Представьте себе, каково улыбаться, получив пощечину. Теперь представьте, каково это двадцать четыре часа в сутки. Вот это и было оно - прятать еврея.

Мне казалось, что с головы сняли крышку и внутрь подуло холодным сквозняком; мысли — всего лишь пылинки на ветру.

Я никогда не целовал женщины на трезвую голову и, уж точно, при свете дня. Не могу объяснить, каким образом, но в тот же миг я понял, что она – моя судьба.

— Хорошо, что у меня нет аппетита, парень. — Он покачал головой. — Потому что голод заставил бы меня доесть все, и не факт, что в результате я выжил бы.

Здесь мы прямо на границе — на границе тьмы, — и зимой лучше быть где угодно, только не в таком месте. На вересковых пустошах есть твари, о которых даже подумать тошно. Однако если мы не сможем противостоять им, то кто сможет?

Однажды отец сказал мне, что женщины знают то, что мужчинам неведомо. Иногда это заметно по их глазам, но никогда не стоит спрашивать, о чем они думают. Иначе можно услышать такое, чего слышать не хочешь.

«Никогда не давай обещания, которого не готов сдержать», – говорил мой отец. Так что выбора у меня не было. Отец разъяснил мне, где зло и где добро, а то, что теперь я стал учеником Ведьмака, ничего не меняло.

– Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно!

Уже приготовившись получить отставку, она вдруг вознеслась выше, чем раньше.

– Клянусь, что если и изменю тебе, то не иначе как с королем!

Люди здесь живут более сосредоточено, живут больше своим внутренним миром - не на поверхности, не в переменах, не в легковесном и внешнем.

Ох, пропади моя душа! Он еще хуже, чем я ожидал, а я, видит черт, не из оптимистов.

Разлука могла угасить это чувство, или обстоятельства потребовали, чтобы он его подавил, но ей никак не верилось, что этого чувства вообще не существовало.

Застенчивость всегда порождается ощущением, что ты в том или ином отношении много хуже других людей.

...ни один не дал мне ощутить столь же неколебимое чувство безопасности, какое делаешь ты.

Я - совсем как ты. Я тоже не умею пользоваться словами.

Его образ настолько занимал меня, что я забыл о его реальном существовании и не считал за живого человека, способного воспользоваться телефоном.

То, что я принял за выражение,очевидно, являлось собственно его лицом. Меня сбил с толку изгиб его верхней губы, превращенной в оскал какой-то генетической недостачей.

Мы были точкой тепла в бесконечности.

– Чего ты хочешь? – Произнося эти слова, я уже раскаивался. Меня не интересовало, что он хочет, я вообще не хотел с ним говорить. Скорее это был не вопрос, а демонстрация враждебности.

...все вокруг казалось многозначительным, словно было выделено курсивом. Может быть, от страха.

Нормально поговорить и выслушать друг друга... это всегда идет на пользу отношениям.

Дело в том, что я ни в чем не могу тебе отказать. Если придется сдавать экзамен по тебе, я получу высший балл, не перепутаю ни малейшей детали. Ты будешь мною гордиться!

На меня навалилась пустая, отупляющая бесчувственность, возникающая, когда кто-то в комнате занимает все эмоциональное поле.

Разве не в том и состоит вся соль художественной литературы – в избирательном преображении действительности? Чтобы, малость исказив ее, добраться до самой сути.

Мне хватило и мимолетного взгляда, чтобы понять: море – это огромный город.

Душа каждого человека связана с душой мира точно так же, как любой родник — с потоком подземных вод. И то, на чем стоит мир, непостижимый, невыразимый никакими словами, и то, что составляет нашу суть и рвется к самовыражению, — в сущности, одно и то же. Конечное в бесконечном и бесконечное в конечном.

Когда держишь зоопарк – а это искусство и одновременно наука, – важно приучить зверей к тому, что человек всегда рядом.

Благословен будь шок! Благословенно будь в нас то, что избавляет от ощущения боли и скорби!

Жизнь надо принимать такой, какой она тебе достается, – но уж от этого стараться взять все самое лучшее.

Мы никогда не бываем довольны. Мы даже не знаем, что значит это слово.

Я человек сентиментальный, человек слабый и податливый, и никто не умеет обвести меня вокруг пальца лучше , чем я сам.

- Ты знаешь, - повернулся я к Инес, - глядя на мужское тело, особенно - голое, я поражаюсь, и как это женщины могут воспринимать мужчин всерьез.
- Всерьез? - фыркнула Инес. - А с чего ты взял, что кто-то воспринимает вас всерьез?

Если, по твоему мнению, я говорю глупости, вразуми меня, а не смейся надо мною. Да и над чем смеяться? Над тем, что для меня теперь свято, благородно? Ну, пусть я заблуждаюсь, пусть это все неверно, ошибочно, пусть я дурачок, как ты несколько раз называл меня; но если я и заблуждаюсь, то искренно, честно; я не потерял своего благородства. Я восторгаюсь высокими идеями. Пусть они ошибочны, но основание их свято.

"Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого. Вы можете ошибиться, и притом, весьма крупно."

Да и каким способом весь этот народ, развитой, сильно поживший и желавший жить, насильно сведенный сюда в одну кучу, насильно оторванный от общества и от нормальной жизни, мог бы ужиться здесь нормально и правильно, своей волей и охотой? От одной праздности здесь развились бы в нем такие преступные свойства, о которых он прежде не имел и понятия.

Со всей Руси присылались сюда преступники. Они сами считали себя вечными и срока работ своих не знали.

Если она начнет проигрывать, то она уж и не отойдет от стола, из упрямства, из злости, и все будет играть, все будет играть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и тогда… тогда…
— И тогда, — подхватил генерал, — тогда вы погубите все семейство! Я и мое семейство, мы — ее наследники, у ней нет более близкой родни.

Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели, регистраторы, их товарищи — очень нравится и отлично принялось. Затем следующая сила, разумеется, сентиментальность. Знаете, социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности. Но тут беда, вот эти кусающиеся подпоручики; нет-нет да и нарвёшься. Затем следуют чистые мошенники; ну эти, пожалуй, хороший народ, иной раз выгодны очень, но на них много времени идёт, неусыпный надзор требуется. Ну и, наконец, самая главная сила — цемент всё связующий — это стыд собственного мнения.

— Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме. — Старые философские места, одни и те же с начала веков,...

— Я ничего, ничего не думаю, — заторопился, смеясь, Петр Степанович, — потому что знаю, вы о своих делах сами наперед обдумали и что у вас всё придумано.

Знайте, что есть такой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальше которого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоре своем громадное наслаждение...

Что мне во всей этой красоте, когда я каждую минуту, каждую секунду должен и принужден теперь знать, что вот даже эта крошечная мушка, которая жужжит теперь около меня в солнечном луче, и та даже во всем этом пире и хоре участница, место знает свое, любит его и счастлива, а я один выкидыш, и только по малодушию моему до сих пор не хотел понять это!

Но во мне есть и грех пред вами: я вас люблю. Совершенство нельзя ведь любить; на совершенство можно только смотреть как на совершенство, не так ли? А между тем я в вас влюблена.

Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, — правда и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны.

Зовите любовь, а то она ведь может и не прийти.

Ты сегодня никого не убил? Но скольких ты оставил умирать?

Неужели в жизни больше негде существовать - только "в доме" или "вне дома"? Неужели человеку больше негде быть?

Головы практиканток оказались в определенном смысле пусты, система защиты рухнула, так что им ничего не стоило признать безоговорочный авторитет старшей сестры. Она заполняла их опустошенные умы, не встречая никакого сопротивления.