Рейтинги
Автор статьи ставит Муравьеву, во-первых, в ряд последователей Л.Толстого и обозначает ее место в российском литературном процессе. Ирину Муравьеву сравнивают с Шолоховым, Гроссманом, Солженицыным. Предлагаем познакомиться с переводом этой статьи на русский язык.
Первое правило писателя, как это сформулировал недавно умерший Эдвар Леонард, звучит так: «Никогда не открывайте книгу, которая начинается с картины погоды». В своём четвертом по счёту романе, вышедшем на русском языке в 2009-м году и, к сожалению, не успевшем быть включенным в обширное обозрение современных писателей-женщин, которое написала Розалинда Марч и которое было опубликовано в в тридцать третьем номере «Ист-Вест Ревью», Ирина Муравьева пренебрегает советом Эдварда Леонарда. Скорее, она следует за Диккенсом с его " Холодным домом«. Первая глава её романа, довольно большого по объёму и состоящего из многих маленьких глав, открывается картиной дикой грозы, в разгаре которой умирает дед главного героя Мити Ушакова. Роман Муравьевой выполнен и в форме писем, и в форме дневниковых записей, и даже в форме непосредственных документальных свидетельств. В него включены и фрагменты вышедшей при Сталине Истории Коммунистической партии Советского Союза. Сложная структура множественных голосов образует мастерский слепок времени и в равной мере отражает жизнь трех поколений семьи Ушаковых. Старшее поколение покинуло Россию во время революции, эмигрировав во Францию, а младшее поколение покинуло Францию и оказалось в Америке. Действие романа происходит то в Москве 1933-1934 годов, то в Лондоне, то в Нанкине и Шанхае между 1935-м и 1940-м, то в Париже c 1955-го по 1960-й, то в русской школе Вермонта, то, наконец, в Нью-Йорке наших дней.
Роман этот невозможно представить себе напечатанным на русском языке до распада Советского Союза. Ирина Лазаревна Муравьева родилась в Москве, в 1985-м году эмигрировала в США и много печаталась в эмигрантских изданиях того времени: парижской газете «Русская Мысль», журналах «Грани» и «Континент». Несколько позже её начали активно издавать в России, где она сейчас широко известна.
Ключевым характером романа «День Ангела» является одноногий, смешанного англо-американского происхождения журналист Уолтер Дюранти (1884 — 1957), получивший в 1932-м году Пулитцеровскую Премию за репортажи из сталинской России, которые печатала газета «Нью-Йорк Таймс». За Уолтером Дюранти закрепилась репутация одного из тех, которых Ленин называл " полезными идиотами«. В Москве разворачивается страстный роман между Дюранти и Анастасией Бекетт, муж которой, английский журналист, в противоположность Дюранти, чувствует своим долгом раскрыть всю правду о том кошмарном голоде, который охватил Украину и впоследствии закрепил за собою название «Голодомор». Дюранти написан пронзительно: эротоман, развратник и соблазнитель, «дьявол в облике человека», действительно принимавший участие в дьявольских ритуалах сразу после окончания Первой Мировой войны, он действует в романе под своим собственным именем наравне с вымышленными героями. Под собственными именами действуют и Уильям Буллит, первый американский посол в СССР, и Хэлен Дункан, отданная под суд по обвинению в колдовстве, и даже президент России Владимир Путин. Среди особенно выразительных характеров реально существовавших людей выделяются латышский еврей Ивар Лисснер, который якобы работал на нацистскую разведку, но на деле оказался советским шпионом и был, в конце концов, арестован в Японии, и нацистский бизнесмен Джон Рабе, спасший множество человеческих жизней, которые стали жертвами японского нападения на Манчжурию. Дополнительные сведения о некоторых — к сожалению, далеко не всех — исторических фигурах даны в сносках, которые должны стать более подробными и основательными в будущих публикациях этого романа.
Соединение реальности и вымысла — одна из многих «толстовских» черт «Дня Ангела». Муравьева признаёт, что именно Толстой оказал самое сильное влияние на её творчество. Основными темами романа стали толстовские темы: любовь, семья, верность, измена, Россия, русские характеры и самое главное — жизнь и смерть. Основной чертой стиля Муравьевой, — и в этом тоже слышится толстовское эхо, — является наличие ярких антитез, особенно в тех главах, действие которых происходит в Москве 1930-х и которые являются самыми мощными главами романа. Особенно запоминается празднование Нового года в американском посольстве в Москве, роскошный пир, который так страшно контрастирует с документальными свидетельствами голода на Украине, оставленными очевидцами. Примерно такой же контраст существует и между отвратительным цинизмом Дюранти и идеализмом Патрика Бекетта (вымышленного героя), все старания которого, направленные на то, чтобы донести до западного мира правду украинского бедствия, терпят крах. Однако в целом стиль Муравьевой, названный в аннотации к тексту «высоким стилем», совершенно особое, очень самобытное явление и никак не может считаться заимствованным у Толстого. Длинные предложения с неожиданными метафорами, причастными и деепричастными оборотами, большим количеством прилагательных — вот обычные детали её стиля, и одним из примеров этого может послужить описание того, как Митя Ушаков навещает старого коллегу своего умершего отца: " Каждая подробность того дня, давно отслоившись от плотной кожи времени, обрела, в конце концов, невыносимую ясность и так глубоко проросла в Ушакова, что иногда ему казалось, будто последняя встреча с Медальниковым осталась внутри навсегда, как остаются недолеченные болезни«.
Подобный стиль приводит к неизбежным трудностям перевода. Джон Дьюи, прекрасно известный своими переводами Тютчева, безусловно принадлежит к той переводческой школе, которая следует категорическому требованию Самуэла Джонсона: «Переводчик подчинен автору и не его дело исправлять его». Приведенный выше отрывок так звучит в его переводе: «Every detail of that day, long since exfoliated from the close-knit skin of time, had in the end acquired and unbearable clarity and sunk its roots so deep into Ushakov that he sometimes felt his last meeting with Medalnilov would be there inside him for ever like an incurable disease that never goes away».
Проспер Мериме написал в предисловии к французскому изданию романа «Дым» Тургенева: «... concision et la richesse de la langue russe defient les plus habiles traducteurs» (краткость и богатство русского языка открывают простор возможностям умелого переводчика). Почти постоянно сталкиваясь с «богатством» языка Муравьевой, переводчику всё же пришлось, хотя и намного реже, прибегнуть к «краткости», вернее сказать — к укорачиванию. Пересекая Атлантический океан, устремленный к своей новой американской жизни, Митя Ушаков был задержан в воздухе, поскольку Нью-Йорк трясся под ударами «Теодора», младшего брата только что «отгремевшего урагана Джозефа» . Трудным словом является в этом предложении слово «отгремевшего», которое, как большинство русских причастий, не может быть переведено как метафора. Выбор, сделанный Джоном Дьюи, представляется единственно возможным: «Hurricane Theodore younger brother of the recently abated Joseph» ( Ураган Теодор, младший брат только что притихшего Джозефа).
Нигде так не сказывается мастерство переводческой школы Джонсона, как в маленьких деталях. Говоря о знаменитых бактериологах, Муравьева называет, кроме Пастера и Мечникова, еще одного — Клодт. Переводчик, следуя правилу не «исправлять» автора и не вмешиваться в его дела, честно повторяет «Clodt», хотя я не смог найти ни одного бактериолога с этим именем и подозреваю, что Муравьева имела в виду не Клодта, а Роберта Коха.
Это роман, который, будет, без сомнения, широко востребован читательской аудиторией. У рецензента, правда, постоянно возникали проблемы запомнить и определить кто есть кто в этом тексте. Муравьевой, как многим пищущим в толстовском ключе (в голову приходят Шолохов, Василий Гроссман, Солженицын), не всегда достаёт феноменальной толстовской способности выхватывать самые броские черты третьестепенных персонажей, которых так много в её романе. Хорошо было бы составить специальный список этих персонажей еще и потому, что не знающему русский язык человеку трудно понять, что Дмитрий и Митя — это имена одного и того же человека, так же, как Елизавета и Лиза, Анастасия и Настя. Хотя, должен заметить, что эта небольшая путаница компенсируется четкой симметрической структурой романа в целом. Роман начинается тем, что Митя Ушаков теряет свою бабушку, Лизу, погибшую через неделю после смерти деда, а заканчивается сценой у постели другой Лизы, любимой Ушаковым женщины, несколько часов назад родившей ребенка от другого человека. И то, и другое событие могло отпечататься в душе героя как День Ангела.
В довершении к тем проблемам, которые возникали у переводчика, работающего с такой непростой прозой, у Джона Дьюи были и другие задачи. В тексте Муравьевой огромное число литературных отсылок, особенно к стихам и песням, и это можно понять, если учесть, что, живя в Москве, она сама была литературоведом и переводила стихи. Некоторые писатели, вроде Ходасевича или Юза Алешковского, обозначены совсем слегка и, я бы сказал, «в скобках», зато другие, вроде Александра Вертинского или Наума Коржавина, появляются в романе полнокровными людьми. Примеры стихотворных цитат как из известных поэтов, так и из безымянных, четко разнятся внутри текста. Это легко заметить по той серьезности, на фоне которой возникают строки из Ходасевича, и той мрачной шутливости, внутри которой воспроизводится пародийное, коллективного народного сочинительства, содержание толстовского романа «Анна Каренина».
Заново демонстрируя своё мастерство, уже известное нам по его тютчевским переводам, Джон Дьюи точно воспроизводит и ритм, и размер, не утрачивая при этом яркого и сочного богатства языка оригинала.
Английские издатели не выражали до сих пор большого энтузиазма и готовности переводить современную русскую литературу. Эта книга, увидевшая свет с помощью российского Института Перевода, оказалась первой книгой издательства «Thames River Press», переведенной с русского языка. Надо надеяться, что она — первая из многих, которые последуют за ней. И, кроме того, приятно думать, что в самом скором времени роман «День Ангела» появится у нас и в наиболее «демократичной» бумажной обложке.