Рейтинги
Ксения Горюнова
2024-08-06
Композиционно роман Котаро Исаки «Кузнечик» и вправду чем-то похож на «Поезд убийц», логическим продолжением которого он как бы является. Однако, вопреки высокому напряжению «Поезда убийц», где сюжет закручен автором так, что читатель несется по его изгибам сломя голову, «Кузнечик» – чтение более неторопливое. Впрочем, нельзя сказать, что любители сюжетных перипетий будут обижены – детективно-приключенческая составляющая тут выдержана безупречно: мгновенные перемещения персонажей, внезапные смерти и чудесное избавление от запланированной гибели и даже немного мистики.
Но задачи, которые решает автор в этом небольшом романе, серьезно отличаются от «Поезда»: на сей раз Исаку интересуют совершенно иные вещи, чем тема Божьего провидения.
Центральных персонажей четверо: три профессиональных киллера – Кит, Цикада и Толкатель, и один – просто человек, школьный учитель Судзуки, который, движимый местью за смерть своей жены, делает неловкую и неудачную попытку внедриться в чуждый ему преступный мир Токио, чтобы убить убийцу – сына главаря одной из банд.
Главная ценность этого романа в том, что его драматургический конфликт серьёзно отличается от сюжета (сюжет становится тут только средством для его раскрытия) и интригующе, не сразу проступает сквозь плотно загрунтованное событиями, сценами жестокости и неожиданными поворотами приключений, полотно. Это сближает книгу с образцами подлинной, не-массовой литературы, поднимая ее из разряда чтива для развлечения в разряд собственно литературных произведений.
Ключевая тема текста задана в начале упоминанием о саранче. Огромный Токио, рассматриваемый героем с высоты небоскреба, представляется ему бессмысленным лабиринтом улиц, забитых потоком машин, изуродованных транспортными развязками и железнодорожными путями, и буквально кишащих совершенно де-индивидуализированным людским потоком. Чуть позже в романе эта тема получит весьма осмысленное продолжение: «камера» авторского взгляда «выхватит» из этого обезличенного кипения несколько индивидуальных лиц, показав и контрасты, на которых существует современный мир, и перспективы судеб, в этом мире им уготованных. На одном полюсе этого хаотического роения окажутся люди власти – большие политики, «заказывающие» своих конкурентов и гибнущие от того, что кто-то «заказал» их самих (саранча). На другом – палаточный городок деклассированных, выпавших из потока, но такой ценой сохранивших в себе человеческое («кузнечиковое») бездомных, расположившийся прямо в одном из городских парков. Посредине – те, кто «не определился» – люди, которые «...живут в больших городах над головой друг у друга», заложники комфорта, который предоставляет большой город.
Тема противопоставления кузнечика и саранчи развивается через прямую авторскую отсылку к «Преступлению и наказанию» Достоевского и отчетливее проявляется через мотив мести Судзуки за смерть своей жены: стремление убить рождается у Судзуки не из желания заработать, как у Кита, Цикады или Толкателя, а из человеческой боли утраты. Что делает его принципиально иным, чем трое профессиональных убийц.
С появлением сцены семейной идиллии профессионального убийцы Толкателя, написанной автором с неожиданными для таких текстов теплом и человечностью, становится очевидно, о чем и зачем, собственно, затеян весь этот экшен, для чего автор выдернул из кипящего людского роя Токио и преступного мира Японии всего три фигуры профессиональных убийц и столкнул их между собой, создав этим определённый динамический символ. Цикада – молодой и здоровый «бычара», без всяких сомнений и угрызений совести зарабатывающий на том, что мастерски вырезает целые семьи, не щадя даже детей, внезапно осознает, что он не человек, а марионетка. В отличие от Цикады, Кит – профи, владеющий гипнозом, по заказу доводящий людей до самоубийств, ищет морального оправдания своей профессии у Достоевского, мучительно кружась при этом в хороводе призраков убитых им людей. Цикада из «профи» внезапно «вываливается» в человеческое, Кит никак не может отряхнуть с себя человеческое и стать до конца циничным «профи». А Судзуки – вообще человек не из преступного мира, гуманист по природе и воспитанию, лишь волей мести решивший преступить свой личный и общечеловеческий моральный закон.
Если угодно, сам роман – это путь каждого из трех персонажей от самого себя – человека (кузнечика) к самому себе – «нечеловеку» (саранче). В конце торжествует «кузнечиковый гуманизм». Правда, только Судзуки избегает несчастной участи стать саранчой, остальным везет меньше. Однако, судя по развитию базовой метафоры, заложенной автором в основу драматургического конфликта, метафоры, на которую нанизаны и события, и «ужасы», и характеры, автор, тем не менее, не теряет надежды, что человечество, как и Судзуки, еще сможет опомниться.
Присоединяюсь к мнению тех читателей, которые искренне благодарят Анаит Григорян за ее прекрасный, очень динамичный перевод романа, позволяющий во всей полноте оценить авторский замысел и специфику стилистики Котаро Исаки.
Но задачи, которые решает автор в этом небольшом романе, серьезно отличаются от «Поезда»: на сей раз Исаку интересуют совершенно иные вещи, чем тема Божьего провидения.
Центральных персонажей четверо: три профессиональных киллера – Кит, Цикада и Толкатель, и один – просто человек, школьный учитель Судзуки, который, движимый местью за смерть своей жены, делает неловкую и неудачную попытку внедриться в чуждый ему преступный мир Токио, чтобы убить убийцу – сына главаря одной из банд.
Главная ценность этого романа в том, что его драматургический конфликт серьёзно отличается от сюжета (сюжет становится тут только средством для его раскрытия) и интригующе, не сразу проступает сквозь плотно загрунтованное событиями, сценами жестокости и неожиданными поворотами приключений, полотно. Это сближает книгу с образцами подлинной, не-массовой литературы, поднимая ее из разряда чтива для развлечения в разряд собственно литературных произведений.
Ключевая тема текста задана в начале упоминанием о саранче. Огромный Токио, рассматриваемый героем с высоты небоскреба, представляется ему бессмысленным лабиринтом улиц, забитых потоком машин, изуродованных транспортными развязками и железнодорожными путями, и буквально кишащих совершенно де-индивидуализированным людским потоком. Чуть позже в романе эта тема получит весьма осмысленное продолжение: «камера» авторского взгляда «выхватит» из этого обезличенного кипения несколько индивидуальных лиц, показав и контрасты, на которых существует современный мир, и перспективы судеб, в этом мире им уготованных. На одном полюсе этого хаотического роения окажутся люди власти – большие политики, «заказывающие» своих конкурентов и гибнущие от того, что кто-то «заказал» их самих (саранча). На другом – палаточный городок деклассированных, выпавших из потока, но такой ценой сохранивших в себе человеческое («кузнечиковое») бездомных, расположившийся прямо в одном из городских парков. Посредине – те, кто «не определился» – люди, которые «...живут в больших городах над головой друг у друга», заложники комфорта, который предоставляет большой город.
Тема противопоставления кузнечика и саранчи развивается через прямую авторскую отсылку к «Преступлению и наказанию» Достоевского и отчетливее проявляется через мотив мести Судзуки за смерть своей жены: стремление убить рождается у Судзуки не из желания заработать, как у Кита, Цикады или Толкателя, а из человеческой боли утраты. Что делает его принципиально иным, чем трое профессиональных убийц.
С появлением сцены семейной идиллии профессионального убийцы Толкателя, написанной автором с неожиданными для таких текстов теплом и человечностью, становится очевидно, о чем и зачем, собственно, затеян весь этот экшен, для чего автор выдернул из кипящего людского роя Токио и преступного мира Японии всего три фигуры профессиональных убийц и столкнул их между собой, создав этим определённый динамический символ. Цикада – молодой и здоровый «бычара», без всяких сомнений и угрызений совести зарабатывающий на том, что мастерски вырезает целые семьи, не щадя даже детей, внезапно осознает, что он не человек, а марионетка. В отличие от Цикады, Кит – профи, владеющий гипнозом, по заказу доводящий людей до самоубийств, ищет морального оправдания своей профессии у Достоевского, мучительно кружась при этом в хороводе призраков убитых им людей. Цикада из «профи» внезапно «вываливается» в человеческое, Кит никак не может отряхнуть с себя человеческое и стать до конца циничным «профи». А Судзуки – вообще человек не из преступного мира, гуманист по природе и воспитанию, лишь волей мести решивший преступить свой личный и общечеловеческий моральный закон.
Если угодно, сам роман – это путь каждого из трех персонажей от самого себя – человека (кузнечика) к самому себе – «нечеловеку» (саранче). В конце торжествует «кузнечиковый гуманизм». Правда, только Судзуки избегает несчастной участи стать саранчой, остальным везет меньше. Однако, судя по развитию базовой метафоры, заложенной автором в основу драматургического конфликта, метафоры, на которую нанизаны и события, и «ужасы», и характеры, автор, тем не менее, не теряет надежды, что человечество, как и Судзуки, еще сможет опомниться.
Присоединяюсь к мнению тех читателей, которые искренне благодарят Анаит Григорян за ее прекрасный, очень динамичный перевод романа, позволяющий во всей полноте оценить авторский замысел и специфику стилистики Котаро Исаки.
