Рейтинги
Произведения Александра Пушкина, за исключением, пожалуй, «Графа Нулина» и эпиграмм, давно перекочевали в статус неприкосновенной классики: высокий стиль, высокие идеалы и ни слова о хулиганстве и юморе. А ведь Пушкин над чем только не смеялся!
О ярких примерах пушкинского юмора в романе «Евгений Онегин» — в нашем материале.
Секрет дяди и племянника
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог»
Кто не знает первых строчек знаменитого романа? Забавные и странные, они буквально врезаются в память и остаются с нами на долгие годы. И неспроста! Пушкин начинает свой роман с убийственной иронии, которую читатели чувствуют, даже если смысл этих строк им не вполне ясен.
Исследователи не раз замечали, что впервые оборот про «честные правила» появился вовсе не у Пушкина, а у Крылова в его басне «Мужик и осел»: «Осел был самых честных правил». Так что знаменитый поэт «списал» у не менее знаменитого баснописца, подспудно намекнув на интеллектуальные и нравственные особенности своего героя. Далее мы узнаем, что «деревенский старожил» (тот же дядя) «Лет сорок с ключницей бранился, / В окно смотрел и мух давил». И притом, «имея много дел», не глядел в иные книги, кроме старого календаря и тетради расхода.
Современники, разумеется, знали басню, поэтому, когда «Евгений Онегин» увидел свет, характер дяди они поняли с первых строк.
-19% Евгений Онегин 404 ₽ 499 ₽ -19% В корзину
И все-таки уже в этих строчках есть странная тавтология, которую «ослиная» метафора объясняет не до конца. Почему человеку «самых честных правил» (постоянное свойство) пришлось заставлять себя уважать? Чтобы объяснить эту фразу, литературовед-пушкинист Валентин Непомнящий ссылается на черновой вариант романа:
«Мой дядя самых честных правил
Он лучше выдумать не мог
Он уважать себя заставил
Когда не в шутку занемог»
(авторские орфография и пунктуация сохранены)
И здесь все становится на свои места. Вступление романа — это мысли самого Онегина, считающего смертельный недуг родственника единственным достойным уважения делом (лучше выдумать не смог, чем заболеть), на которое только способен этот человек. Таким образом, Пушкин начинает свой роман не только с усмешки над старым помещиком, но и с жесткой критики своего персонажа, обрадовавшегося скорой кончине. Правда, поэт тут же ее сгладил положением персонажа, оправдав все юностью Онегина: «Так думал молодой повеса».
Секрет брегета и кометы
«Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар,
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
<...>
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный»
Ну, о боливаре и стремлении Онегина к франтовству мы вам уже рассказывали. Гораздо интереснее теперь посмотреть на иронию, с которой Пушкин описывает повседневные дела героя. Литературовед Владимир Маркович указывает на несоответствие «высокого» штиля, заданного оборотом «гуляет на просторе», и дел Онегина. Здесь же «недремлющий брегет» (часы класса люкс) задает механический тон всем действиям персонажа.
Дальше — больше. Пушкин говорит о «вине кометы», имея в виду, конечно, страшную комету 1811 года, которую можно было наблюдать аж 290 дней. Именно ее над Москвой видел Пьер Безухов в «Войне и мире» и лирический герой Мицкевича в поэме «Пан Тадеуш». Для них комета была предвестницей страшных событий, для Онегина — лишь символом года, когда был собран неплохой урожай.
«Онегина окружают „нетленные“ ценности, он запанибрата с самою вечностью, но, увы, это всего лишь нетленность чужеземного пирога. К бульвару и ресторанам, бутылкам и блюдам сводится онегинский „космос“ — это и есть та „вселенная“, за пределы которой не выходят даже помыслы петербургского денди», — пишет Маркович.
Секрет Ольги
«Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила,
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан...»
Портрет Ольги узнать не сложно, и не только тем, кто хорошо помнит «Евгения Онегина». Пушкин и сам признается в тривиальности образа: «...но любой роман / возьмите и найдете верно / ее портрет...» Все дело в том, что Ольга — это пародия на романтических героинь XVIII-XIX веков. Судьба их в литературе того периода — либо удачный брак, либо смерть.
Евгений Онегин. Стихотворения. Проза
«Обручив» ее с Ленским, а затем выдав за проезжего улана, Пушкин иронизирует над подобными женскими образами, показывая, что они вполне могут быть пошлыми и приземленными. Впрочем, как и образ поэта Ленского, который, если бы не погиб, вполне возможно, «В деревне, счастлив и рогат, / Носил бы стеганый халат».
Но таким отношение к Ольге было не всегда. Как показал востоковед Игорь Дьяконов, считавший пушкинистику своим хобби, в первых черновиках именно она была главной героиней, а о Татьяне не шло и речи. В 1823 году, когда у романа только появился план, Пушкин еще был очарован романтическим идеалом. И его Ольга (прототипом послужила сестра поэта Ольга Пушкина) была полным воплощением традиционной литературной героини: белокурое и прекрасное дитя бедных, но благородных родителей, возросшее в деревенской глуши, далекое от светской суеты и притворства. Но поэту тяжело давался «обычный» образ:
«Вернувшись к строфе XXIII, Пушкин дошел до окончательного суждения о портрете Ольги-блондинки («надоел он мне безмерно») и затем, опять уверенной рукой, дописал строфу до конца: «[...] [Я] И новый карандаш беру Чтоб описать ее сестру».
«Об истории замысла „Евгения Онегина“», И. М. Дьяконов
Секрет архивных юношей
«Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят,
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
<...>
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел»
Отношение «архивных юношей» к Тане тоже изначально было иным. В раннем варианте читаем:
«Архивны юноши толпою
На Таню издали глядят,
О милой деве меж собою
Они с восторгом говорят»
Историк культуры Юрий Лотман объясняет эти перемены и тем, что Пушкин опасался клейма романтической «милой девы», и тем, что сами «юноши» разочаровали поэта.
Словосочетание «архивные юноши» — это собирательное прозвище образованных молодых людей, служивших в 1820-х годах в Московском архиве Коллегии иностранных дел. Через него прошел и сам Пушкин, и братья Тургеневы, и будущий автор «Князя Серебряного» Алексей Толстой. Но в седьмой главе автор говорит не обо всех «архивариусах», а об узком кружке «любомудров», с которыми Пушкин сошелся в 1827 году. Очень быстро поэт разочаровался и в самих «кружковцах», и в их журнале «Московский вестник». И, иронизируя над напыщенностью и чрезмерной серьезностью этих молодых людей, вывел их в своем романе неспособными понять красоту и поэтичность Татьяны.
Секрет двоюродного брата Пушкина
«С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам конечно он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут»
Исследователи не раз отмечали, что Пушкин смеется не только над своими героями, но и над собой. Чего стоит одна «болтливая» лира из первой главы. В сцене именин Татьяны он несколько раз говорит о своем «двоюродном брате», который подвел к Онегину Татьяну и Ольгу в котильоне, спровоцировав тем самым будущую дуэль.
Кто же этот странный родственник поэта? Все дело в том, что Буянов — герой поэмы «Опасный сосед», написанной дядей поэта Василием Львовичем Пушкиным. Таким образом, автор не только смешивает реальное и вымышленное, но и посмеивается над своими родственными связями.
Что же до гостей, то и их узнать не сложно, достаточно перечитать описание Таниного сна, где чудовища напоминают тех, кто приехал на именины главной героини.
«Облеченные в плоть и кровь, снабженные значащими именами (Трике, Пустяков, Петушков, Гвоздин) и именами всем известных литературных героев (Скотинины, Буянов), они заполняют пространство романа, и идиллический, прекрасный мир уходящей дворянской культуры начинает сжиматься, как шагреневая кожа», — пишет советский и американский литературовед Марк Альтшуллер.
Пожалуй, именины Татьяны — одно из немногих мест романа, где ирония автора, всегда сглаженная дополнительными замечаниями, оговорками или встречной улыбкой, перерастает в злой смех.
