РейтингиВ 2017 году французский писатель, сценарист и режиссер Эрик Вюйар стал лауреатом престижной Гонкуровской премии за роман «Повестка дня». Это причудливое произведение, больше похожее на литературную мозаику, рассказывает о том, что происходило в Европе в конце 30-х годов XX века.
Теперь «Повестка дня» переведена на русский язык, а сам Эрик Вюйар побывал в Москве и рассказал редактору eksmo.ru Раисе Ханукаевой о работе над книгой.
Самый обычный вопрос, который я тем не менее должна задать: вы работали с эпохой, о которой написаны тонны литературы. Не боялись, что вас обвинят в банальности темы?
Как и все мы, я стараюсь понять то, что меня волнует. И вот, когда вы читаете, ваше внимание цепляет какая-то деталь или история, и эта деталь меняет ваше представление обо всем феномене.
Вот почему я вообще взялся за эту книгу? Случилось так, что я перечитывал мемуары Черчилля. В прошлый раз я их читал уже лет двадцать пять назад. Тогда меня интересовали главные события, которые я изучал в школе: план «Барбаросса», например, или Французская кампания. А когда перечитывал, то понял, что как будто держу в руках какую-то другую книгу. Другие ее фрагменты, которые я даже не заметил в первый раз, цепляли мое внимание и вызывали у меня тревогу. Я этих эпизодов не находил нигде раньше. И у меня было ощущение, что именно здесь литература может сказать свое слово.
О каких сценах идет речь?
Вот, например, история об аварии, которая произошла, когда немецкая армия оккупировала Австрию. Эта сцена была бы достойна исполнения Чарли Чаплина! Мы представляем нацистов всемогущими, не встретившими никаких препятствий... Но, как пишет Черчилль, все было не так безоблачно. Как раз в тот момент произошла массовая поломка танков!
Но при этом вы говорите о политике запугивания. Напоминаете читателю, что Австрия ждала аншлюса, и что австрийская молодежь ликовала при виде гитлеровских войск...
Здесь два аспекта стоит рассмотреть подробно. С одной стороны, нужно поговорить об австрийской элите: она была отравлена нацистской идеологией. В течение некоторого времени идеи национал-социализма были крайне востребованы в Австрии. С другой стороны, важно помнить о том состоянии, в котором находилось австрийское общество в момент аншлюса. Это был социум, переживший чистки и репрессии. Те, кто мог бы как-то сопротивляться, были либо уничтожены, либо запуганы.
И потом, кто вообще эти люди, которые встречали Гитлера с цветами? Сами нацисты помогли все организовать. Партийные активисты съехались в Вену со всех концов страны, чтобы встретить немецкую армию.
Действительно, было оказано давление на австрийское правительство, но в этой операции также сработал и эффект неожиданности. Об уровне их импровизации говорит тот факт, что когда вермахт вторгся в Австрию, у него даже не было четкого плана действий. Нацисты не знали, как именно будут развиваться события. Они сами поразились тому, с какой легкостью это было сделано.
Вы с такой уверенностью говорите об импровизации, о том, что немцы сами не знали, что делают... А сохранились ли свидетельства верхушки Третьего рейха?
На Нюрнбергском процессе были свидетельства генералов, которые подтвердили, что во многом руководство вермахта было вынуждено импровизировать. А еще у нас есть запись телефонного разговора Риббентропа и Геринга, который состоялся 12 марта 1938 года. Секретарь Геринга записывал все, что он говорил, потому что надеялся в один прекрасный день написать мемуары. Все это доказывает, что действия вермахта похожи на гангстерскую операцию: шантаж, угрозы, смена стратегии каждые пять минут.
Когда Геринг понял, что его подслушивают англичане, он придумал двойной кодовый язык, но все это выглядит очень грубо и шито белыми нитками.
В самой книге вы ссылаетесь на многие источники: на свидетельства очевидцев, мемуары и даже на фотографии. Как долго вы работали над «Повесткой дня» и в каких архивах были?
Семь лет длилась работа над книгой, но это не значит, что я все семь лет писал только ее одну с утра до вечера. Я всегда работаю одновременно над несколькими проектами.
Помимо архивов я еще посетил некоторые важные места. Например, Рейхстаг. И в архивах Рейхстага я тоже видел фотографии. В Эссене я посетил те места, где работали двадцать четыре промышленные компании, о которых я говорю в своей книге. Большая часть процитированных документов была опубликована во время Нюрнбергского процесса. На сайтах американских университетов, на сайте музея Яд ва-Шем в Израиле тоже можно найти протоколы процесса и сопутствующие документы. Но на этих сайтах нельзя найти документы, которые цитирует прокурор. И в этом случае их надо просто заказывать в архивах.
Как я уже говорил, сама идея написания этой книги возникла, когда я наткнулся на некий факт, который меня встревожил и поколебал мою картину мира. В такие минуты вы пытаетесь узнать больше о взволновавшей вас детали, и это уже ведет к новым исследованиям. Здесь возникает иная точка сборки: вы по-другому можете смотреть на знакомые документы. Какие-то факты вдруг всплывают в памяти — и паззл складывается уже совершенно по-новому. Известные факты приобретают иное значение.
Музыка, литература и массовая культура — они являются частью этого пазла, о котором вы говорите? Потому что упомянутая в книге картина Луи Сутера вынесена на русскую обложку...
Эпоха находит свое отражение в самых разнообразных формах: и в музыке, и в живописи. И я не считаю, что существуют более и менее «благородные» источники знания, что одни документы важнее других. У нас вообще есть проблема с архивами: на их составление самое непосредственное влияние оказывает власть. Если мы считаем, что литература — это тоже форма познания мира, то литература нас как раз ведет иными путями, заставляет нас обратиться к иным источникам. Она всегда отклоняется от генеральной линии. И делая это в лирических отступлениях, я как раз упоминаю картину Сутера.
Что вообще такое эти отступления? Представим, что ученик пишет сочинение, но отступает от главной темы, и учитель говорит ему: «Вы отошли от темы и не раскрыли ее». Но на самом деле, когда вы пишете сочинение, невозможно обойтись без отступлений от заявленной темы. Почему? На то есть две причины. Первая: ваших школьных знаний оказывается недостаточно, и вы не знаете, что еще сказать. Поэтому отклоняетесь от основной линии сюжета.
Но с другой стороны, чем больше вы пытаетесь уйти в текст, отдаться стихии языка, тем в большей степени сам язык будет толкать вас в сторону отступлений. И именно в них заключается построение собственного знания.
Все то, что вы говорите о работе с источниками и стихии языка, сложно уложить в такую маленькую книжку, это, скорее, тянет на несколько томов прозы. Сложно ли было сокращать уже написанное?
На самом деле, я написал эту книгу в едином порыве. Не было каких-то значительных правок. Потому что, когда вы пишете, язык вас ведет. И если вы достигли какой-то конечной точки, то потом уже нет необходимости возвращаться к этому тексту и что-то править. Есть другой важный аспект — это композиция книги, сочетание разных ее элементов. И как раз составление этих разных элементов в единый материал занимает много времени. И вот это целое складывается... когда я работаю над композицией. Да, безусловно, я должен был отказаться от некоторых фрагментов, и, возможно, они приведут к написанию новых книг.
В книге вы говорите о главах крупных концернов, сотрудничавших с Третьим Рейхом. Пользуетесь ли вы сейчас их продукцией?
Мы живем в таком мире, где, к сожалению, невозможно не пользоваться их продукцией. Если бы мне пришлось это сделать, то я был бы, как Ганди, который сам ткал свою одежду, сам сажал свою картошку. Но тогда у меня не было бы времени на литературу. Я не думаю, что у подобного аскетизма были бы какие-нибудь важные политические последствия.
То есть, если бы вы полагали, что с миром все кончено, тогда да, следовало бы отдалиться от этого мира. Но я не считаю, что все настолько плохо. Я полагаю, что не нужно предаваться пессимизму, а наоборот — нужно оставаться в мире, действовать максимально активно и менять его изнутри.
