Цитаты из книги Сара Бернар.Несокрушимый смех

А пока в окружении всех тех поклонников, которых Вы мне приписываете, восхваляемая толпой, охраняемая и превозносимая множеством прекрасных господ, со следующей за мной по пятам оравой молодых любовников, я все-таки ощущала, что мне чего-то недостает, чего-то существенного в моем ремесле. Мне хотелось найти автора, который увлек бы публику как-то иначе, без историй о роковых женщинах, хотя их роль пришлась мне по душе, тем более что в театре это был новый персонаж, и мне интересно было создавать его, к тому же я сама была таковой в глазах публики, а порой и в своих собственных. Правда, совсем в ином смысле: публика видела во мне женщину, управляющую своей судьбой, а я считала себя ее жертвой. Разумеется, не переставая при этом смеяться. Всегда смеясь.

Тысяча извинений! Я не знала. Я не читала Вашей книги о ней, я читала ее книгу о Вас, и этого достаточно. Впрочем, я не могу представить себе Вас, пишущей низости. Зато легко представляю себе Вас, подписывающей их, чтобы доставить кому-то удовольствие.

Во время плавания я намеревалась проводить репетиции со своей труппой, но легкие пассаты, трепавшие «Америку», воспрепятствовали этому, судно переваливалось с одного борта на другой, делая любую репетицию невозможной.

Я была в голосе, воздух океана укрепил мои голосовые связки, и я инстинктивно тотчас же попала в тон оркестру. Я усиливала звучание голоса, слышала, как он взмывает вверх, более трепетный, более могучий, более чистый, чем когда-либо, потом ширится, взрывается, отодвигает потолок, стены, люстру «Оперы». Я почувствовала, как он преодолел настороженность всех присутствующих, вознесся и покорил их, увлекая за собой. Мой голос, как говорили тогда – мой золотой голос, должно быть, и в самом деле был таким, раз вся толпа, воодушевившись, поднялась и запела вместе со мной во все горло. В конце гимна я раскинула руки, мое платье превратилось в знамя, его синие, белые и красные цвета смешались, слились и обвились вокруг моего тела,...

Так продолжалось год, два, а мне показалось, что лет десять. Я перебиралась с одной сцены на другую, терпела один крах за другим, все шло из рук вон плохо. Я избавляю Вас от рассказа о моих трудностях с «Амбигю Комик», со всеми театрами, со всеми казино, со всеми полициями мира. Я избавляю Вас от рассказа об обидах, которые он наносил мне своими связями с актрисами, об оскорблениях, которые он позволял себе высказывать в мой адрес публично и наедине, я опускаю все, что мне пришлось вынести. А еще говорят, что я была холодна!

– Видите этот мост? – сказал Жаррет. – Так вот, никто не сможет больше проехать по нему. Два дня назад здесь пронеслась буря, повредившая конструкции. Машинист говорит, что у нас есть только один шанс из четырех преодолеть мост и не упасть вниз. Он готов попытаться это сделать, но при условии, что мы прямо сейчас вручим ему некую сумму, которую он отдаст какому-нибудь служащему, а тот отошлет деньги его жене, если сам он погибнет.
У машиниста были жена и ребенок, и ему надо было обеспечить их будущее.
Я уже говорила, что любой ценой хотела поразить Жаррета. А уж если я хочу поразить кого-то, то действительно готова на что угодно. Поэтому я даже не удивилась, услышав свой ответ, на этот раз прозвучавший весьма убедительно:
– Ну что ж, один шанс из четырех – это очень много!

По какому праву я стала бы обвинять Вас в чем бы то ни было? Я прекрасно знаю, что значит этот холод, этот лед, эта безучастность, которые ощущаешь порой перед лицом события, которому надлежало бы стать самым волнующим и самым невыносимым. Стоит кому-то упрекнуть вас в такой безучастности, и вы впадаете в ярость. Мне слишком хорошо это известно, и уж конечно не я поставлю это в упрек Вам или кому бы то ни было.

...в плане прозаическом, то есть финансовом, я, к несчастью, дошла до крайности из-за разницы между моими гонорарами и моими нуждами, между моими доходами и расходами, я ума не могла приложить, как быть и к кому обратиться за помощью. Прежде всего мне надо было оплачивать квартиру, где я поселила прислугу, моего сына и бабушку (ибо моя мать ухитрилась препоручить моим заботам свою собственную мачеху, женщину сварливую и неприятную), и кормить весь этот народец, не отказываясь вместе с тем от покупки новых шляп.

Послушайте, мой милый друг, что за мрачные мысли навеяли Вам наши мелочные денежные истории? Не поддавайтесь унынию! Я ведь говорила Вам: в 1914–1918 годах нам уже предсказывали самое худшее, однако эти пресловутые газы так и не подействовали! Не сокрушайтесь, Земля крепкая, и некоторым кретинам с их циферками, черной доской и мелкими расчетами не под силу, благодарение Богу, уничтожить эту великолепную планету!

Мужчины любят тешить свое тщеславие, и, пожалуй, даже лучше, что от века к веку в этом смысле ничего не меняется; это способствует их хорошему настроению да и нашим уловкам не слишком мешает.

Человеческий голос может стать абсолютным оружием, говорю я тем, кто еще не знает этого.

Все так и продолжается: любовник замужней женщины – «счастливый плутишка», а любовница женатого мужчины – «несчастная жертва».

Безжалостность и простодушие этого признания, порывистость ее фразы и безусловная искренность, которую она выражала, поразили, естественно, всю гостиную; отчаяние юных было под стать смущению взрослых.

В 1850 году жизнь в Париже для двух женщин-иностранок была не простой, они смутно догадывались, что расстояние от дивана до сточной канавы не так уж велико, ступеней для спуска совсем немного.

У меня был красивый голос, я это знала. Я поняла это, когда читала стихи своим маленьким подружкам. Я даже видела, как сестра Сесиль переставала порой шептать молитвы, когда во время перемены я читала стихи во дворе. Я видела ее взгляд, задумчивое, вернее, зачарованное выражение ее лица, а позже такое же точно выражение я видела на лицах людей восприимчивых и очень разных.

Что-то в моем голосе всегда, в зависимости от моих желаний, умиротворяло или волновало, завораживало или ободряло, успокаивало или приводило в отчаяние моих слушателей.

Только не подумайте, что я бросаю камень в свою мать за то, что она меня бросила, на самом деле все не так; мать не отказывалась от меня – она меня пристраивала. Не прогоняла – а отстраняла на время.