Рейтинги
Книга Дианы Машковой и Романа Авдеева «Караван счастливых историй» — это реальные истории приемных семей. Истории о людях, которые прошли через многие трудности, проделали долгий путь и до сих пор каждый день занимаются подчас невероятно тяжелой, но бесценной для детей и всего нашего общества работой. Рассказы семей помогут избавиться от многих мифов и подготовиться к важному решению — принятию ребенка в семью. Читайте отрывок из книги прямо сейчас.
СЕМЬЯ ТОРОПЦЕВЫХ
Привет, папа!
Ксения Торопцева, маркетолог, мама 2 детей, один из которых приемный
Мысль об усыновлении у меня уже была, когда мы с мужем еще только начали встречаться — я ему сразу сказала, что хочу и своих детей, и приемных. Сам он не то чтобы горел желанием кого-то усыновлять, но и не возражал. Должна сказать, что мне очень повезло с супругом — никакие мои идеи он никогда не отрицает сразу.
Мы прожили в браке 1,5 года (до этого еще 1,5 жили вместе), и потом у нас родился Костя. Когда Косте исполнилось два годика, я стала присматриваться к детским домам. Неподалеку от нас есть Дом ребенка, и я начала туда ездить как волонтер — привозить памперсы, салфеточки, шампуни. Первое время даже не просила пустить меня к детям, но потом увиделась с ними, и произошло это совершенно случайно. Мне позвонила заместитель главврача и сказала, что хотела бы со мной познакомиться лично. Она сама меня встретила, показала в Доме ребенка вообще все, что только можно было: все комнаты развивающие, все группы, в которых жили детки. Забегая вперед, скажу, что сейчас в этом Доме ребенка я председатель попечительского совета. Хотя у нас в совете люди очень солидные, из серьезных компаний, они выбрали меня по причине моей молодости. В общем, в тот раз, когда меня пригласила заведующая, я впервые увидела самих деток в Доме ребенка. До этого никогда в жизни лицом к лицу не сталкивалась с теми, кто растет без родителей. Там были и очень тяжелые инвалиды, в основном с синдромом Дауна, а еще лежачие. Потом меня завели в отделение к новорожденным, где и здоровые детки были. Только один из них с гидроцефалией. Для меня это стало самым сильным эмоциональным потрясением. При встрече с детьми я чуть по стене вниз не сползла. И именно в тот день окончательно поняла, что мне нужен ребенок из детского дома, что я должна кого-то спасти, кому-то помочь. Я просто стояла, смотрела на детей и чувствовала, как разрывается сердце. Впервые увидела все, о чем нам потом рассказывали в школе приемных родителей. Глаза детей... В них было невыносимое горе, чудовищная боль из-за предательства. Забыть такое никогда в жизни нельзя.
И с того момента все закрутилось. Я даже мужу ничего толком не говорила, просто пошла и записала нас в школу приемных родителей. После этого уже Диме сообщила, что скоро мы начнем учиться в ШПР и надо явиться на собеседование. Мы пришли, поговорили с психологом. Дима тогда отвечал очень сухо, он не был готов. Его готовность появилось уже после ШПР, когда мы с ним все фильмы пересмотрели, все книги перечитали. Он все это впитывал, впитывал, а потом в один прекрасный день выдал: «Все, берем!» Изначально мы хотели взять Косте братика, чтобы детям вместе было весело. А потом все эти наивные мысли растворились. Нас очень хорошо подготовили Лена с Ирой в этом плане. В ШПР при центре социальной помощи семье и детям «Берегиня» мы даже проигрывали ситуацию. И как-то все встало на свои места.
Пока учились, параллельно смотрели анкеты и видео детей на сайте одного известного фонда. Также продолжала ездить в Дом ребенка. Тому мальчику с гидроцефалией готова была профинансировать лечение, но его, слава богу, забрали в семью. Малышей мы с мужем не выбирали, просто смотрели на тех, кто «цеплял» взгляд, и все. Мне понравился один мальчик из Кемеровской области, у него были ВИЧ и гепатит С. Я-то была готова к любым диагнозам, уже общалась с ВИЧ— положительными детками и ездила к приемной маме, которая детей с такими диагнозами усыновила. Но муж пока не мог с этим смириться. И все же я его пилила, пилила, и в итоге он согласился. И вот когда нужно было лететь к ребенку, его забрала кровная бабушка. До этого (еще до ШПР) похожая ситуация сложилась с еще одним малышом, и еще. Я уже начала думать, что, наверное, всех, кто мне нравится, немедленно забирают. Так и получалось. Нужно сказать, что одновременно с мальчиком из Кемеровской области я увидела на сайте нашего Сережу, он был из той же Кемеровской области. Ему было 5 лет. Показала Диме его фотографию, и он говорит: «О, вот этот очкарик мне нравится!» Я позвонила в опеку, но со мной даже разговаривать не стали — сказали, пока заключение не дадите, никакой информации не будет. А заключение нам еще предстояло ждать до января. Тогда я связалась с директором того детского дома, где был Сережа, и еще пообщалась с логопедом, который его вел. Таким образом, всю информацию и получила. Мне сказали, что у Сережи большие проблемы с развитием, что это далеко не здоровый ребенок, в том числе и в плане психики, что у ребенка расстройство личности и, в лучшем случае, его ждут коррекционные учреждения. Когда разговаривала с логопедом, спросила: «А Сережей вообще кто-нибудь интересуется?» И она ответила, что им никто никогда не интересовался. Этот ребенок никогда никого не ждал и ни на что не надеялся — он даже не реагировал, когда к кому-то приходили родители.
Когда я получила в январе заключение, то сразу позвонила в опеку, и мне сказали: «Да вы что?! Этого ребенка ждет коррекционное учреждение в лучшем случае. Он шестипалый, с пороком сердца, не понятно, что у него с руками, что с головой. Сифилис пережил внутриутробно». Я им ответила, что я волонтер в психоневрологическом интернате уже больше года и поэтому вряд ли что-то новое увижу, поэтому все равно приеду и познакомлюсь. Это было сумасшедшее путешествие. Сережа жил в доме малютки маленького городка Кемеровской области. Я оказалась в командировке сначала в Новосибирске, потом в Кемерово, потом в Новокузнецке, а оттуда уже поехала в городок, где находился Дом ребенка. Мы приехали, опека выдала мне направление на знакомство, и вот я приезжаю в Дом ребенка, и там ко мне заводят парня — совершенно другого ребенка, а не того Сережу, который был на сайте. На видео он был очень красивый, в очках, в рубашечке, какой-то человеческий, нормально выглядевший ребенок. А тут заходит мальчик в два раза меньше, чем я думала, очень худой, с прозрачной кожей, почти лысенький, без очков и видно, что недоразвитие глазок. Вес у него был 12 килограммов, это норма для двухлетнего ребенка. Он весь был в синяках, весь в герпесе, из глаз текло. И вот Сережа заходит, тут же уверенным шагом идет прямо ко мне и протягивает руки — «бери меня!» Я его автоматически беру, сажаю к себе на колени, даю книгу. Он ее открывает и начинает мне выдавать все, что знает. Видимо, он сразу увидел во мне свой последний шанс и уцепился. Рассказывает: «Это лисичка, это зайчик, это тот-то... Это бидон». Я когда услышала слово «бидон», невероятно обрадовалась! Поворачиваюсь к воспитателю и говорю: «Почему же вы сказали, что ребенок не говорит?» А она: «Что это, говорит, что ли?» Прошло всего две минуты нашего общения, и я им: «Давайте согласие! Я подпишу». Они такие: глазами — хлоп-хлоп, ушам своим не верят. Я говорю: «А что тут думать-то?»
Как только я появилась в его жизни, Сережа очень активно стал на все реагировать. У него желание сумасшедшее появилось вырваться из Дома ребенка. Когда мы во второй раз увиделись, я снова к нему приехала, он меня первым делом повел на улицу и к калитке. Всем своим видом показывал: «Все, пошли отсюда!» Но так быстро не получилось, мне сказали, что будут целый месяц делать ему медицинские документы. Я тогда не знала, что можно от этого отказаться, а потому была вынуждена улететь и ждать. Оставила Сереже альбом наших фотографий, он по ним познакомился с Димой, с Костей, с нашими собаками. Домой я привезла фотографии Сережи. Дима на них посмотрел и глазам не поверил: «Ты же сказала, что он почти здоров». И потом еще какое-то время никак не мог Сережку к нашей семье причислить, не упоминал его в разговорах. А вот Костя был готов заранее и очень Сережу ждал: «Ну, когда уже он приедет? Я ему буду бокс показывать. Буду плавать учить». Дима же осознал происходящее уже ближе к делу, когда сам увидел Сережу. Он подошел к нему, сел: «Ну, я папа, привет!». И Сережа сразу ответил: «Привет, папа!» «Мамой» и «папой» он нас сразу стал называть. У него ведь не было выбора. И очень изменился после первой же встречи. Логопед потом рассказывала, что когда я улетела, а к другим детям пришли приемные родители, у Сережи началась истерика: «Где моя мама?» Они от Сережи такого просто не ожидали! Он раньше никак не проявлял своих эмоций, у меня даже один из первых вопросов был: «А он когда-нибудь смеется как ребенок?» Сережа никогда не смеялся. Он улыбался, но это была очень странная улыбка, и он до сих пор очень серьезный. Может истерически закатываться, это бывает, но искреннего смеха нет. Он пока еще не отошел от прошлой жизни.
Сережа в Доме ребенка с самого рождения. Мать ушла в день родов и даже отказа не написала, ничего. При ней не было никаких документов, но она себя назвала, и врачи ее фамилию-имя-отчество со слов записали. Фамилию эту дали ребенку, а имя и отчество просто придумали. Мне сказали, как ее зовут, и я нашла эту женщину в соцсетях. В том регионе одна-единственная такая девушка. И если это она, то у Сережи есть брат с сестрой и еще бабушка. Они, судя по соцсетям, все вместе живут. В целом у Сережи все диагнозы стоят правильные, хотя их, конечно, немного приукрасили. Шестипальцевость давно успешно прооперирована. Порок сердца у него такой, который не надо оперировать, он сам по себе проходит с возрастом. Просто надо наблюдаться у кардиолога, и все. А вот с самым сложным и бросающимся в глаза — с руками — никакого диагноза толком ему не поставили. У Сережи руки развернуты в обратную сторону, и на рентгеновских снимках видно, что обе кости перекручены крестом. Мы пойдем с Сережей в ЦИТО, возможно, придется делать операцию — переламывать и заново сращивать, чтобы стало правильно. ЗПР у него, разумеется, есть, но за первые два месяца в семье произошел колоссальный прогресс. И Дима теперь стал спокойнее относиться, потому что он видит, как на глазах происходит чудо. Сережа говорит без устали. Фразовая речь началась примерно через 2–3 недели домашней жизни. Очень в этом плане помог Костя, он сработал как логопед. Хотя сам младше Сережи на два года, ему только три. Но он заставляет брата говорить постоянно — скажи то... скажи это... и Сережа повторяет. И в целом Костя у нас наставник. Они живут в одной комнате, спят на двухъярусной кровати: Костя на втором ярусе спит, а Сережа на первом. Но иногда утром я Сережу нахожу на втором. В общем, мальчики хорошо поладили. Сережа начал оттаивать, уже сам просит: «Обними, поцелуй». Я его глажу постоянно, а иногда он сам берет мою руку и начинает себя гладить. Такое удовольствие от этого получает, что передать словами невозможно. Залезет на колени, обнимет и может сидеть так практически бесконечно. В храм мы с ним вместе ходим, ему нравится, и там он тоже все время у меня на руках.
Отдельная история — это детдомовский запах. Первые дни Сережа так сильно пах детдомом, что Дима говорил «надо маску надевать». Сейчас этого уже практически нет. Если и появляется, то редко. Каждый день купаемся, массажи делаем с ароматным маслом. Глаза проверили, у него они недоразвиты и череп недоразвит. В общем, много чего надо налаживать. Ходим в бассейн, и Сережа научился хоть как-то расслабляться — может теперь даже лежать в воде. А то был такой гипертонус, что ни одной мышцы разжать не получалось, как деревянный. Страха воды у нас теперь нет, хотя раньше стоило включить душ, и все, катастрофа. Он начинал орать, как дикий зверь. Дома в принципе всего боялся, особенно собак. Мы приехали, и в первый вечер я его вообще не снимала с рук. Он кричал, боялся даже ноги на пол опустить. Сейчас маленькой собаки он вообще уже не боится, даже гуляет с ней. А большую, если она близко к нему подойдет, просто обходит. Еще из особенностей — у нас обнаружился энурез. Врачи ничего не сказали, мы не подготовились, и Сережа по дороге домой описал весь самолет. Он до сих пор по ночам писается, но теперь мы уже поняли, что это болезнь — памперсы купили и собираемся на прием к неврологу. А в целом нормальный мальчик, никакой не «безнадежный», как нам в Доме ребенка говорили.
Адаптация у нас проходит очень тяжело. Ну, сами представьте: когда мы ехали из аэропорта, Сережа без конца удивлялся и говорил: «Оооо, машина, Оооо, оранжевая». Он в жизни не видел машины! Я видела тот транспорт, на котором их возили в Доме ребенка, — закрытая машина, как тюремная, он вообще ничего из нее не видел. Когда заказывали ему очки, шли по торговому центру, и нам по пути встретился мойщик на машине, которая моет пол. Сережа испугался ужасно, убежал. Были и другие проявления адаптации. Поначалу он везде лез, выключатели дергал непрерывно, включал-выключал, двери открывал-закрывал. Однажды захлопнул себя в детской комнате, и дверь сломал — напугал и себя, и нас. Пришлось выламывать дверь.
Но самое страшное было в том, что первый месяц он нас просто не слышал. Можно было ласково говорить, можно было орать — он делал по-своему, и все. Пришли с ним в поликлинику, я его только опустила, и он бегом по кабинетам. Давай двери открывать, свет включать-выключать. Зашли к педиатру, он сию секунду залез в шкаф, где лежат все лекарства, а после этого опять свет включает-выключает. Я его схватила под мышку, зафиксировала, а он орет благим матом. Истерику выдал просто звериную. И еще в довершение всего обкакался. Во всех общественных местах примерно то же самое. В магазинах повсюду лезет, все с полок хватает. Нас в школе приемных родителей учили и готовили ко всему, но, несмотря на это, спустя три недели у нас с Димой случился нервный срыв. Стоим в шоке от очередных Сережиных проделок, и Дима как закричит. Хотя его вообще-то не пробить, он очень спокойный человек. Я говорю: «Дима, ты что делаешь?» А он: «Я не знаю, как на него воздействовать!» И вот мы сидели-сидели, а потом решили проще к таким вещам относиться, просто не реагировать на них. И действительно стало намного легче, да и Сережа сразу успокоился отчасти. Так мы прошли самый тяжелый этап. Но все равно поведенческие сложности остались — малышу 5 лет, он не слушается, орет, ведет себя ужасно. В одной такой ситуации, когда я ничего не могла с ним поделать, просто перестала реагировать — ушла в себя. И тут он ко мне подходит и кричит: «Мама, помоги мне!» И тут я понимаю, что он борется сам с собой, ему тяжело. Он плачет, и у меня разрывается сердце, я понимаю, что он многое делает назло, но не специально. Просто не может остановиться. И в результате у нас каждый день что-то новенькое. К бабушке его отвели, он убежал из дома, бабушка в тапочках через всю деревню за ним. Айпад ей разбил, пришлось нам новый покупать. После этого «визита» бабушку я свою не узнала, лица на ней не было.
И все-таки за первые два месяца дома Сережа сильно изменился. Это уже другой ребенок, вполне сносный, и в целом он стал слышать, что мы говорим, научился делать, что просим. Мы начали водить его в Костин детский сад. Хотя поначалу искали коррекционный, потом остановили выбор на этом, все-таки проверенный вариант. Я была в тот период в отпуске и сидела с Сережей непосредственно в группе все время. Было тяжело, но эти две недели я выдержала. Только курить начала — за день так изматывалась, что придя домой, просила у мужа сигарету. Уходили мы вечером с огромной истерикой, он кричал: «Не хочу, оставь меня в детском садике». Поговорили с директором, и она сказала, что Сережу возьмут. У них инклюзивное образование, это православный детский сад, платный. Там берут даже детей из детских домов. Преподаватели взяли двух девочек с умственной отсталостью. Сейчас эти диагнозы уже сняты.
Нам очень повезло в том плане, что бабушки—дедушки подключились, помогают. Родители мужа изначально были категорически против того, чтобы мы забирали ребенка из детского дома. Закатывали скандалы. А у нас ипотека была на тот момент, вот и все. Поэтому когда Сережу забрали, мы все оттягивали, оттягивали, не говорили им. Но в какой-то момент Дима все решил и пригласил родителей в гости. И вот заходит его мама, выбегает Костян и кричит: «Бабушка, привет!» А за ним следом выбегает Сережа и кричит: «Бадика, пиет!» И она сразу зарыдала. Ей стало безумно жалко его, она начала причитать: «Как же так, что за матери такие, кто же так делает? Его же кормить надо. Он такой маленький». И сейчас посидеть с мальчишками — не вопрос, она сама постоянно предлагает: «Давай мы с ними туда сходим, давай сюда сходим».
Сейчас Дима, который поначалу не слишком горел идеей усыновления, говорит: «Да, мы еще возьмем, без проблем». И возможно, так и будет — такая ситуация, что в другом детском доме есть мальчик, он там с рождения, а ему уже 7 лет (тоже Сережа). Умственно отсталый, по росту как наш трехлетний Костя, чуть-чуть выше. Это очень закрытый детский дом, туда не пробиться. Но вот если их видео посмотреть, они там все образцово-показательные. Одно только непонятно — где дети. У них там и животный уголок, и праздники разные, но детей нигде нет, повсюду одни только взрослые ходят. И вот люди, которые знают, пишут, что ребенок там день за днем превращается в овощ. Ему нужен усиленный уход, персональное внимание, а ничего этого нет. Если мы заберем и этого мальчика тоже, то я уже не буду ходить на работу. Есть мысли открыть небольшой бизнес, чтобы все-таки была некая степень надежности финансовой и в то же время физической свободы. С мужем я уже обо всем фактически договорилась, он согласился. Сказал: «Давай, я тебя профинансирую».
У нас сейчас приемная семья, но я думаю, что это временно. У Сережи прочерки в графе «родители», и мы не исключаем, что пройдем процедуру усыновления. Может быть, в 10 лет, когда он сам уже сможет выбрать и принимать решение.
Почему я именно Сережу взяла и про другого мальчика с умственной отсталостью задумалась? Я, помимо прочего, еще волонтер во взрослом психоневрологическом интернате, и у меня там есть два друга. Мы с ними ездим на лошадях кататься, общаемся, встречаемся регулярно. Маше 23 года, а Коле уже 31 год. У него ДЦП, и он всю жизнь живет в учреждении, мать приезжает к нему раз в год. Она говорит, что не может его содержать, никогда не дает свой телефон, никогда не оставляет адрес. И вот он ко мне подошел один раз с такой безнадежностью в глазах и говорит: «Ксения, мне 31 год. Я всю жизнь живу в этих условиях. Что мне делать? Что меня ждет?» А когда мы с Колей катались на лошадях, он вдруг меня спросил: «Ксения, а ты могла бы стать моей мамой?» Ему всю жизнь и до сих пор не хватает мамы, недостает семьи! Эта тема очень болезненная для всех детей в учреждениях. Когда я оформляла документы в опеке города, где забирала Сережу, там в этот момент стоял парень лет 18-ти. Он и говорит сотруднику опеки: «А вот мне сказали, что у меня была проблема в документах, поэтому меня никто не мог взять в семью». Он себе это так объяснил, чтобы совсем не отчаяться... А у Маши, с которой мы тоже дружим, легкая форма умственной отсталости. Но она вообще нормальная девушка и никакие отклонения невооруженным глазом не видны. У нее бывает плохое настроение, немного трудный характер, но она настолько обычная — такая добрая, отзывчивая, всегда готова помочь. Да, она пишет с кучей ошибок, но это такая мелочь! У нас в обществе не всегда найдешь настолько душевных и отзывчивых людей, как они. Ребята учатся в коррекционной школе, сами ездят в храм, благодаря которому я с ними и познакомилась. Маша разумная девушка, она может жить самостоятельно, вот только никто не позволит — по документам она не дееспособна. Я Маше сказала, что когда возьму еще несколько детей из детского дома, она будет мне помогать. Только вот проблема в том, что она не может выйти из интерната. Для этого надо доказать дееспособность, а на практике это почти невозможно. У них был прецедент — там жил молодой человек, и он 10 лет проходил комиссии, чтобы выйти оттуда. Я каждый раз смотрю на этих людей и думаю о детях, которые сегодня живут в детских домах и которых завтра ждет та же судьба. Их жизнь невыносима. И я уверена, что не случайно попала в Дом ребенка и в интернат. Постоянно езжу в Троице—Сергиеву лавру и иногда думаю, что, наверное, Сергий Радонежский ставит мне задачи. Во всяком случае, обоих Сереж я нашла после поездки в Сергиев Посад.
Я считаю, надо больше работать с семьями и надо менять сознание людей. До сих пор не понимаю, почему при существующем уровне развития страны нет элементарных социальных служб, которые помогали бы мамам, оставшимся без средств к существованию и без крыши над головой. Если помощь и есть, то она точечная, силами некоторых фондов, и на всех ее определенно не хватает. Думаю, что нужно все больше и больше людей в это вовлекать. Инвестировать на государственном уровне, обеспечивать социальную рекламу. Помню, когда я посмотрела фильм Ольги Синяевой «Блеф, или с Новым годом», то окончательно поняла, что тоже хочу принять ребенка, без этого не смогу. У нас в окружении есть люди, которые могли бы усыновить, многие подруги, например, морально готовы, но у них мужья против. Надо работать с мужчинами. Дима мой, например, очень зависим от мнения друзей. И он не ожидал такой реакции людей, был в шоке, когда мы взяли Сережу. Он просто не думал, что все отнесутся к нашему поступку с большим уважением. Сейчас все знакомые готовы нам помочь, его друзья, врачи, теперь нас бесплатно лечат. За все время я услышала только один раз негативный отзыв: «Ты что вообще сделала? Ты хоть понимаешь?» Но это, конечно, не показатель.
Думаю, надо просто затаскивать людей в детские дома. Сиротские учреждения не имеют права быть закрытыми. Я привела свою подругу в Дом ребенка, она там плакала. Через какое-то время она сказала, что тоже готова принять ребенка. Я уверена, что дальше ситуация будет меняться, потихонечку и инвалидов, и детей с синдромом Дауна разберут. Приемных семей, к счастью, с каждым годом становится все больше.
