Нельзя без конца играть в доверие и прощание
Юрий Нагибин (1920 — 1994) — один из наиболее знаковых советских писателей и сценаристов. Именно он выступил соавтором легендарного Акиры Куросавы при написании сценария для оскароносной картины «Дерсу Узала». Великолепный прозаик, по уровню мастерства он стоит в одном ряду с такими классиками отечественной литературы, как Трифонов и Аксёнов.
Талант находит кратчайший путь от переживания и мысли к словам. Но вся дивная работа таланта обесценивается, если нет настоящих слов, если писатель лишен языка. «Ты будешь жить» |
Люди, стоящие над толпой, исполнены безмерного себялюбия, чувства собственного превосходства и презрения ко всем, кто ниже их. Именно в силу этого они любят играть в чужие игры: смирение, всепрощение, милосердие, теша собственного беса. «Безлюбый» |
Нельзя без конца играть в доверие и прощание. Надо уметь когда-то стукнуть кулаком. «Срочно требуются седые человеческие волосы» |
Нет ничего более ненужного на свете, чем любовь женщины, которую ты не любишь. «Дневник» |
Надо оставлять какой-то след в душах тех, с кем тебя сводит жизнь. «Московская книга» |
Сон — счастливый художник, ему не нужно заботиться о цельности сюжетной ткани, о правдоподобии, достоверности, мотивировках, он владеет тайной, заставляющей безотчетно верить ему, прощать нескладицу и даже явную нелепость. «Мой первый друг, мой друг бесценный» |
Надо в ком-то отражаться, лишь тогда что-то увидишь в себе. «Ненаписанный рассказ Сомерсета Моэма» |
У природы нет общего языка, как нет его у людей. «Рассказ синего лягушонка» |
Если твое вещество вошло в вещество того, кто будет жить после тебя, значит, ты не умрешь весь. «Мой первый друг, мой друг бесценный» |
Все же я до сих пор не разобрался, что такое понимание искусства. Если ты ошеломлен стихами, картиной, скульптурой, зданием, симфонией и будто сама кровь сменилась в тебе, — так ли уж важно то умение разобраться в грянувшем чуде, каким гордятся знатоки? Вроде бы важно, ты можешь углубить, упрочить, расширить чувство, разбуженное произведением искусства. Но в пору, когда я не мог расшифровать каждую строчку Пастернака, когда во многом темен был для меня воронежский цикл Мандельштама, их стихи так же потрясали мою душу, как и сейчас, когда все это перестало быть тайнописью. «Поэзия»
|