Цитаты из книги В прекрасном и яростном мире

А если крысы – организуйте кружок Осоавиахима и травите любую тварь, практикуйтесь против буржуазии на мелочи!..

Ему уютней было чувствовать скорбь на земной потухшей звезде; чужое и дальнее счастье возбуждало в нем стыд и тревогу – он бы хотел, не сознавая, чтобы вечно строящийся и недостроенный мир был похож на его разрушенную жизнь.

Должно быть он постоянно забывал думать про самого себя и про свои заботы: то ли он утомился или же умирал по мелким частям на ходу жизни.

Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь.

Ты кончился, Сафронов! Ну и что ж? Все равно я ведь остался, буду теперь, как ты; стану умнеть, начну выступать с точкой зрения, увижу всю твою тенденцию, ты вполне можешь не существовать…

Решив скончаться, он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни.

Ему казалась жизнь хорошей, когда счастье недостижимо и о нем лишь шелестят деревья и поет духовая музыка в профсоюзном саду.

Отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?

Козлов опять ослаб! Не переживет он социализма: какой-то функции в нем не хватает!

Мертвых ведь тоже много, как и живых, им не скучно меж собой.

Его радовало и беспокоило почти вечное пребывание камешка в среде глины, в скоплении тьмы: значит, ему есть расчет там находиться, тем более следует человеку жить.

Грусть – это ничего, это значит, наш класс весь мир чувствует, а счастье все равно далекое дело… От счастья только стыд начнется.

Что же твоя истина! Ты же не работаешь, ты не переживаешь вещества существования, откуда же ты вспомнишь мысль!

Ты нам не переугождай!

Профуполномоченный потерял готовность лица и почувствовал свою душу – он всегда ее чувствовал, когда его обижали.

Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки?

Сельские часы висели на деревянной стене и терпеливо шли силой тяжести мертвого груза; розовый цветок был изображен на облике механизма, чтобы утешать всякого, кто видит время.