РейтингиСистема не сеяла болячки (ибо садизм, желание истреблять и унижать являются болезнями, а не нормой), но провоцировала их в исполнителях. Дремлющие в человеке недуги просыпались и пожирали сначала других, а следом самого хозяина, нередко доводя до клинического состояния.
Ежов демонстрировал признаки психопатии и некрофилии. Он, как и многие даже высшего ранга чиновники, имел «низшее образование», при этом владел прекрасной врожденной письменной речью. Но его малообразованность не могла объяснить садизма и склонности к извращениям. В жестокое и страшное время обычные люди приобретают черты этого времени.
Так, например, в рапорте помощника начальника 3-го спецотдела НКВД капитана государственной безопасности Щепилова начальнику 3-го спецотдела НКВД полковнику тов. (товарищу) Панюшкину от 11 апреля 1939 года Щепилов пишет:
«Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.
1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком „Секретариат НКВД“, адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету „Наган“ и одна, по—видимому, к револьверу „Кольт“).
Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой „Зиновьев“, „Каменев“, „Смирнов“ (причем в бумажке с надписью „Смирнов“ было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят».
Признаки болезни не воспринимались как ее проявление, но от этого они не прекращали таковыми быть. И постоянные знаки истории проходили неузнанными в момент их появления. Как, например, «верховка» — место приведения в исполнение расстрельных приговоров, располагавшееся в колхозе «Коммунарка» на территории бывшей дачи казненного наркома НКВД Генриха Ягоды, на смену которому пришел Николай Ежов.
В рабочих документах преемника Ягоды наркома Ежова есть запись:
Нередко именно воля случая, рука судьбы играли решающую роль в выживании отдельного человека.
С приходом Берия наметились признаки некоторого рационального, более осознанного управления. Арестов не стало значительно меньше, но все же пик террора пришелся на 1936–1938 годы, с плато в 1937 году, который фигурирует в различных документах и воспоминаниях, то есть год до прихода Берия.
Однако репрессии не прекращались никогда. С момента запуска масштабного «красного террора», условно после убийства Урицкого, репрессии катились волнообразно — то нарастая, то затихая; то увеличивая, то уменьшая охват.
Характерным было и то, что с точки зрения правительства большевиков они, конечно, вообще не считались репрессиями. Для большевиков эти меры были «чисткой» и «классовой борьбой» с врагами советской власти.
Когда конницы Буденного вырезали целыми хуторами казаков, это не называлось «резней». Это была «война» с контрреволюционерами. Стоит сказать, что и казаки при любом удобном случае самым жестоким образом расправлялись с красногвардейцами (затем — красноармейцами). Гражданская война показала потенциал «народной дубинки».
Но двадцатилетний волнообразный массовый террор после 1938 года стал терять энергию и переходил постепенно в относительно инерционный ход, несмотря на всплеск в годы после окончания Второй мировой войны.
Любой всплеск указывал (если анализировать даты) на необходимость смирения народа. Смиряли не только несогласных, но и привыкших воевать: ментально и фактически мобилизованный народ необходимо было демобилизовать, полностью атомизировать. Вместо условной дубинки народу вручали условную пилу на делянке.
