Рассказываем необычные истории из жизни автора поэмы «Мертвые души»
«Вечера на хуторе близ Диканьки», сборник «Миргород», «Ревизор» или «Мертвые души», — любой текст Николая Гоголя полон секретов, загадок и пасхалок. Однако его жизнь не менее интересна. Мы решили собрать несколько фактов из биографии писателя, и увидели его в совершенно новом свете.
Молодой гоголь обожал модные новинки. Перед тем, как приехать в Петербург, интересовался, что носят местные франты, и был одним из первых выпускников Нежинского лицея, кто переоделся в штатское сразу, как только появилась такая возможность.
«Как теперь вижу его, в светло-коричневом сюртуке, которого полы подбиты были какою-то красною материей в больших клетках. Такая подкладка почиталась тогда nec plus ultra молодого щегольства, и Гоголь, идучи по гимназии, беспрестанно обеими руками, как будто ненарочно, раскидывал полы сюртука, чтобы показать подкладку», — вспоминал в своих мемуарах учитель Гоголя, Иван Кулжинский.
Гардероб Гоголя поражал разнообразием и цветовой гаммой. По словам сестер, он любил ткани с переходными оттенками, яркие краски и необычные фактуры. В его шкафу можно было найти панталоны, жилеты и сюртуки самых необычных конфигураций и оттенков. Сергей Аксаков так вспоминает одну из встреч с автором «Мертвых душ»:
«Я едва не закричал от удивления. Передо мной стоял Гоголь в следующем фантастическом костюме: вместо сапог длинные шерстяные русские чулки выше колен; вместо сюртука, сверх фланелевого камзола, бархатный спензер; шея обмотана большим разноцветным шарфом, а на голове бархатный, малиновый, шитый золотом кокошник, весьма похожий на головной убор мордовок. Гоголь писал и был углублён в своё дело».
На наряды Гоголь не скупился и, когда были деньги, шил костюмы у лучших портных. Но и сам был не прочь взять в руки иглу и нить. Писатель вязал, ткал пояса, кроил платья для своих сестер и шил шейные платки для себя. Дмитрий Погодин, сын историка Михаила Погодина, вспоминал:
«Несмотря на жар в комнате, мы заставали его еще в шерстяной фуфайке поверх сорочки. „Ну, сидеть, да смирно!“ — скажет он и продолжает свое дело, состоявшее обыкновенно в вязанье на спицах шарфа или ермолк, и или в писании чего-то чрезвычайно мелким почерком на чрезвычайно маленьких клочках бумаги»
Помимо этого, Николай Гоголь был замечательным кулинаром и обожал угощать гостей варениками и галушками. А еще он оказался и заядлым садоводом. Из Нежинской гимназии он писал матери:
«Весна приближается. Время самое весёлое <...>. Это напоминает мне времена детства, мою жаркую страсть к садоводству. Это-то время было обширный круг моего действия. Живо помню, как бывало с лопатою в руке, глубокомысленно раздумываю над изломанною дорожкою... Признаюсь, я бы желал когда-нибудь быть дома в это время. Я и теперь такой же, как и прежде, жаркий охотник к саду».
По легенде Гоголь был высоким худощавым брюнетом, который смущал Пушкина своим ростом. Однако художник Иван Айвазовский так вспоминает писателя:
«Низенький, сухощавый, с весьма длинным, заостренным носом, с прядями белокурых волос, часто падавшими на маленькие прищуренные глазки, Гоголь выкупал эту неприглядную внешность любезностью, неистощимою веселостью и проблесками своего чудного юмора, которыми искрилась его беседа в приятельском кругу».
Сергей Аксаков тоже описывал писателя едва ли не белокурым. Но скорее всего, Гоголь был именно русым, так как одна из сестер пеняла на то, что Николай Васильевич «потемнел» вскоре после того, как перебрался в Петербург.
Как и писал Айвазовский, Гоголь действительно обладал весьма длинным носом. По крайней мере так считали современники. Иван Тургенев писал, что нос придавал физиономии Николая Гоголя нечто хитрое и лисье. Знакомый Тургенева, Николай Колмаков даже запаниковал при виде этой впечатляющей части лица: «Я не мог на него прямо смотреть, особенно вблизи, думая: вот клюнет, и глаз вон».
Существует миф о том, что сам Гоголь стеснялся своей внешности. В это можно поверить, если вспомнить, какое внимание он уделяет носам в произведениях. Но судя по письмам, писатель умел смеяться над своим мнимым недостатком. В письме Елизавете Григорьевне Чертковой он шутит:
«Наша дружба священна. Она началась на дне тавлинки. Там встретились наши носы и почувствовали братское расположение друг к другу, несмотря на видимое несходство их характеров. В самом деле: ваш — красивый, щегольской, с весьма приятною выгнутою линиею; а мой решительно птичий, остроконечный и длинный, как Браун, могущий наведываться лично, без посредства пальцев, в самые мелкие табакерки (разумеется, если не будет оттуда отражен щелчком) — какая страшная разница! только между городом Римом и городом Клином может существовать подобная разница. Впрочем, несмотря на смешную физиономию, мой нос очень добрая скотина...»
Увы, ни жизнелюбие, ни обожание родных и близких, ни юмор не уберегли Николая Гоголя от жутких страхов. Писатель страдал тафефобией — страхом быть погребенным заживо, боялся болезней и не принимал лекарств, выписанных врачами. По всей видимости, писатель впал в глубокую депрессию, и она сопровождалась болями по всему телу, причину которых не мог понять ни один из докторов. Со временем жизнерадостный и веселый молодой человек стал замкнутым и уставшим от жизни. В 30 лет он писал: «Тяжело очутиться стариком в лета, принадлежащие юности, ужасно найти в себе пепел вместо пламени и услышать бессилие восторга». Николай Берг, увидев его в возрасте 41 года, заметил, что повстречал уже «развалины Гоголя».
На книги Николая Гоголя из нашей статьи действует скидка 20% по промокоду ЖУРНАЛ.