Наш последний подарок в зимние каникулы
Праздники заканчиваются, но чудеса никуда не уходят. В последний день длинных зимних каникул предлагаем вам окунуться в магические миры Оксаны Заугольной, Дениса Ганимана и Жени Юркиной, с которыми будут не страшны никакие рабочие будни.
Фольклорист Оксана Заугольная рассказала историю странного приюта, где живут дети-монстры. Заповедный Алтай, существа из различных мифологий и необычная манера повествования делают роман интересным и для тех, кто обожает лихие сюжетные твисты, и для тех, кто любит новые сеттинги и глубоких персонажей.
Никита попытался отползти в сторону и прикинуться мёртвым, но не преуспел в этом. Почему-то теперь Солунай его пугала. Может, дело было в её спутнике, может, в ней самой, но ему уже не хотелось радостно приветствовать свою летнюю спасительницу, как он когда-то представлял себе.
К счастью, девушка в неизменных очках даже не посмотрела на него. Она крепко обвязала шею лежащей рядом твари верёвкой и крикнула наверх:
— Тащите, Александр Николаевич!
И от того, как это имя не подходило к ситуации, Никита чуть не рассмеялся от облегчения. Ну конечно, Егор ведь говорил про приют. Солунай просто одна из воспитанниц, а это воспитатель или кто там ещё может быть в приюте. Директор? Разум Никиты буксовал, с трудом соединяя его скудные познания о детских домах с тем, что видели его глаза. А глаза теперь наконец-то хорошо разглядели ту тварь, что чуть не прикончила его — Александр Николаевич установил на краю оврага большой фонарь и направил его луч вниз, не иначе как для того, чтобы Солунай лучше справилась с верёвками.
У твари были перья вперемешку с чешуей, жёсткие костяные наросты на чешуйчатых сильных лапах и хвост, похожий на хвост гигантской ящерицы. Голова же, за исключением зубов в клюве, и впрямь напоминала куриную, не зря Никита припомнил про куролиска, только вместо гребешка был костяной гребень из таких же наростов, как и на ногах.
Тем временем Солунай, убедившись, что её спутник втаскивает тварь наверх, двинулась в сторону второй, застрявшей между торчащих из края оврага корней. Она не без труда освободила тушу, которая теперь рухнула на дно оврага, едва снова не придавив Никиту, и спустилась следом. Тем временем Александр Николаевич кинул освободившуюся верёвку. И всё повторилось в полном молчании.
Никита больше всего боялся, что сюрреалистическая картина, которая привиделась его мозгу, где с таким же непроницаемым лицом девушка привязывает в следующий раз верёвку к его шее, окажется действительностью.
Но Солунай, отправив вторую тварь наверх, только тяжело вздохнула, когда повернулась к нему. Сейчас Никита мог вблизи лучше разглядеть её, несмотря на очки. Чёрные кудри определённо нельзя было спрятать под шапку, разве что под капюшон, но было незаметно, чтобы ей было холодно. Глаза под очками почти невозможно разглядеть, но они точно не были маленькими поросячьими, Никита был уверен. А вот высокие скулы и красиво очерченный рот привлекли его внимание. Чуть портила впечатление немного выдающаяся нижняя челюсть, похоже, за счёт пары неровных зубов. Но и в этом Никита видел особое очарование — среди его окружения не осталось девушек, которые в свое время не носили брекеты. Были, конечно, те, что утверждали, что зубы у них такие от рождения, но Никита в это не верил.
— Ну, как тебя там, — недовольно произнесла Солунай. — Без понятия, откуда ты меня знаешь, но лучше быстро вылезай отсюда и иди к своим. Оставаться небезопасно.
— Меня зовут Никита. — Он ничуть не обиделся на холодный тон. — Ты... со своим другом спасла меня летом. Он вытащил меня из реки.
— О, — девушка поджала губы, из-за чего пара выпирающих зубов блеснули при свете лампы. — Я вспомнила. Турист. Мы с Банушем забрели далековато от дома в тот день. Удачно для тебя. Не стоило тебе возвращаться к нам, турист. Удача — обманчивая штука.
— Но мне снова повезло, разве нет? — улыбнулся он.
— Не уверена, — девушка на улыбку не ответила. — Ты так и будешь на снегу сидеть? Не боишься отморозить всё?
Никита попытался подняться, но неудачно наступил на ногу и, охнув, снова свалился в снег.
— Прекрасно, — пробормотала Солунай себе под нос и крикнула наверх:
— Александр Николаевич, у него с ногой что-то!
— Ну и кинь его к шулмусам, — отозвался тот. — Егорка утром вытащит, не станет он живого туриста в овраге нам оставлять.
Никита вздрогнул, и это определённо не укрылось от Солунай.
— Александр Николаевич! — крикнула она. — А если он уже будет не совсем живой? Нехорошо же, вы сами говорили!
Александр Николаевич снова выругался. Солунай терпеливо ждала.
— Ладно, что там у него с ногой? — наконец крикнул тот сверху. Никита не успел даже испугаться, как девушка молниеносно схватила его ниже колена и быстро пробежала сильными пальцами по всей ноге.
— Вывих, похоже! — крикнула она. — Точно не перелом.
— Ладно, иди, — Александр Николаевич шумно вздохнул. — Но неделю ты на разделке кур!
— Как скажете! — весело откликнулась она и вполголоса добавила: — Как будто обычно как-то иначе.
Когда же она снова повернулась к Никите, на лице у неё не осталось и тени улыбки.
— Обвязать сам себя верёвкой сможешь?
Никита вспомнил про шею и судорожно кивнул. Впрочем, в перчатках у него ничего не получалось, а без них сразу стыли руки, и снова ничего не получалось. Он злился на себя, на свою ногу и вздохнул с облегчением, когда Солунай, ни слова не говоря, забрала у него верёвку и быстро перевязала ниже подмышек.
После этого она снова молниеносно взобралась по склону оврага, но теперь по другой стороне.
Александр Николаевич молча направил ей луч фонаря, чтобы она без проблем перетянула верёвку через дерево, а после этого выключил фонарь и просто ушёл. Скорее всего, с добычей, но просто ушёл!
— Солунай, — крикнул он уже в темноте. — Остерегайся их.
— Конечно, — ответила Солунай и начала тянуть верёвку.
Никита пытался руками и невредимой ногой помогать ей, но получалось только хуже, Солунай злилась и шипела на него, так что пришлось повиснуть беспомощным кулем точь-в-точь, как дохлый куролиск, и позволить хрупкой девушке втаскивать себя наверх.
Пока он висел и медленно поднимался наверх, Никита молча возмущался Александром Николаевичем. Мало того, что ушёл и бросил воспитанницу в лесу без оружия, где бродят эти ужасные твари, так ещё лицемерно сказал остерегаться. И кого, вот этих зубастых страшилищ? Нет, Никиты и его товарищей. Как будто они похожи на тех, кого девушкам стоит остерегаться. Он, конечно, не мог уверенно утверждать насчёт Егора, но они с Пашей ни разу ни к чему не принуждали ни одну девушку. Ни разу! Они же не дикари.
Конечно, Солунай ему нравилась, даже восхищала, хоть и пугала в то же время. Но не настолько, чтобы лезть с поцелуями. Да и обстановка зимнего леса тоже не способствовала романтике.
— Руку давай, задумался, видите ли! — Резкий окрик вырвал Никиту из его раздумий. Он поспешно подал ладонь Солунай и через минуту уже стоял на твёрдой земле, плотно истоптанной такими же следами, какие он видел в лагере.
— Мои друзья... — голос его дрогнул.
— Если в палатке были, то целы, — успокоила его Солунай. — Куры опасные, конечно, но тупые как пробки.
— Куры? — переспросил Никита и нервно хохотнул. — Почему ты зовёшь их курами?
— Потому что они и есть куры, — Солунай пожала плечами. — Обопрись на меня, доведу до вашей стоянки.
— Подожди, — Никита послушно опёрся, стараясь не давить всей массой на девушку, и похромал в сторону, откуда шли его следы. — Ты ведь не думаешь всерьёз, что это куры. Домашние птицы, которых люди едят?
— Кур едят, разумеется, иначе зачем директор сейчас двух завалил, — ответила Солунай. — Повезло, кстати. Он обычно часами их выслеживает, но тут я увидела ваш дым и сразу поняла, что любопытные птички точно попытаются перекусить туристами. Я молодец, нам теперь на неделю еды хватит.
Никита вспомнил чешуйчатый хвост и с трудом сдержал рвотный позыв. Нет, он был в Азии, где ели вообще всё, что двигалось, но эта тварь даже выглядела несъедобной.
— Но как? — вырвалось у него.
— Ну и тёмные вы там за границами, — покачала головой Солунай. — Куриный бульон очень полезен, неужто не в курсе?
Никита не знал, плакать ему или смеяться.
— Я не из-за границы, — счёл нужным уточнить он. — Я из Москвы.
— Хорошо, — ответила Солунай таким тоном, что Никита с восторгом и ужасом понял, что она понятия не имеет, что такое Москва.
— Ты знаешь, где Москва? — спросил он на всякий случай.
— За границей, — немедленно последовал ответ.
Да что за приют такой, где дети понятия не имеют о курицах и столице страны? Никита подумал было, что девчонка издевается, но решил попытаться ещё раз.
— Курицы маленькие, вот такие, — он попытался показать руками и едва не упал в сугроб. Они оба остановились, Солунай тоже тяжело дышала. Устала.
— Это типа тетерева, что ли? — с подозрением уточнила она, когда Никита описал, как выглядит курица.
— Ну да, — обрадовался он. — Только ещё меньше.
— Ну и какой в них толк? — Солунай покачала головой и снова подставила плечо. — Глупости это всё. Нам на приют нужно много еды. Когда куры в лютые холода уходят в болота гонять болотников, нам приходится стрелять глухарей и тетеревов, но этого мяса так мало!
— А разве вашему приюту не положены субсидии от государства? — спросил Никита и осёкся. Девушка не знает, что такое курица, а он начал.
— Сделаем вид, что я не слышала этой абракадабры, — подтвердила его опасения Солунай. — У нас всё хорошо, когда не лезут разные умники со своими курицами.
Она снова остановилась и повернула Никиту лицом к себе. Сквозь очки почти что можно было разглядеть глаза или хотя бы дорисовать их в воображении. Момент был до того хорош, что Никита потянулся к ней губами, но Солунай остановила его холодным:
— Не вздумай снова возвращаться сюда. Удача может и отвернуться. Просто пойми, нам не нужны тут такие, как ты.
Растерянный Никита не придумал ничего лучше, чем ляпнуть:
— Можно тогда я тебя поцелую?
— Чего? — Солунай выглядела до того ошарашенной, что Никита подумал было, что она и про поцелуи ничего не знает.
— Поцеловать — это прикоснуться губами к...
— Я знаю, что такое поцелуй, — сердито прервала его Солунай. — И нет, меня нельзя целовать.
Она несильно оттолкнула его и шагнула назад.
— Но почему? — Никита понял, что его просто бросили посреди леса, и попытался двинуться за ней, но ногу снова пронзило болью, и он остановился. — Почему!
— Я ядовита, — хохотнула темнота, в которой растворилась Солунай.
У Дениса Ганимана все будто легче и светлее, чем в привычных нам фэнтезийных мирах. Герои просты и юны, здесь нет любовной линии, привычных эльфов и троллей. Зато эта история — о силе духа и семейных связях, которые могут быть мощнее любого зла.
Эсса проснулась утром второго дня под неумолчное бормотание старой Хибби. Древняя, как мир, монахиня сидела в кресле-качалке и следила за тем, чтобы огонь в очаге не гас. Подбрасывая очередное полено, Хибби напевала песни безвозвратно ушедшей юности, вспоминала тех, кого когда-то любила и ненавидела. Кресло тихонько поскрипывало, а она всё вспоминала и вспоминала, лишь иногда прерываясь на туалет и сон. Есть старой Хибби почти не хотелось. Ей вообще в последнее время мало чего хотелось, поэтому верховная жрица Оззо выделила для неё самую дальнюю комнату Женского Дома, где старую Хибби никто бы попусту не беспокоил. Правда, к ней всё же заглядывали молоденькие послушницы, чтобы проведать старицу, принести дров, пшеничных лепёшек и немного разбавленного вина. Воду Хибби пить отказывалась, а вот вино потягивала с удовольствием. В общем, Хибби была самой старой и самой спокойной старухой из всех, что когда-либо жили в домах Палланты. Остальная же древность так или иначе плела интриги и боролась за власть, стремясь заполучить себе сан повыше, но только не старая Хибби. Ей было всё равно. Она даже не заметила, что сёстры-целительницы поставили в её комнате ещё одну кровать, а следом внесли Эссу, измотанную долгой дорогой и битвой с приспешниками Шаида. Хотя, может, и заметила, но не придала этому значения.
Посвящённая открыла глаза и попыталась встать, но её тут же бросило в жар, голова закружилась, а к горлу подступил тошнотворный ком. Тогда Эсса передумала геройствовать и решила поспать ещё немного, но Хибби продолжала бубнить под нос всякую бессмыслицу, отчего голова посвящённой разболелась только сильнее. В тесной каменной комнате не было никого, кроме Эссы и Хибби. «Если я придушу её подушкой, никто ведь не догадается, да?» — спросила жрица саму себя, но сразу же прогнала крамольные мысли и села в кровати, превозмогая слабость. В дверь постучали.
— Госпожа Хибби, можно мне войти? — учтиво произнёс детский голосок.
Старица протянула что-то мелодичное и бросила в очаг осиновое поленце, давая понять, что принимать гостей она не намерена. Эсса страдальчески взвыла, впиваясь пальцами в воспалённые виски.
— Бабушка Хибби, я вхожу! — предупредил всё тот же голосок, и тяжёлая дверь медленно подалась вперёд. Из тёмной щели в комнату пролез чумазый, большегубый мальчик лет шести-семи от роду. Заметив, что Эсса глядит на него, мягко говоря, не слишком приветливо, мальчик переступил с ноги на ногу, спрятал пухлые ручонки за спину, но взгляда не отвёл.
— Ой, здравствуйте, тётя! А вы уже проснулись? А тама мунахини говорят, что вас будить нельзя. Поэтому я вёл себя хорошо и не бегал. Меня зовут Вокк, а вас?
— Да она и мёртвого из могилы поднимет, — проворчала в ответ жрица и ткнула пальцем в сторону Хибби. — Не мунахини, а монахини, мальчик. Тебя что, грамоте не учили? Я госпожа Эсса, жрица великого храма. И я очень хочу пить.
— Ой, а я сейчас принесу! — отозвался мальчик и скрылся в тени коридора.
Где-то через полчаса Вокк вернулся с амфорой в руках. Было видно, что путь он проделал немалый. Мальчик пнул дверь ногой, позабывав про былую скромность. Вспотевший и раскрасневшийся, он подбежал к Эссе и сунул ей амфору в лицо.
— Вот, тётя, пейте! Я сам сходил на колодец. Мне мунахини показали его. И горшки тоже показали. А ещё, знаете, в Дом же собачку принесли. Мне она нравится, очень-очень. А вы любите собачек?
Эсса жадно глотала холодную воду, не слушая Вокка, и думала лишь о том, что одной амфоры ей, скорее всего, не хватит.
— Она такая смешная, а ещё фырчит. Вчера я хотел поиграть с ней, но тётя с орехом на шее мне не разрешила. Сказала, что это её собачка и что она может укусить, потому что дикая. Но я этого не понял. Я не знаю, как это — «дикая»... Наверно, это значит «усталая». Тогда вы тоже дикая, да, тёть?
Посвящённая осушила сосуд и вернула его мальчику. Жрице полегчало, и даже боль в висках затихла, так что Эсса всё-таки собралась с силами, похвалила Вокка за помощь и погладила по курчавой голове...
В своих романах Женя Юркина рассказывает историю города Пьер-э-Металь. Здесь, среди глухих трущоб и забытых домов, сестры-сиротки Гордер оказываются втянутыми в опасное расследование. Уникальная сила — дар или проклятие — заставляет их искать ответы на вопросы, которые скрывают безжалостные жители города. Среди убийц, предателей и заговоров можно ли доверять незнакомцам? Особенно в этом мрачном и изысканном мире, где каждый шаг — испытание.
Улицы города стали людской рекой, которая всеми притоками впадала в главную площадь. Разряженный народ спешил в эпицентр праздника — и не было той дороги, что не привела бы на Ярмарку. Слепой бы пошел на звуки каруселей, шарманок и крики восторженной толпы. Глухой взял бы за ориентир огни и флаги, украшавшие ярмарочные палатки. А тот, кто не имел ни зрения, ни слуха, следовал бы на запах карамельных яблок, медовых сладостей, вареной кукурузы и шипучих лимонадов.
Длинная процессия, тянувшаяся параллельно людскому потоку, доверяла иному чувству. Бродячие артисты, трубадуры, заезжие циркачи, ремесленники, торговцы — все спешили на Ярмарку, надеясь поживиться на празднике. И на каком бы транспорте они ни прибыли, двигался тот с одинаковой скоростью. На дороге растянулась длинная очередь из повозок, передвижных театров и шатких тележек со сладостями. Кому-то гонорар позволил обзавестись автомобилем: ржавым фургоном или пыхтящим грузовиком с детской каруселью.
Среди пестрого ярмарочного кортежа затесалась скрипучая колымага, нагруженная всяческим реквизитом и новоиспеченными артистами. Жонглер, гадалка, зазывала и уличный музыкант — они едва поместились в машину вчетвером. Офелии пришлось усесться на мешки с реквизитом. Флори не понимала, для чего им все это, если они собирались просто притвориться артистами, а не устроить представление.
На главной городской площади не осталось свободного места; разряженные кто во что горазд, люди толпились среди передвижных прилавков и ярмарочных палаток. Местные жители смешались с артистами и путешественниками, заглянувшими в Пьер-э-Металь ради ярмарочных гуляний. Торговые ряды зазывно сияли зелено-голубыми огнями, манили яркими стендами с карнавальными масками и сладостями. Дамы на ходулях возвышались над толпой и в огромных купольных юбках в полоску напоминали передвижные ярмарочные шатры. Музыка звучала со всех сторон и, смешиваясь, превращалась в оглушающий гул, не имевших ни гармонии, ни мелодии.
Они миновали городскую площадь и двинулись дальше, вслед за несколькими хилыми повозками. Самые бедные артисты не тягались с театральными труппами и завсегдатаями ярмарок, а сразу ехали на окраину, в Общину. Единственный раз в году крепость открывала двери для посторонних и впускала праздник на свою землю. Неискушенные развлечениями люди довольствовались малым: парой трюков от акробатов в старых костюмах да ржавой каруселью.
У самых ворот охранники встречали приезжих артистов и проверяли каждого, кто хотел попасть на территорию Общины. Старого шарманщика развернули из-за того, что его расписная шарманка выглядела как дом в миниатюре — общинные углядели в этом знак безлюдей. Пока изгнанник бунтовал, четверка ряженых актеров протиснулась ко входу, и привратники пропустили их без проверки, уныло взглянув на мешки с реквизитом.
Пройдя пост, Дарт шепнул Флори:
— Ты еще будешь спрашивать, для чего нам нужен весь этот хлам?
Ей захотелось треснуть его по голове, но она не могла всерьез злиться на человека с цирковым гримом на лице. Дарт намалевал красные круги, обозначающие румянец на щеках, и черточки-ресницы под глазами, скрыв синяк, а к уголкам губ жидкой поталью пририсовал вертикальные линии, чтобы создать иллюзию марионеточного рта. Несмотря на все ухищрения, Дарт не выглядел веселым, а, скорее изможденно, как приезжий артист, уставший после долгой дороги.
Недовольно фыркнув в ответ, Флори зашагала за сестрой, боясь упустить ее из виду, а Дес, тащивший на себе груду реквизита, крикнул: «Эй, подождите меня!». Конечно, никто его не послушал, и ему пришлось догонять их.
Артисты, прибывшие раньше, уже обосновались на площадке, окруженной деревянными домишками. Здесь представление давал глотатель огня: нацепив каску Опаленного, разрисованную под голову дракона, он выдувал изо рта пламя под звериный рык, что звучал из самодельной музыкальной шкатулки. Человек-дракон собрал вокруг себя толпу зевак. Механическое рычание заглушало веселую музыку, под которую девочка-акробатка чуть поодаль исполняла трюки. Пытаясь вернуть ускользающий интерес зрителей, она забралась на крышу дома и балансировала на трубе, пачкая сажей блестящий костюм.
Они миновали площадь с артистами и торговый ряд, куда людей заманивали сладостями, скрипучей каруселью и звериными масками. Детвора сбежалась на свист глиняных птичек-дуделок, а около деревянного стеллажа, заполненного пузырьками и склянками, топталась группка пожилых людей — только они еще верили в действенность эликсиров для поправки здоровья, привезенных, якобы, из далеких земель. Помимо торговца с лотком на шее, что вещал о чудодейственном средстве против зубной боли, толпу развлекали два комедианта: один, с перевязанной щекой, изображал горемыку-больного, а другой, в фартуке врачевателя, грозно щелкал зубными щипцами. По закону жанра, пантомима должна была закончиться тем, что больной сбежит от зубодера и спасется двумя каплями эликсира, который получит от странствующего торговца.
За ярмарочными прилавками развернулась еще одна площадка. Они остановились рядом со сколоченными подмостками, где заезжая труппа расставляла грязные выцветшие декорации. Дес с облегчением скинул с плеч громоздкий рулон ткани — и тот путем нехитрых манипуляций превратился в шатер прорицательницы. Черная бархатная ткань символизировала ночное небо, а серебряной нитью на ней были вышиты небесные светила с редкой россыпью облаков.
Когда шатер закрепили, Дарт поманил Флори за собой — оценить работу. Она прошла сквозь завесь из стеклянных бусин, мелодично зазвеневших от движений. Глаза, привыкшие к яркому свету, ничего не видели в полумраке. Черная ткань не пропускала ни лучика и пахла пылью. Флори чихнула, запоздало поняв, что виной тому не пыль, а острый перечный запах. Дарт находился рядом, даже слишком близко. В следующий миг он решительно притянул ее за талию и поцеловал. Ей стоило быть осторожнее и помнить, что Дарт-жонглер отличался хитростью и настойчивостью, чтобы легко усыплять бдительность таких наивных дурех, как она. Флори уперлась рукой ему в грудь и отстранилась, все еще чувствуя терпкое послевкусие на губах.
— Прости, не смог удержаться, — тихо сказал Дарт.
Голова пошла кругом, колени ослабли, и она с трудом выдохнула одно слово:
— Отпусти.
Он послушно разжал объятья, издевательски добавив:
— Как скажете, госпожа прорицательница.
— Не буду я притворяться гадалкой! Не понимаю, зачем...
Он приложил палец к ее губам, призывая замолчать.
— Не лучшее время для споров.
Флори отмахнулась от него.
— Достаточно сидеть в шатре и закатывать глаза.
— Поручи это Десу. У него отлично получается.
— Что у меня отлично получается? — спросил заискивающий голос откуда-то из темноты. Флори ахнула, поняв, что все это время Дес был здесь. Он воспринял ее молчание иначе: — Правильно, ничего не говори. Я знаю, что у меня все получается отлично, какое дело ни поручи.
— А лучше всего у вас двоих получается быть болванами! — огрызнулась Флори.
— О, мое любимое, — хохотнул Дес и выскользнул из шатра прежде, чем ему успели что-нибудь ответить.