Рейтинги
«Терри Пратчетт. Дух фэнтези» — биография знаменитого британского писателя, автора серии книг о Плоском мире, написанная Крейгом Кэйбеллом. В ней рассказывается о главных вехах творчества литератора, истоках идей и о том, как жизненные обстоятельства повлияли на его произведения. Мы публикуем отрывок из этой книги.
***
Стивен Хокинг начал свою «Краткую историю времени» с анекдота о математике и философе Бертране Расселе, который рассказывал на лекции, как Земля обращается вокруг Солнца, а Солнце, в свою очередь, обращается вокруг центра огромного скопления звезд, которое называют нашей Галактикой. Когда лекция подошла к концу, маленькая пожилая леди заявила, что он говорил чепуху, что наш мир — это плоская тарелка, которая стоит на спине гигантской черепахи, а черепаха стоит на другой черепахе, та — тоже на черепахе, и так все ниже и ниже.
«Такое представление о Вселенной как о бесконечной башне из черепах большинству из нас покажется смешным, но почему мы думаем, что сами знаем лучше? Что нам известно о Вселенной и как мы это узнали? Откуда взялась Вселенная и что с ней станется?»
Стивен Хокинг, «Краткая история времени»
Четвертый роман Пратчетта, «Цвет волшебства», определил его работу на следующие тридцать лет. В прологе романа возникла новая Нарния. Идея плоского мира, который покоится на спинах четырех слонов, стоящих на панцире огромной межзвездной черепахи, вытащила новую планету из комфортабельной научной фантастики и сунула ее в Фэнтези с большой буквы «Ф».
Пратчетт смешал средневековые европейские представления о том, что Земля плоская, с древней индуистской мифологией, согласно которой мир несут на своих спинах слоны и черепаха. Он дал им всем имена: черепаху зовут Великий А’Туин, а слонов — Берилия, Тубул, Великий Т’Фон и Джеракин. При этом он не стал слишком много писать об этих персонажах. Если не считать двух главных героев, Ринсвинда и Двацветка (и принадлежащего Двацветку Сундука, сделанного из груши разумной), он не уделил лишнего внимания никому и ничему. Особенно это заметно по описанию богов, которые живут над миром и играют, используя в качестве фишек живых существ. Хотя эти боги сильно напоминают Зевса и его друзей из истории о Ясоне и аргонавтах, они не слишком-то важны для романа. Они просто добавляют немного безумия.
Плоский мир — волшебная земля. Там живут боги, которые играют людскими жизнями, волшебники и ведьмы, варвары и драконы, а еще — способность посмеяться над собой. Одно только появление персонажа по имени Слепой Хью (отсылка к Слепому Пью из «Острова сокровищ» Стивенсона) уже говорит читателю, что автор не особенно серьезен. Роман несется вперед, персонажи возникают на мгновение и сразу исчезают, и читателю хочется узнать о них все больше и больше. Сюжет в романе незайтелив, главное — воображение, примерно как в «Посмертных записках Пиквикского клуба» Диккенса. Сам Пратчетт называет «Цвет волшебства» «роуд-муви до изобретения дорог». Тогда «Пиквикский клуб» — это «роуд-муви сразу после изобретения коммерческого транспорта».
Пратчетт признается, что не совсем понимал, что делает, пока задумывал и писал «Цвет волшебства». И что он писал для себя, то есть для человека, который вырос на фэнтези. Романы о Плоском мире многослойны и выразительны. За тридцать лет было написано более сорока романов. Как и Средиземье, Плоский мир обзавелся своей историей, законами и легендами, вдохнул немного жизни в угасающий жанр, который теперь — не без помощи Пратчетта (и немного Дж. К. Роулинг) — снова востребован.
Пратчетт говорил, что «Цвет волшебства» был написан как протест против фэнтези-бума семидесятых. Тогда властителями душ стала плеяда писателей, испытавшая несомненное влияние Дж. Р. Р. Толкина. «Сильмариллион» был опубликован в конце семидесятых, и избежать давления Толкина было непросто. Впрочем, я полагаю, что это своего рода посмертный анализ, поскольку Пратчетт утверждает, что не знал, что делает.
В начале восьмидесятых он считал жанр фэнтези мертвым. Он полагал, что писателям не хватает воображения — главного «ингредиента» для фэнтези — и что они просто повторяют проверенные и испытанные сценарии. Это очень заметно по второму роману о Плоском мире, «Безумной звезде». В этой книге появляется очень старый герой по имени Коэн-Варвар, состарившаяся пародия на Конана-Варвара из классических рассказов Роберта Говарда. Наемница Херрена размышляет о недостатках избранной карьеры: мужчины не принимают ее всерьез, пока она их не убьет в прямом смысле этого слова, а кожаные шмотки выводят ее из себя. Пратчетт утверждает, что все героини-воительницы одеваются очень скудно и преимущественно в кожу. Разумеется, он прав, и виной тому лень писателей.
Тут мы начинаем понимать «Цвет волшебства» несколько глубже. Он был написан после многих лет запойного чтения фэнтези-романов. Пратчетт знал, что волшебники могущественнее ведьм — без сексизма в фэнтези никуда — и что все всегда носят определенную одежду. Что-то подобное он упоминает в конце «Маленького свободного народца», где героине приходится позволить мальчику приписать себе ее заслуги — она спасла самого мальчика и своего брата от Королевы эльфов. В «Цвете волшебства» Пратчетт решил сломать все клише жанра и сделать героем волшебника, который очень удивляется, если его магия вдруг сработает. Слишком много в мире романов, где волшебник только простирает руку, и кого-то сразу разрывает на куски. Если не считать, конечно, Гэндальфа, чьи силы по большей части скрыты.
Так что, начиная серию о Плоском мире, Пратчетт хотел попытать счастья в работе с жанром, который уже загнивал, и немного поиздеваться над ним. Какой еще автор рискнул бы поставить в своем вымышленном мире фабрику по производству презервативов? Уж точно не Толкин и не Льюис — это вывело бы их далеко за пределы зоны комфорта. Пратчетт же делает это не моргнув глазом.
Совсем неплохо высмеивать жанр, расписывая разные приключения, но нужно предложить читателю и что-то еще. В «Цвете волшебства» это непосредственно цвет волшебства. Пратчетт изобрел восьмой цвет Краедуги, октарин, «образующийся за счет эффекта рассеивания сильного солнечного света в интенсивном магическом поле». Этот цвет упоминается в названии «Октаринавой Книги Сказок» (не забываем о разноцветных книгах сказок Эндрю Лэнга).
Что же сам Пратчетт говорит о «Цвете волшебства»? Он говорит, что это смешная книга и что на этом прочном фундаменте выросла вся серия. Но почему она стала краеугольным камнем этого канона? Что вдохновило автора на сорок с лишним книг? Откуда все это пришло? Мы уже видели, что идея естественным образом родилась из предыдущих трех романов, а теперь давайте посмотрим на сюжет.
Когда мы впервые встречаем Ринсвинда, «подзаборного волшебника», который не верит в собственные магические силы, он находится под воздействием лекарства, подавляющего страх. Он очень бесцеремонно ведет себя с двумя разбойниками, которых встречает в трущобах, хотя и признается, что в ужасе. Это пренебрежение к надвигающейся опасности напоминает о Зафоде Билброксе из «Автостопом по галактике» Дугласа Адамса — у него были специальные очки, которые чернели при приближении опасности. Лекарство Ринсвинда настолько же бесполезно, потому что делает его бесполезно бесстрашным.
Абсурдный и тонкий юмор Пратчетта вообще похож на юмор Адамса. Да, эти два автора писали свои серии романов в одно и то же время, и по их произведениям можно полностью оценить юмор эпохи — начала восьмидесятых. Тот же юмор (в исполнении Тома Бейкера) можно встретить в тогдашнем сериале «Доктор Кто», к которому Адамс писал сценарии.
Если в «Автостопом по галактике» есть экскурсовод по имени Форд Префект, то в «Цвете волшебства» есть турист Двацветок. Как и миллионы настоящих туристов по всему миру, Двацветок постоянно теряет багаж, но, в отличие от реального багажа, его сундук обладает ножками и везде следует за своим хозяином.
Это не единственная милая черта Двацветка. Он не замечает опасности вокруг себя, потому что считает, что его, туриста, никто никогда не тронет. Это всегда приводит к хаосу. Ринсвинд, вынужденный везде таскаться с Двацветком, сердит на него за это, но не понимает, что его самого, Ринсвинда, тоже есть в чем обвинить. Этим Ринсвинд и Двацветок напоминают о Лореле и Харди, вечно окруженных хаосом и не виноватых в нем. На самом деле Пратчетт не забывает об этих гениях комедии — Ринсвинд произносит одну из самых знаменитых фраз Оливера Харди: «Видишь, во что ты меня впутал».
