Рейтинги
Мы публикуем отрывок из книги «Винс и Джой» — нового романа Лайзы Джуэлл, третьего произведения в серии «Романы о сильных чувстах».
Она наблюдала, как Винс идет к ней через паб, неся в руках две пинты светлого пива. Ей нравились его густые, светло-каштановые волосы, ниспадающие мягкими волнистыми прядями спереди и коротко подстриженные по бокам и сзади. На нем была черная футболка, заправленная в черные суконные брюки. Крепкая, гладкая шея, широкие, сильные плечи. В красивых, больших ладонях пивные кружки казались хрупкими. Он был человеком, с которым она хотела бы потерять девственность. С места в карьер. Прямо так.
— Итак, — сказала она, задержав дыхание, когда он сел рядом, — расскажи про шрамы.
Да, и еще одно насчет этого Винса — с ним она легко могла говорить о чем угодно.
Он улыбнулся и провел по ним пальцами.
— Ааа, — протянул он, — шрамы. Ты правда хочешь знать?
— Ага, — кивнула она.
— Хорошо. У меня была операция. Год назад. У меня из челюсти вынули кусок кости, вставили спицы, все такое.
— Ничего себе. Зачем?
Винс пожал плечами.
— Чтобы избавить меня от уродства.
Джой рассмеялась.
— В смысле — «от уродства»?
— В смысле, я выглядел странно. У меня был неправильны прикус, вот такой, — он выдвинул вперед нижнюю челюсть, — и из-за этого были проблемы с едой, зубами и вообще, и поэтому мне сделали операцию. Они работали над костью вот здесь. — Он показал на шрамы.
Джой содрогнулась.
— Больно было?
— О да. Жуткие мучения. Я не мог нормально есть еще несколько месяцев, очень похудел. Весил меньше шестидесяти килограммов, когда они сняли скобы. Выглядел как скелет. Настоящий ад — не мог ни говорить, ни глотать, ни двигать челюстью. Целый год я только слушал музыку и пил антибиотики. Просто кошмар.
— Боже, бедняга. Теперь все в порядке?
— Да. Ну, почти. Еще немного побаливает, затекает по утрам, зевать не очень приятно...
— А ты... Ты... Я хотела спросить, насколько ты был уродлив?
— Ну, ребята в школе считали меня весьма отвратительным. Называли «Дынеголовый».
— Дынеголовый? Почему Дынеголовый?
— Из-за фамилии.
— Твоя фамилия Мелон?
— Ага. С двумя «л».
— Серьезно?
— Ага. Меллон. Могло быть хуже. Я мог оказаться девчонкой с огромными сиськами.
— А по-моему, красивая фамилия.
— Считаешь?
— Ага. Мне нравится.
— Хм. Раньше я об этом не задумывался. Даже хотел поменять ее после того, как мама вышла за Криса — взять его фамилию.
— Какую?
— Джебб.
— О нет, — она со вздохом покачала головой, — Меллон — куда лучше.
— Думаешь?
— Господи, да. Если хочешь, давай поменяемся.
— Зачем? Какая у тебя фамилия?
— Даунер. Мило, да?
— Ну да, неплохо. Особенно в сочетании с твоим именем. Прямо оксюморон[1].
Джой улыбнулась.
— Вроде того, — сказала она. — У врачей я имела колоссальный успех.
— Врачей?
— Да, врачей, — вздохнула Джой. Ей хотелось ему рассказать. Хотелось, чтобы он знал. — Думаю, будет справедливо сообщить тебе, что ты сидишь в пабе с психом.
— Ну да, конечно.
— Серьезно. В этом году я провела в больнице четыре недели. Нервный срыв. — Она умолкла и напряженно улыбнулась, ожидая его реакции, но заранее зная, что он поймет.
А потом она рассказала ему все — то, что ни рассказала бы никому, грязные и жалкие подробности. Рассказала, как вернулась домой из школы и обнаружила отца, сидящего на кухонном стуле со спущенными брюками, и Тони Моран, соседку, у него на коленях, и как Тони Моран продолжала самозабвенно прыгать на ее отце, когда Джой вошла, а отец смотрел через плечо Тони в немом ужасе.
Она рассказала ему, как отец дал ей 500 футов хрустящими купюрами по 10 футов, чтобы она не рассказывала матери, и как она потратила деньги на одежду, но вернула все в магазин на следующие же выходные, потому что чувствовала себя ужасно виноватой. А потом она спрятала 500 футов в шкаф, в коробку из-под обуви, и несколько недель наблюдала, как ее мама раболепствует перед отцом, готовит ему ужин, чистит ботинки, массирует ему вечером ноги, пока он лежит на диване, в то время как он продолжает интрижку с Тони Моран. Рассказала ему, как хотела рассказать все маме, но не решалась, слишком боясь последствий, которые, как она знала, сильнее ударят по маме, чем по отцу, и как она научилась узнавать запах Тони Моран, когда отец возвращался домой с гольфа или с заседания комитета.
Она рассказала ему об ужасном ощущении секретности, которое дополнительно стимулировал ее отец, словно ложь была их общей увлекательной тайной, и как со временем становилось все труднее и труднее хранить эту тайну.
Финал наступил, когда она переживала стресс из-за вступительных экзаменов, таскала десятикилограммовое портфолио формата A1 по стране, в то время как на улице стояла необыкновенная для этого времени года жара. Джой сидела у кабинетов рядом с десятками других кандидатов, считала, что все они лучше нее, и вообще не понимала, зачем она на это пошла.
Паническое настроение не покидало ее, словно прочно обосновалось в ее теле. Иногда она забывала, как нужно ходить, как переставлять ноги. А иногда забывала, как правильно дышать, сердце останавливалось, а потом снова начинало бешено колотиться. Она провела столько времени, замкнувшись в себе, в странном маленьком пузырьке навязчивых идей, что стала рассеянной и смешной, казалась почти сумасшедшей. Она постоянно оставляла везде вещи, забывала длинные разговоры, не являлась на встречи. Но она не догадывалась, насколько близка к полному краху, пока не явилась одним весенним утром на собеседование в Школу искусств в Челси — без портфолио. Она не догадывалась, что оставила портфолио дома, пока ее не попросили его показать — в этот момент она расплакалась и выбежала из комнаты. Потом она села не на тот поезд и уехала в Норидж. У нее с собой было недостаточно денег, чтобы купить обратный билет до Лондона, и ее маме пришлось приехать из Колчестера, чтобы отвезти ее домой.
На следующее утро почтальон принес не одно, а целых три отказных письма из трех лучших университетов, и Джой решила, что ей следует вообще отказаться от этой затеи. Это откровение впервые за месяц прояснило ее сознание, и она с изумительным чувством ясности села, скрестив ноги, на кровать и выпила двадцать три таблетки парацетамола, запив пилюли третью бутылки персиковой водки.
Через полчаса ее нашла мать и поспешила вместе с ней в больницу, где Джой промывали желудок соленой водой, пока она не почувствовала себя выжатой, как губка.
В больнице, задним числом, Джой поняла, что на самом деле не хотела себя убивать. Она знала, что ее найдет мама, знала, что выпила недостаточное количество таблеток. Она хотела просто вернуться домой и обо всем забыть. Но все вокруг восприняли произошедшее крайне серьезно и решили принять соответствующие меры. На следующий же день ее отправили к психиатру.
А еще через день пришло письмо из Бристольского университета — ей предлагали место на отделении графического дизайна. Мама ответила им от ее имени и объяснила, почему она не сможет поехать.
Следующие несколько недель Джой помнила плохо. Череда таблеток и вопросов. Видимо, она рассказала кому-то о своем отце и Тони Моран, потому что четыре недели спустя, когда она наконец вернулась домой, ее отец пребывал в состоянии глубокого раскаяния и все выглядело совсем иначе. Потому эти каникулы. Потому оттенок наигранной сердечности на всем, что делали и говорили ее родители.
Это из-за Алана Джой попала в больницу. Алан их с мамой должник. И Алан платил по счетам.
[1] В английском языке слово «даунер» (downer) также означает «депрессант», «нечто угнетающее», а «джой» (joy) — «радость», «счастье».
