Рейтинги
Тони Моррисон — одна из самых известных и талантливых американских писательниц современности, ее творчество было отмечено Нобелевской премией по литературе в 1993 году. Мы публикуем отрывок из ее романа «Любовь».
***
Ох уж эта молодежь, прости господи! Это у них по-прежнему называется влюбленностью? Волшебный топор, который одним взмахом отрубает остальной мир, оставляя лишь пару влюбленных, трепещущих от возбуждения? Как это чувство ни называй, оно перемахнет через любое препятствие, захватит самый большой стул, самый лакомый кусок, установит свои правила везде, куда бы они ни направили свои стопы, хоть в особняк, хоть на болото, и эгоизм влюбленности — вот ее красота. Прежде чем я замолчала и стала мурлыкать себе под нос, повидала я всякие спаривания. Люди без воображения подкармливают влюбленность сексом — этим клоуном любви. Им невдомек, что бывают настоящие виды любви, лучшие виды, когда с малыми потерями все остаются в выигрыше. Правда, требуется интеллект, чтобы так любить — без надрыва, без реквизита. Но мир — это же та еще показуха, может, поэтому люди вечно стараются переигрывать, выволакивают свои чувства напоказ, на всеобщее обозрение, лишь бы доказать, что и они умеют выдумывать всякие небылицы, красивые и пугающие — вроде драки не на жизнь, а на смерть, и прелюбодеяний, и поджогов, устраиваемых с отчаяния. И, разумеется, терпят неудачу. Мир всякий раз их одолевает. И пока они заняты своей показухой, пока роют другим могилы, вешаются на кресте, бегают как полоумные по улицам, зеленые вишни тихо-спокойно краснеют, устрицы вымучивают из себя жемчуг, а дети пытаются ловить дождинки губами, думая, что капли холодные, а они не холодные, а теплые и пахнут ананасом, становясь все увесистее, и наконец падают быстро и тяжело, так что их и не поймать. Бедные купальщики торопятся доплыть до берега, а самые выносливые ждут, когда засверкают серебряные стрелы молний. Бутылочно-зеленые облака заволакивают небо, толкают дождь вглубь суши, где пальмы притворяются испуганными под порывами ветра. Женщины бросаются врассыпную, прикрывая волосы ладонями, а мужчины нагибаются пониже, прижимая женские плечи к своей груди. Я тоже бегу, наконец. Я говорю «наконец», потому что веду себя как хороший добрый ураган. Хотела бы я работать на канале погоды, бежать, нагнув голову, навстречу ветру, пока законники орут в свои мегафоны: «Давайте быстрее!»
Может, это оттого, что я родилась в грозу? В то утро только рыбаки в море да дикие попугаи в лесу сразу смекнули, что дело плохо. Моя мать, выбившаяся из сил от долгого ожидания запоздалых родов, вдруг вскочила с кровати и решила развесить белье. И лишь потом она сообразила, что ее опьянил чистый озон, которым наполнился воздух перед грозой. Когда белья оставалось еще полкорзины, она заметила, как вокруг стало черным-черно, а тут и я начала проситься наружу. Она кликнула моего отца, и они вдвоем приняли меня под проливным дождем. Можно сказать, то, что я вынырнула из околоплодных вод прямехонько под дождь, сыграло важную роль в моей судьбе. И еще, полагаю, немаловажно то, что я впервые увидела мистера Коузи, когда он стоял в море и держал на руках Джулию, свою первую жену. Мне было пять, ему — двадцать четыре, и до той поры я ничего подобного в жизни не видала. Она закрыла глаза, ее голова покачивалась на волнах, голубая ткань ее купального костюма то вздымалась, то опадала, подчиняясь ритму волн и силе его объятий. Она подняла руку, тронула его за плечо. Он перевернул ее на грудь и направился с ней к берегу. Я тогда решила, что слезы навернулись мне на глаза от солнца, а не от явления из моря этой бездонной нежности. И через девять лет, услыхав, что он ищет кухарку, я со всех ног помчалась к его дверям.
Любовь Твердый переплет
На вывеске снаружи осталось лишь «Кафе...рий Масео», но вообще-то это была моя закусочная. Не на словах, а на деле. Я готовила для Билла Коузи без малого пятьдесят лет, до самого дня его смерти, и цветы с его похорон еще не завяли, когда я ушла от его женщин. Я и так сделала для них все, что могла. Настала пора уйти. Только чтобы не помереть с голоду, я занялась стиркой, а иначе не взялась бы. Но когда у тебя в доме проходной двор: клиенты то приходят, то уходят, — это невыносимо, и я вняла просьбам Масео. Он прославился своей фирменной жареной рыбой (он жарил ее до черноты, до хрустящей корочки, а внутри она оставалась нежнейшей и сочной), но вот его гарниры всегда оставляли желать лучшего. О, какие чудеса я вытворяю с окрой и сладким картофелем, а чего стоит мое жаркое из гороха с картошкой, да и вообще почти все, что я готовлю, а чего только я ни готовлю, всех сегодняшних невест, только и умеющих что покупать еду на вынос, может вогнать в краску стыда моя стряпня — если бы у них была его хоть капля, да ее нет. Когда-то в каждом доме был свой повар — мастер, умеющий делать тосты на открытом огне, а не в этих алюминиевых коробках, или взбивать соус ложкой, а не миксером, кто знал секрет пышного кекса с корицей. Но теперь никто ничего не знает. Люди ждут Рождества или Дня благодарения, чтобы пару раз в году уважить свою кухонную утварь. А в остальные дни они рады приходить в кафетерий Масео да сокрушаться, что я упала замертво у плиты. Когда-то я весь путь от дома до работы проходила пешком, но потом мои ноги стали опухать, и пришлось мне уволиться. И вот проходит несколько недель, я с утра до вечера смотрю телевизор и лечу ноги, и в один прекрасный день Масео стучится в мою дверь и говорит, что устал видеть пустые столики в своем кафетерии. Говорит, что готов каждый день гонять свою машину от Ап-Бич до Силка и обратно, если только я снова его спасу. Я ему говорю: дело не только в том, что я не могу ходить пешком, я же еще не могу долго стоять. Но и на это у него был план! Он смастерил для меня высокий стул на колесиках, так чтобы я могла перемещаться от плиты к раковине и разделочному столу. Ноги мои потом зажили, но я так привыкла к колесному транспорту, что уж не смогла от него отказаться.
Все, кто помнит мое настоящее имя, уже мертвы или уехали, и никто больше не интересуется, как меня зовут. Даже малые дети, у которых времени немерено, относятся ко мне как к мертвой и больше обо мне не спрашивают. Кто-то думал, что я Луиза или Люсиль, потому что когда-то видели, как я брала у швейцара карандаш и подписывала свой конверт с церковным пожертвованием одной буквой «Л». А другие, слыша, как ко мне обращались или говорили обо мне, считали, что меня зовут Эл — сокращенное от Элеоноры или Эльвиры. Все они ошибаются. Во всяком случае, все устали ломать голову. Как устали называть кафетерий Масео просто «Масео» или подставлять недостающие буквы в название. Теперь он известен как кафе «Рий», и как любимый завсегдатай, которого задарма доставляют до места, я до сих пор там раскатываю на своем стуле. Девушки обожают это заведение. Цедя ледяной чай с гвоздикой, они сплетничают с подружками, обсуждают, что он сказал да что он сделал, и гадают, что он имел в виду. Типа «он три дня мне не звонил, а когда я ему позвонила, ему сразу же приспичило встретиться! Ну вот видишь! Он бы так не сказал, если бы не хотел быть с тобой. О, перестань! Когда я туда приехала, у нас вышел долгий разговор, и он вообще впервые меня выслушал. Ну, конечно. Почему нет? Ему надо было просто дождаться, когда ты заткнешься, и тогда-то он смог запустить в работу свой язык. А я думала, он встречается с этой... как там ее? Не, они разбежались. Он предложил мне переехать к нему. Сначала подпиши бумаги, дорогая! Мне никто не нужен кроме него! И смотри, никаких общих счетов, слышишь? Ты будешь морского леща?»
Дуры! Но своим присутствием они добавляют остринки обеденным посиделкам и взбадривают одиноких мужчин за соседними столиками, которые подслушивают их трепотню.
