделать первый шаг к душевному исцелению, — ведь извинения обидчику нужны не меньше обиженного. Новый текст так и называется: «Прости» — и обнажает несколько болезненных тем. Мы поговорили с Олегом о новинке и о силе прощения.
Тема прощения одна из самых частых в книгах, в Ваших в том числе. Почему Вы считаете, что так важно уметь просить прощения и принимать его?
На самом деле я пишу не столько о прощении. О принятии и о том, с чем смириться, если ты считаешь себя человеком, невозможно. И о том, что месть бессмысленна и бесполезна, но бывает и воздаяние. О чувстве вины и о том, что виноватость — отличная почва для манипуляций. В общем, о том, что у всего как минимум две стороны. Хотя, пожалуй, все это вполне укладывается в тему прощения. Может, потому, что совесть, отзывчивость, порядочность — одна из основ души человеческой?
В новом романе две линии — современная и отсылающая читателя к прошлому. Вы создавали их параллельно или сначала придумали одну историю, а затем вплели в нее вторую?
Собственно, там три линии: совсем прошлое, недавнее прошлое и сегодня. И вырастали они, в общем, одновременно. Сперва рисуешь эскиз, потом в схему добавляются детали, потом герои начинают себя вести, как им захотелось.
Сейчас всё чаще говорят о психологическом и физическом насилии в отношениях. Почему Вы решили написать книгу на эту тему?
Почему — это самый неотвечаемый из всех вопросов. И тема эта отнюдь не нова. Я в школе учился, когда на экраны вышел «Розыгрыш», там ведь чистой воды газлайтинг, хотя мы и слова тогда такого не знали. Так или иначе, любой автор пишет о том, что кричит внутри: так нельзя, мы же люди!
Я недавно закончил роман «Манипулятор» (он пока еще не издан), там речь об изощренном психологическом насилии, вплоть до обвинения в убийстве. В «Прости» психологическое насилие тоже присутствует, но основной фокус на, по сути, примитивном, но оттого не менее ужасающем садизме. И здесь главное, что у меня болит — судьба жертв. Синяки и переломы заживают, но что делать с изломанными крыльями и душами?
Как долго собирался материал для этой части романа? Вы с кем-то консультировались, общались с жертвами абьюза?
Все наоборот, я сказал бы. Скорее именно услышанные и прочитанные истории породили в моей голове этот замысел, чем наоборот. Если говорить о сборе материала, то, скажем, «теория выученной беспомощности» меня потрясла, я ничего раньше об этом не знал. Я говорю о специалистах, о психологах, психотерапевтах и даже психиатрах, их анализ проблемы стал в некотором смысле фундаментом всей истории.
Как Вы считаете, возможно ли средствами литературы и кинематографа повлиять на граждан страны, где декриминализировано домашнее насилие и в ходу поговорка «бьет — значит, любит»?
Думаю, только искусство здесь и может переломить ситуацию к лучшему. У нас достаточно законов, чтобы остановить домашних тиранов (или, к примеру, тиранов-работодателей). Но нередко законы эти буксуют на самых первых стадиях применения. Насилие есть насилие, будь оно домашнее или какое угодно. И ужесточать законы — не выход, это, увы, провоцирует обильные злоупотребления. Изобразить из себя жертву очень легко. Поэтому — да, литература и кино должны влиять. И, как мне кажется, поговорка «бьет — значит, любит» уже ощутимо выходит из употребления. Я же, как та маленькая птичка, делаю что могу, стараясь донести до своих читателей простую, в сущности, мысль: каким бы мрачным ни выглядело твое «сегодня», сегодня жизнь не заканчивается. Она даже завтра не заканчивается.
Вам легко писать на сложные темы? Как у писателя возникает необходимость поднять тот или иной вопрос в своем тексте?
Писать вообще нелегко. Знаменитый пример: Флобер, описывая кончину мадам Бовари, испытал все признаки отравления. Если ты не живешь внутри истории, история останется картонной. И, наоборот: если что-то в окружающем мире тебя зацепило, ты уже не можешь не написать об этом.
Вы пишете много и разнообразно, не боитесь экспериментов и разных аудиторий. Можете ли Вы назвать себя автором-трудоголиком?
В первую очередь я назвал бы себя счастливым автором. Мне интересно то, что я делаю, у меня постоянно возникают какие-то новые идеи, хочется попробовать и так, и эдак, и так жаль, что в сутках лишь двадцать четыре часа, а в неделе лишь семь дней.
Кому, на Ваш взгляд, в первую очередь адресована новая книга?
Тем, из кого сделали жертву и жить дальше нет ни сил, ни желания. Тем, кто уверен: уж со мной-то такого точно не произойдет — и потому рискует, потому что никто, никто не застрахован.
Если эта история кого-то предупредит и убережет, если она кого-то поддержит, поможет подняться из отчаяния и безнадежности, если кому-то эта история поможет примириться с собой и идти дальше — буду считать, что все получилось.
Нет ли в планах детской или подростковой повести о прощении? Надо ли с детства приучать человека не автоматически извиняться, а осознанно просить прощения за совершенный проступок?
О планах говорить пока рано, планы — это что-то конкретное, у меня пока лишь желание. Огромное желание, да. У Анатолия Алексина есть повесть «Безумная Евдокия», где обожаемая родителями девочка-подросток фактически доводит мать до психоза — просто потому, что не задумывается о ее чувствах. Я на всю жизнь запомнил: «Страшно жить только собой, но еще страшнее — живя только собой, затрагивать походя чужие судьбы». Речь ведь не только о том самом «прости-извини», осознание, сочувствие, эмпатия — все это растет именно из детства и юности. А без этого человек — не человек, а механизм по потреблению удовольствий. Но жить-то хочется в человеческом, а не пластмассовом мире.
