Начинается книжка как дневник блокадной девочки Тани Савичевой: «Мама умерла во вторник, семнадцатого ноября». Людитени, тянущие санки с мертвецами по пустынным улицам, тоже будут. Но действие этой книжки происходит в наши дни.
Путем годзиллы
Даже не обсуждалось, что город могут закрыть, что гигантский муравейник площадью в тысячу километров, можно запечатать снаружи колючей проволокой, отрезать от внешнего мира, что в один день вдруг перестанут работать аэропорты и вокзалы, пассажиров будут высаживать из пригородных электричек, и они будут стоять на перроне замерзшей, удивленной толпой, как дети, у которых в школе отменили занятия... Читатель ведь всегда примерно знает, о чем книжка, читал аннотацию, слышал содержание от знакомых, но ему все равно любопытно, что же это значит: закрыть Москву. Или как об этом можно написать, во всяком случае.
На рубеже веков появился роман Д. А. Пригова «Живите в Москве» с преувеличенно фантасмагорическими сценами: вот по столице прошла саранча и все пожрала, вот по Садовому кольцу шествуют полчища динозавров. У Яны Вагнер все по-настоящему: на столицу накинулись не годзиллы, а существа многократно меньших размеров. Вирусы гриппа, от которого еще не изобрели вакцины. Ее ведь всегда изобретают, вакцину, но представьте, что однажды вирусы нас опередили: и изобретать уже некому.
Город на карантине
Обыденность прихода беды очень хорошо передана. Все уже стряслось, но 99% дел продолжаются на автомате, как ни в чем не бывало... Сергей с Аней живут за городом в коттедже, он позвонил ей из машины: «Слушай, зверская пробка, посмотри в интернет, что там», и зевающая Анна по дороге к компьютеру еще завернет на кухню за кофе: вот верная, еще не успевшая остыть деталь. В ленте новостей всякая обычная обыденность: при крушении самолета в Малайзии никто не погиб, Михаэль Шумахер в который там уже раз вернулся на трассу, и вдруг таким же безразличным к своему содержанию шрифтом — «Москва закрыта на карантин».
В сотне фильмов о начале войны 1941 года обыгрывается один и тот же мотив: герои в воскресное утро собираются кто на рыбалку, кто по грибы, вечером футбол или театр, тысячи мирных мелочей запланированы на день, а тут вдруг по радио сообщается, что началась война. Слишком велик контраст между длительностью повседневности и внезапностью катастрофы. Велик для художника соблазн поймать этот контраст хищными щипчиками своего инструмента — ну, кинокамера, конечно, приходит в голову в первую очередь. Тысячи лиц — каждое со своей гримасой.
Или я, допустим, сижу перед экраном компьютера, поглядываю, отвлекаясь, в окно, по Неве ползет речной трамвай, набережная полна машин, мигает светофор, чайки закладывают виражи. Допустим, уже полчаса назад из мира пропало электричество. Ну, совсем. Это ведь возможно? Но кораблик плывет себе на солярке, машины пыхтят на бензине, у чаек какое-то свое топливо, в компьютере у меня аккумулятор хоть и дышит на ладан, но полчаса продержится, больше продержится... Вплывает не самая радужная, но бытовая мысль: компьютер-то не мой, мой уже за чертой ладана, этот я позаимствовал, будет глупо, если и он сломается... Нужно бы купить новый, но как раз сейчас приходится экономить... Мысли уводят в сторону. Полчаса, короче, исполнилось катастрофе, а я могу об этом вовсе не знать, пока не потянусь за тем же кофе. Да еще ведь сразу и не испугаюсь: ну, нет в кофейнике электричества, случается. Отключилось, мало ли. Скоро будет.
Светофоры, кстати... Вот про них я не знаю, напрямую они присоединены к розетке или как? Или у них тоже аккумуляторы? Наверняка. Надо же, как мало я знаю о мире, в котором живу.
И вирус — кто его знает, эту ничтожную тварь... или вирус не тварь? Тварь, получается, тоже ведь сотворен зачем-то, может, он давно во мне, но у него есть какой-то там период, пока он сидит тихо, не рыпается, только развивается внутри себя, сам себе режиссер...
Еще через пару дней. Попытка узнать что-то по CNN
«Они говорят, везде то же самое. В Японии семьсот тысяч заболевших, китайцы не дали статистику, австралийцы и англичане закрыли границы, только это им не помогло — похоже, они тоже опоздали; самолеты не летают нигде. Все крупные города в Штатах на карантине, и все в Европе в такой же жопе — это если вкратце. Говорят, создали международный фонд и работают над вакциной. Еще говорят, что раньше чем через два месяца вакцины не будет».
Мама к этому моменту уже умерла. За ней пытались прорваться в город, но он окружен войсками, и хорошо, потому что встреча героев с больной мамой означала бы и их смерть. За два месяца (да еще с оговоркой «не раньше») могут, наверное, умереть все, сколько нас есть миллиардов. И где, интересно, создали этот международный фонд — в космосе?
Снежный ком, бегущий от снежного кома
В своем уютном загородном домике Аня любила ложиться спать последней. Вытряхнуть все пепельницы, убрать посуду, выключить везде свет, выкурить в тишине последнюю сигарету, постоять у двери сына (первые страницы мы не знаем, сколько лет ребенку, интонации такие, что, может, и восемь; потом выяснится, что это шестнадцатилетний мужчина, умеющий держать и ружье, и баранку), нырнуть в спальню — к любимому под одеяло. Архетипический женский (впрочем, и мужской такой возможен) алгоритм. Апофеоз уюта и мира. И вот наступает стоп. Он же — старт.
Примчался откуда-то из-под Рязани отец Сергея, «папа Боря», лесной затворник, и спросил у неразумных московских детей (ведь тот, кто живет в коттеджике в сорока км от Москвы — он куда больший москвич, нежели большинство обитающих в ее формальных пределах), знают ли они, что такое математическая модель эпидемии.
Хотя без математики можно и обойтись, прозорливый читатель догадался обо всем чуть-чуть раньше уютных обитателей коттеджика. Город начнет (уже начал) гибнуть, и со дня на день начнут рваться наружу «те, кто не успел заболеть, вместе с теми, кто уже заразился, но еще не знает об этом, а еще они возьмут с собой тех, кто на самом деле болен, ведь нельзя же их бросить». И покатят во все стороны слитые в одну, но две разные волны: волна эпидемии и волна граждан, у которых не стало жилья, еды и топлива, зато есть немножко оружия. И это значит, что как можно раньше, не позже чем через неделю, надо собрать все, что можно собрать, и гнать от Москвы — для начала, куда глаза глядят.
Но уже через день выясняется, что недели никакой нет, потому что те, кто еще недавно охранял въезд в столицу, уже грабят соседей, проливается первая кровь, собаки неизвестной мне пижонской породы алабай. Следующим пунктом должны быть ограблены наши герои, но Яна Вагнер сразу решила связать судьбу своего романа с людьми, которые хоть как-то, да умеют за себя постоять: в семье три охотничьих ружья, и есть карабин у папы Бори.
И есть еще у этих людей маленький, о двух комнатах, охотничий домик в Карелии, на островке на Вонгозере.
Экспедиция быстро обрастает попутчиками, как население теремочка. К Анне, ее сыну Мишке, мужу Сергею и папе Боре присоединяются сначала соседи, потом удается извлечь из расползающейся уже Москвы бывшую жену Сергея и его малолетнего сына, потом... Впрочем, чего здесь сыпать именами и стрелочками родственно-дружеских связей: я ведь пишу для того, чтобы вам эту книжку захотелось прочесть. Было, короче, четверо путешественников на трех машинах, когда прозвучал призыв к рывку, а потом их станет двенадцать на четырех, плюс приблудилась собака.
Роуд-книжка, роман-дорога, роман-побег-от-волны, простой и непривычный жанр. Без малого четыре с половиной сотни страниц белой (зима!) дороги, где не столь много поворотов сюжета, сколь много разворотов маршрута и проворотов колеса. Тысяча с лишним километров уверенно гудящей паники. Я поминал уже снежный ком? — без этого образа точно не обойтись. «Все неосвещенные лесные дороги похожи одна на другую, и неважно, находятся они в километре от твоего дома или за тысячу километров от него, мир твой немедленно делается ограничен тонкой оболочкой машины, хранящей тепло и выхватывающей светом фар только маленький кусочек дороги перед колесами».
Шампанское со шпротами
Вроде процитированная в конце предыдущей главки фраза даже и хороша, но если бы у книжки был литературный редактор, он бы непременно поставил вместо «делается ограничен» «ограничивается», и стало бы заметно лучше.
Если разбирать книжку по косточкам, к тексту можно предъявить немало претензий. Главным образом они касались бы неправдоподобной легкости, с которой пройдена эта тысяча миль. Нет, любители острых ощущений могут не беспокоиться, будет по дороге и удар ножом в живот одного из путешественников, и зачищенные огнеметами деревни (в одном из небольших городков так решили вопрос с потенциально зараженными лишними претендентами на тающую материальную базу), и отчаянно-веселый инфицированный чудак со шпротами и шампанским, подумывающий подбежать к машине и плюнуть в окно, и инсульт «папы Бори», и жар рассказчицы, который поначалу все или почти все приняли за вирус — но пронесло. И когда заканчивается топливо, всякий раз «проносит», то подвернется последняя еще почему-то работающая заправка, то еще какой фантастический источник. И если машина ухнет под снег — явится на дороге натуральный грейдер, как в компьютерной сказке. И когда ухарски (см. цитату) зашитый живот надо будет дезинфицировать, явится вдруг доктор с тюбиком в местах, где никаких докторов не подразумевалось.
А главное, лишь однажды встречается преграда, устроенная настоящими «лихими людьми» — «перегородивший противоположный конец моста грузовик с вяло трепещущим на ветру грязно-серым тентом и синей неразборчивой надписью, пять или шесть легковых машин с распахнутыми дверьми и несколько человеческих тел — почему-то они сразу догадались, что это именно тела, хотя на асфальте лежало еще много всего...», — и очень легко удается уйти от этого моста задним ходом.
Кроме того, плохо прописаны отношения в массовке; ясно, что не обойти конфликта двух Сергеевых жен, но больше никаких конфликтов не завязано; ну закатила пару истерик персонаж по имени Марина, а в целом неясно, зачем нужна такая толпа — не хватает внутренней драматургии, борьбы характеров. И самая маленькая девочка в экспедиции никак не хочет начать говорить, хотя по возрасту пора бы: тут бы и заговорить ей, к середине романа, от стресса — увы.
И еще раз о редакторе: роман неплохо было бы сократить, многие абзацы тянутся мучительно медленно, именно что как сама дорога...
И почему-то это хорошо
...Хотя, может быть, последнее как раз и уместно, тут не угадать. Выпрямись фразы, исчезни повторения Аниных иногда слишком однообразных мыслей, могло бы и исчезнуть литературное волшебство. А оно, несомненно, присутствует — читатель втянут в повествование, укрыт им, как туманной пеленой, саспенс, как ему и положено, просачивается неторопливым газом. Кажется, что несколько страниц подряд описывается просто крутящееся колесо, текст зависает, но оторваться от него почему-то невозможно. Интенсивность событий может меняться, но с одинаковой неторопливой скоростью мы следим прямую трансляцию из психики главной героини, как разматывается она по ниточке, эмоция за эмоцией, окутывает тебя, как дым... тут снова нужна какая-нибудь дорожная метафора: ты сам — километры, которые наматываются на колесо.
Стилистических жемчужинок, ярких образов не слишком много. Они есть — вот фонарик тускло светит из-под снега, будто кто-то читает под одеялом (особо пробирает это сравнение в заброшенном и заметенном садовом поселке). Вот большой дальнобойный грузовик «как будто переломлен надвое, как разобранная детская игрушка, — кабина отщелкнута вниз, мордой к асфальту, а здоровенный тяжелый прицеп задран под острым углом, словно в попытке высыпать содержимое на дорогу. Брошенный в такой беззащитной позе, он был похож на цирковую лошадь, склонившуюся в поклоне», — все правильно, сравнения вычерпываются все оттуда, из спокойной жизни, из семейного мира, которого, как знать, может уже и не существует. Очень внятно передано это ощущение затерянности маленького человека посреди большой дороги, где маленькой игрушечкой становится даже дальнобойный грузовик.
В какой-то момент героям и самим приходится стать, как бы это выразиться... с большой дороги. Собственных средств — главным образом еды и топлива — на весь путь по определению не хватит. И нашей банде (уже можно и так ее называть) приходится грабить садовый поселок, приходится отказывать в помощи ближнему своему (находящейся в схожей ситуации, но слабенькой и, кажется, уже зараженной экспедиции), приходится грабить владельца сказочного грейдера, сливая из его циклопической канистры солярку. Стрелять в людей — тоже входит в ассортимент. Интонация при этом совершенно не меняется, представления о добре и зле скользят по какой-то незримой шкале, в точном соответствии с тем, как скользит сейчас мир. В случае с хозяином грейдера солярку можно было просто попросить, и он явно не отказал бы, но психика уже настолько заморожена, что язык забывает, что значит «договориться», уже действует психология «взять». Оппозиция «мы» и «другие» в экстремальной ситуации включается на такую мощность, что соображения о морали отваливаются. И читатель, запеленутый в кокон психики рассказчицы Ани, полностью, конечно, за «нас» и совершенно безразличен к «другим».
Вот уже совсем близко к концу пути нужно проехать сквозь город Медвежьегорск, в котором если есть жизнь, то губительная для нашего экипажа. Аня надеется, что три недели — достаточный срок, чтобы там никто не выжил. И ничего не может произнести вслух, «потому что никак не могла придумать, как это можно озвучить — сейчас, при Мишке, нахохлившемся на заднем сиденье, при докторе, особенно — при докторе, как вообще можно признаться в том, что желаешь смерти двадцати тысячам человек, незнакомых, ни в чем не виноватых?».
Желать можно, а признаться нельзя.
Да и признаться можно — изнутри книжки.
Страшной и хорошей книжки.
Наедине со своим одиночеством
«Подумать только, раньше я любила такие фильмы», — вздрагивает Аня в самом начале путешествия, когда еще не совсем и ясно, что «фильм» именно «такой».
Подумать только, добавим мы, какие мы любим фильмы: про похищения людей и ограбления банков, про битвы в космосе и на дне морском — про вещи и ситуации, среди которых нам вовсе бы не хотелось оказаться в реальности.
Хорошо любить фильм-катастрофу через экран... Через страницу бумажной книжки, кстати, уже не так все гладко: она шуршит в пальцах, ты ее осязаешь так близко, что и заключенные в ней события кажутся ближе... Или это я просто перечитал прозы про белые пустые дороги?
В науке в преамбулах к диссертациям соискатель должен обосновать несколько непременных пунктов, среди которых есть такой — «актуальность». Актуальность книжки Яны Вагнер — в разлитом по стране предчувствии большой беды, и не хочется лишний раз поминать лихо, пока оно хотя бы отчасти тихо. Лучше рассказать анекдот. Ну как анекдот: вот попало мне в руки глянцевое издание «Литературные известия», привлекшее внимание хотя бы тем, что в нем не нашлось почти ни одной знакомой мне литературной фамилии. Тем интереснее: какие темы представляются актуальными для отдельно взятой параллельной галактики русской словесности. Там есть две рецензии на романы Олега Ёлшина. Первый называется «Франсуа Винсент» и посвящен нравственным страданиям крупного московского предпринимателя. «Он отказывает в помощи другу, безжалостен с конкурентами, невежлив со своими сотрудниками». Что поделаешь, крупный предприниматель. И вот его вдруг пронзает любовь, герой преображается и выписывает в качестве пожертвования чек на сто миллионов евро храму Нотр Дам де Пари.
Это был анекдот. Но есть еще и второй роман — «Столик на троих». И там-то завязка, неожиданно близкая нашему сегодняшнему разговору. «После ядерного взрыва остается в живых один человек, русский инженер Виктор, который проектировал для военных бомбоубежище. Вот в нем-то и остается он наедине со своим одиночеством». Уж не знаю, насколько хорошо сочиняет Олег Ёлшин, но эта фраза из рецензии меня зацепила. «Наедине со своим одиночеством». По категории «актуальность» — проходит.
П. С.
На части пути, кстати, я виртуально пересекся с героями: они добирались от Москвы до Твери параллельно тому, как я ехал в поезде «Сапсан» ровно тот же участок. Потом скорости рассовместились, но какое-то время мы двигались параллельными курсами. А девушка в соседнем кресле играла в какую-то несложную компьютерную игру, без стрелялок, что-то там происходило на фоне очень голубого неба, какой-то аттракцион на пляже, типа мыльным пузырем попасть по воздушному шарику.
Рейтинги
