Рейтинги
«Эхо» — история о любви, человечности, красоте и музыке, развернувшаяся на фоне Второй мировой войны и объединившая несколько поколений детей из разных уголков мира. Роман стал бестселлером The New York Times, а его автор Пэм Муньос Райан была удостоена медали Джона Ньюбери за выдающийся вклад в развитие американской детской литературы. Мы публикуем отрывок из этой книги.
***
Фридрих и Элизабет сели напротив отца, а он поставил на стол холодный чайник и обхватил его ладонями.
Потом глубоко вздохнул.
— Роды начались ночью. Доктор Браун и медсестра приехали к нам домой. Как только ты появился на свет, у тебя начались судороги. Доктор Браун сказал, что ты не доживешь до утра. Медсестра перед уходом сделала отпечатки твоих пяточек, маме на память — хоть какое-то утешение. А ты взял и дожил до утра. И следующий день пережил, и следующий. А мама... начала угасать, несколько месяцев спустя.
У отца на глазах блестели слезы.
— Почему ты никогда не рассказывал? — спросил Фридрих. — Про эпилепсию?
— Мама, когда уже лежала в больнице, взяла с меня слово, что никому не расскажу. С каждой неделей твое родимое пятно становилось заметней, а вместе с ним росли сплетни и суеверные слухи. Фрау фон Гербер уверяла, что мама, когда была беременной, пролила себе на живот красное вино, оттого и метка осталась. Продавец в булочной говорил, что незадолго до твоего рождения мама сильно испугалась, и пятно появилось из-за этого.
— Я помню, — сказала Элизабет. — А цыганка на улице считала, что это знак родовой тайны — нечто в истории нашей семьи, о чем никто не знает.
— Все это чушь! — сказал отец. — Ваша мама не пила вина и никогда ничего не боялась. И не было в истории ее семьи никаких зловещих тайн. Хотя за тебя, Фридрих, она беспокоилась. У ее тетушки было похожее родимое пятно, так что мама знала, что жить с этим тяжело. Добавить сюда еще и такое клеймо, как эпилепсия, было бы уже слишком.
Фридрих растерянно оглянулся на Элизабет.
— Клеймо?
— Снова бабьи сказки! — ответила сестра. — Кое-кто считает, будто эпилептики безумны или одержимы бесами. Невежественные выдумки, только и всего!
— Теперь ты понимаешь, почему мама просила нас с доктором Брауном никому не рассказывать о твоих судорогах. Мы пообещали. Честно говоря, я о них совсем забыл. После года судороги у тебя совершенно прекратились.
Фридрих однажды видел эпилептический припадок, еще в детском саду. Он стоял у мольберта и рисовал, и вдруг мальчик за соседним мольбертом упал на пол. Кисточка выпала у него из руки и отлетела в дальний угол. Он издавал жуткие звуки, как будто давился, все его тело дергалось и корчилось. Он выл, словно зверь, и в ту минуту действительно казалось, будто в него вселились бесы. Но все закончилось так же быстро, как началось. Воспитательница вывела детей из комнаты, а когда они вернулись, того мальчика уже не было. Фридрих больше его не видел.
Что, если с ним случится припадок в самый неподходящий момент? Например, во время прослушивания? Примут его тогда в консерваторию? Может, он и правда сумасшедший? Фридрих потер виски.
Отец протянул ему чайник:
— Нам всем сейчас не помешает выпить чаю.
Фридрих поставил чайник на плиту и зажег под ним огонь.
Элизабет нахмурилась.
— Вероятно, судороги были из-за высокой температуры. Но в любом случае доктор Браун наверняка все записал в медицинскую карту. Так полагается.
Она встала и принялась ходить по комнате, сосредоточенно хмурясь.
Отец покачал головой.
— Какая разница? Доктор Браун пообещал никому не рассказывать и сдержал слово.
— Это неважно, отец! Запись все равно осталась. Как ты не понимаешь? — воскликнула Элизабет. — У Фридриха есть изъян — родимое пятно, и оказывается, это наследственное. Ты сам сказал: у мамы была тетушка с такой же отметиной. А теперь еще и запись об эпилептических припадках, а эпилепсия тоже считается наследственным заболеванием. В новом законе об этом четко сказано.
— В каком новом законе? — спросил Фридрих.
Элизабет посмотрела на отца.
— Ты ему не говорил? Отец, я же несколько месяцев назад тебе об этом писала!
Чайник закипел и начал плеваться.
— Я прочел. Он не подпадает под действие, — сказал отец.
— Он всегда подпадал, уже с одним только родимым пятном! — возразила Элизабет. — А теперь еще и эпилепсия — подпадает безусловно. У нас в больнице подробно разъясняли закон и...
Фридрих стукнул по столу.
— Хватит говорит обо мне, как будто меня здесь нет! Я уже не грудной младенец. Какой закон? О чем?
Элизабет скрестила руки на груди.
— Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями. Его приняли в июле. До января врачи обязаны сообщить о пациентах с физическими пороками развития или с наследственными заболеваниями. Таким людям будут делать специальную операцию, чтобы у них не могли родиться дети и, таким образом, они не передали потомству свои недуги.
Фридрих посмотрел на отца.
— Операция?
— Тебе не будут делать эту операцию! — отрезал отец.
Элизабет посмотрела на отца как на ребенка.
— Его никто не спросит. Врачам приказано сообщать обо всех пациентах с физическими недостатками, алкоголизмом, психическими заболеваниями, слепотой, глухотой, эпилепсией... Составлен целый список нарушений.
— Фридрих не преступник!
— Передать по наследству свою болезнь — преступление против будущих граждан Германии, — сказала Элизабет. — Потому закон и принят, чтобы подобное не повторялось.
У Фридриха было какое-то странное ощущение в животе — то же самое он чувствовал, когда на школьном дворе кто-нибудь собирался его ударить. В голове роились вопросы. Его лицо — преступление? Разве он — это всего только родимое пятно и болезнь, которая давно прошла? Что с ним сделают, если нацисты решат, что он — урод?
— И ты одобряешь этот новый закон? — спросил отец.
— Я его понимаю, — ответила Элизабет. — Доктор Браун обязан будет сообщить о Фридрихе. И обо мне тоже, поскольку и родимое пятно, и эпилепсия присутствуют в моей семье. Я добровольно пойду на операцию. Это самое меньшее, что я могу сделать для своей страны. И меня за это будут уважать. Фридрих должен поступить так же.
Фридрих уставился на Элизабет. Неужели она правда намерена посредством операции доказать свой патриотизм? И от него того же хочет?
Отец весь покраснел и начал задыхаться. Ему даже говорить было трудно.
— Уже сейчас многие высказывают сомнения по поводу того, каков будет уровень смертности при таких операциях. А может, гитлеровцы просто убьют всех, кого считают нежелательными элементами, ради так называемой чистоты расы?
У Фридриха кровь отхлынула от лица.
— Отец?...
— Не волнуйся, сынок. Я сам пойду и поговорю с доктором Брауном.
— Отличная мысль. — Элизабет ухватилась за спинку стула. — И я попрошу тебя, отец, если уж ты при мне говоришь о Гитлере, говори уважительно. Мне необходимо верить, что ты и сам не против вступить в партию. В этом случае, когда вышестоящие товарищи меня спросят о семье, — а спросят обязательно, — я смогу честно ответить, что не имею причин подозревать тебя в оппозиционных настроениях. Если я буду вынуждена признать, что ты не сторонник национал-социалистической партии, это может плохо кончиться.
— Что? — Фридрих не верил своим ушам. — Ты донесешь на родного отца?
Элизабет вздернула подбородок.
— Партия вознаграждает за стойкость и честность. Если бы в моей семье были несогласные и я о них умолчала в ответ на прямой вопрос, это сильно повлияло бы на мое положение в Союзе, а как следствие — и на мою работу в больнице. Я бы лишилась возможности работать по профессии. Для меня это был бы конец.
— Для тебя? — повторил Фридрих. — А отец как же? Противников Гитлера сажают в тюрьму, и они там умирают от непосильной работы. А я? Меня могут убить на операционном столе за то, что у меня есть изъян.
В горле у него стояла горечь.
— Фридрих, молчи! — строго сказал отец.
Что такое? Отец сошел с ума?
Отец вцепился обеими руками себе в волосы. Потом выпрямился, расправил плечи, пристально посмотрел на Элизабет, а вслед за тем — в глаза Фридриху.
— Фридрих, слушай меня внимательно. Элизабет права. Мы — законопослушные немцы.
— Но...
— Ни слова не желаю слышать в этом доме против Гитлера и нацистов, — твердо сказал отец.
Фридрих так и ахнул.
— Отец, ты же не можешь с ними соглашаться...
Голос отца задрожал от гнева.
— Ни! Слова! Больше! Понятно?
Никогда в жизни отец так не кричал на Фридриха.
Он ответил шепотом:
— Да.
Отец взял со стола пачку бумаг и снова шлепнул их на стол перед Элизабет.
— Здесь все, что тебе нужно: твое свидетельство о крещении, наши с мамой брачные свидетельства, свидетельства бабушек и дедушек. Можешь быть спокойна, ты стопроцентная немка. А сейчас мне надо готовиться к уроку, скоро придет ученик.
Отец быстрыми шагами вышел из кухни.
Элизабет собрала документы и тоже ушла, напевая себе под нос.
Фридрих еще долго смотрел ей вслед.
Пронзительно взвизгнул закипающий чайник.
