Цитаты из книги Дэниел Мартин

Мы больше не порождаем отношений, для которых у нас не хватило бы пищи, но уже не способны порождать и те, в каких испытываем нужду. Одно прошлое всегда будет равновременно другому, прошлый мир всегда будет одинаково не теперешним, сведённым к статусу нескольких семейных фотографий

Фразы вроде «я тебя люблю» обычно означают существование некоторой тайной неуверенности. Поэтому я никогда таких фраз не произношу.

Его сдержанность вовсе не была элементарной демонстрацией ложной скромности: просто он позвоночником ощущал, что если бы всё было доведено до совершенства, всему миру, как и ему самому, незачем было бы жить.

Мы полагаем, что, старея, становимся мудрее и терпимее, а на самом деле мы просто становимся ленивее.

С одной стороны, мы решаем, что история - продажный судья, вынесший нам несправедливый приговор; с другой - отказываемся подавать апелляцию.

Взгляды их встречаются; улыбка; потом оба опускают глаза: застенчивость так свойственна юным, недавно повзрослевшим, остро ощущающим все новое – новую ситуацию, вновь обретенное знание, неожиданное взаимопонимание… эти юные взрослые так погружены в себя, что слепы ко всему, кроме мгновений, несущих в себе ростки нового.

...она словно застыла в вечной нерешительности: приглашая и запрещая, прощая и обвиняя… и всегда – в ожидании кого-то, кто наконец догадается, как надо.

Если одно и то же кажется скучным обоим, вот тогда-то все и случается.

Не могла решить, что больший грех: что я все еще люблю тебя или - что считаю это грехом.

Ты живешь, и это главное; ощущение этой великой удачи тонет в суете и компромиссах обычных дней.

Как должны мы прожить свой век, если он предоставляет нам лишь две возможности: чувствовать себя либо обделенными, либо виноватыми.

Он делит все разговоры на две категории: когда ты просто разговариваешь и когда ты разговариваешь, чтобы слушать себя.

Беда с людьми высокоцивилизованными: они умеют так глубоко скрывать правду о вещах нецивилизованных.

— А почему же писателям не удаётся строить личные отношения?
— А мы всегда можем придумать отношения получше. И придуманные удовлетворяют нас гораздо больше, чем реальные.
...Когда мы — мёртвые — пробуждаемся, загвоздка не столько в том, что вдруг обнаруживается: по-настоящему мы и не жили никогда. А в том, что больше не можем писать. Творишь из-за того, чего тебе недостаёт. Не из-за того, чем обладаешь.

Сиюминутность телевидения, о которой так много говорят, утешение весьма слабое: точно так же можно было бы утверждать,что, раз одна сигарета не может сама по себе вызвать у курильщика рак, курение вообще безвредно.

Можно предаваться самобичеванию с теми, кого любишь, но не с теми, к кому испытываешь презрение.

Я знал, что никогда не скажу того, что успел отрепетировать, но перестать репетировать не мог.

Каждый образ по своей сути несёт в себе что-то от фашиста, затаптывая правду о прошлом, какой бы смутной и нечёткой она ни была, подминая под себя реальный опыт прошлого, словно мы, оказавшись перед руинами, должны стать не археологами, но архитекторами.

Знаешь, смерть очень похожа на профессора, чьи лекции слышит лишь тот, кто оказался в первом ряду.

А что, по-твоему, больший грех — изменить человеку или изменить человека?