Прочти первым: «Время свинга» Зэди Смит

На счету у Зэди Смит премии Сомерсета Моэма и Коста, а в 2016 году ее роман «Время свинга» попал в лонг-лист Букеровской премии. Мы публикуем отрывок из него.

Правительства никчемны, им нельзя доверять, объяснила мне Эйми, а у благотворителей — собственные повестки дня, церкви больше заботятся о душах, чем о телах. И потому, если мы хотим, чтобы этот мир действительно изменился, продолжала она, регулируя уклон на своем беговом тренажере, покуда мне, шедшей по соседнему, не стало казаться, что она несется вверх по склону Килиманджаро, ну, нам тогда самим придется его менять, да, нам и придется стать той переменой, какую хотим увидеть. Под «нами» она имела в виду таких, как она: людей с финансовыми средствами и глобальным охватом, которые, так уж вышло, любят свободу и равенство, хотят справедливости, ощущают обязанность применять свою удачу к чему-нибудь хорошему. Это нравственная категория, но не только — еще экономическая. И если следовать ее логике до самого конца вращающегося ремня, то через несколько миль подъезжаешь к новой мысли: богатство и нравственность по сути — одно и то же, ибо чем больше у человека денег, тем больше добра — или потенциала добра — есть у человека. Я промокнула пот жилеткой и бросила взгляд на экраны перед нами: у Эйми семь миль, у меня полторы. Наконец она закончила, мы сошли с машин, я передала ей полотенце, вместе мы прошли в монтажную. Ей хотелось проверить черновое сведение рекламного ролика, который мы делали для возможных спонсоров, где пока не было ни музыки, ни звука. Встали за спинами режиссера и монтажера и посмотрели, как версия Эйми, беззвучная, начинает строительство школы, в руке — большая лопата, и с помощью сельского старейшины закладывает первый камень в основание. Посмотрели, как она танцует со своей шестилетней дочерью Карой и группой красивых школьниц в серо-зеленых формах под музыку, которой нам не было слышно, и каждый удар их ног оземь вздымал огромные тучи красной пыли. Я вспомнила, как все это происходило несколькими месяцами раньше в действительности, в тот самый миг, когда происходило, и подумала: как же все-таки иначе смотрится оно сейчас, в этом формате, где монтажер все переставляет с легкостью, какую ему дает его программное обеспечение, перемежая Эйми в Америке с Эйми в Европе и Эйми в Африке, расставляя знакомые события в новом порядке. И вот как это делается, объявила она через пятнадцать минут, удовлетворенная, встав и взъерошив режиссеру волосы, после чего направилась в душ. Я задержалась и помогла закончить монтаж. На стройке еще в феврале установили цейтраферную камеру, поэтому мы теперь могли наблюдать, как всего за несколько минут вырастает вся школа, а рабочие-муравьи перемещаются так быстро, что их и не отличишь друг от друга, роятся вокруг нее — сюрреальная демонстрация того, что становится возможным, когда хорошие люди со средствами решили что-то сделать. Такие, кто способен построить школу для девочек в деревне сельской Западной Африки всего за несколько месяцев — просто потому, что они решили это сделать.

Время свинга Зэди Смит Твердый переплет

Матери моей нравилось называть то, как Эйми все делала, «наивностью». Но у Эйми было такое чувство, что она уже испробовала маршрут моей матери — политический. Она бралась за биту ради кандидатов в президенты еще в восьмидесятых и девяностых, устраивала ужины, вносила свои вклады в кампании, призывала публику со сцен стадионов. К тому времени, как в кадре появилась я, она со всем этим покончила — как покончено было с поколением, какое она некогда агитировала идти к избирательным урнам, с моим поколением. Теперь она искренне намеревалась «что-то менять на земле», ей хотелось лишь «работать с общинами на общинном уровне», и я честно уважала ее за такое намерение, и лишь изредка — если кто-то из ее добрых зажиточных собратьев приезжал к ней домой в долину Хадсона отобедать или искупаться и обсудить то или иное предприятие, — становилось очень трудно избегать того взгляда на вещи, какой исповедовала моя мать. В такие разы я действительно ощущала мать у себя за плечом, незримую совесть либо ироничное замечание: она вливала яд мне в ухо из-за тысяч миль, пока я пыталась слушать этих разнообразных добрых людей при деньгах — знаменитых тем, что играли на гитарах, или пели, или придумывали одежду, или притворялись другими людьми, — пока они болтали за коктейлем о своих планах покончить в Сенегале с малярией или выкопать в Судане чистые колодцы и тому подобном. Но я знала, что у самой Эйми абстрактного интереса к власти нет. Ею руководило нечто иное: нетерпение. Для Эйми бедность была неряшливой ошибкой мира, одной из многих, какую можно легко исправить, если только люди сосредоточатся на задаче так, как сосредоточиваются на чем-нибудь другом. Она терпеть не могла собрания и долгие обсуждения, ей не нравилось рассматривать вопрос под слишком многими углами. Ничто не наскучивало ей больше, чем «с одной стороны — но с другой стороны». Вместо этого она истово верила в силу собственных решений, а их принимала «сердцем». Часто решения эти бывали внезапны — и никогда не менялись и не аннулировались после принятия, как мистическая сила, нечто вроде судьбы: они действовали на глобальном и космическом уровне так же, как и на личном. Вообще-то в уме Эйми три эти уровня были взаимосвязаны. Судьба удачно подгадала, на ее взгляд, когда 20 июня 1998 года сгорела британская штаб-квартира «УайТВ» — через шесть дней после ее визита к нам: посреди ночи где-то случилось короткое замыкание, все здание охватил пожар и уничтожил мили «вэхаэсок», какие до того времени бережно предохранялись от разлагающего воздействия лондонской подземки. Нам сообщили, что в контору можно будет опять заселяться только через девять месяцев. А пока всех перевели в уродское невыразительное конторское здание в Кингз-Кроссе. Ехать до него мне было на двадцать минут дольше, мне не хватало канала, рынка, птиц Сноудона. Но в Кингз-Кроссе я провела всего шесть дней. Для меня там все закончилось в тот миг, когда Зои принесла мне на стол факс, адресованный мне, с телефонным номером, который мне следовало набрать, и без всяких объяснений. На другом конце провода раздался голос Джуди Райан, менеджера Эйми. Она мне сообщила: сама Эйми затребовала, чтобы смуглая девушка в зеленом явилась к ней в контору в Челси и прошла собеседование на предмет возможного занятия должности. Я опешила. Побродила с полчаса вокруг того дома, прежде чем осмелиться, трясясь, подняться на лифте на самый верх и преодолеть коридор, но едва я шагнула в комнату — сразу увидела, что решение уже принято, оно у Эйми на лице. У нее не было никакой тревоги и никаких сомнений: ничего тут, на ее взгляд, не было совпадением, или удачей, или даже счастливым случаем. То была «Судьба». «Большой пожар», как его окрестили сотрудники, был лишь частью сознательных усилий со стороны мироздания свести вместе нас с нею — Эйми и меня; того мироздания, что в тот же самый миг отказывалось вмешиваться во столько других дел.