Отрывок из книги лауреата Букеровской премии
Джордж Сондерс — один из самых известных современных американских авторов. Его роман «Линкольн в бардо» был удостоен престижной Букеровской премии в 2017 году. «Десятое декабря» — сборник рассказов писателя. Мы публикуем отрывок из одноименной новеллы, входящей в эту книгу.
***
Эбер, пошатываясь, вышел из леса и увидел: паренька нет, только черная вода. И зеленая куртка. Его куртка. Его старая куртка на льду. Вода уже успокаивалась.
О черт.
Это ты виноват.
Парнишка оказался там только потому...
На берегу близ перевернутой лодки лежал какой-то идиот. Лицом вниз. Бездельник. Лежит себе лицом вниз на работе. Наверно, так и лежал, пока этот несчастный паренек...
Постой, отмотай назад.
Это же и есть паренек. Слава богу. Лежит лицом вниз, как тело на фотографии БрейдиМэтью Брейди (1822 — 1896) — один из первых фотографов в истории Америки, более всего известен своими снимками времен Гражданской войны.. Ноги еще в пруду. Похоже, он лишился сил, выбираясь на берег. Промок до нитки. Белая куртка посерела от воды.
Эбер вытащил паренька. Потребовалось четыре рывка. Перевернуть его сил не хватило, но, по крайней мере, он повернул его голову, чтоб рот не был в снегу.
Парнишка в беде.
Весь промок, десять градусов.
Судьба.
Эбер опустился на одно колено и сказал парнишке веским, отцовским голосом, сказал, что нужно встать, нужно двигаться, иначе он потеряет ноги, может умереть.
Парнишка посмотрел на Эбера, моргнул, остался лежать.
Он ухватил паренька за куртку, перевернул, грубо посадил. Парня так трясло, что рядом с этим дрожь Эбера казалась детскими игрушками. Парнишка словно работал отбойным молотком. Нужно его согреть. Но как? Обнять? Лечь на него? Ну и будет один брикет мороженого на другом.
Эбер вспомнил о своей куртке на льду, на кромке черной воды.
Брр.
Найди ветку. Нет тут нигде веток. Где, черт возьми, тут была хорошая отломанная ветка, когда ты...
Ладно, ладно, он сделает это без ветки. Он прошел пятьдесят футов вдоль берега, спустился в пруд, описал большой круг по прочному льду, повернул к берегу в сторону черной воды. Колени у него дрожали. Почему? Он боялся провалиться. Ха. Придурок. Лицемер. До куртки оставалось пятнадцать футов. Его ноги сопротивлялись Бунтовали.
Доктор, у меня ноги бунтуют.
Это вы мне рассказываете?
Он делал маленькие шажки. До куртки десять футов. Он опустился на колени, немного продвинулся на четвереньках. Опустился на живот. Вытянул руку.
Пополз на животе.
Еще немного.
Еще немного.
Потом двумя пальцами ухватил за уголок. Подтащил к себе, отполз назад, словно плыл брассом задом-наперед, поднялся на колени, встал, сделал несколько шагов от берега, и теперь уже был в пятнадцати футах от того места и в безопасности.
А потом — как в прежние времена, когда он укладывал спать Томми или Джоди, а они после долгого дня не стояли на ногах. Ты говорил «Руку» — ребенок поднимал руку. Ты говорил «Другую руку» — ребенок поднимал другую руку. Сняв с паренька куртку, Эбер увидел, что рубашка на парне леденеет. Эбер стащил с него рубашку. Вот доходяга. Мальчишка был кожа да кости. На таком холоде малыш долго не протянет. Эбер снял с себя пижамную куртку, надел на мальчишку, просунул его руку в рукав зеленой куртки. В рукаве оказалась шапка Эбера и его перчатки. Он надел на паренька шапку и перчатки, застегнул куртку на молнию.
Брюки на парне превратились в лед. Его ботинки представляли собой ледяную скульптуру ботинок.
Нет, нужно все делать, как полагается. Эбер сел на лодку, снял с себя ботинки и носки, стащил пижамные брюки, посадил парня на лодку, снял с него ботинки. Принялся стаскивать с ребенка штаны и вскоре частично вытащил из брючины одну ногу. Он раздевал мальчишку на десятиградусном морозе. Может быть, этого-то как раз и нельзя было делать. Может, он его убил. Он не знал. Он просто не знал. В отчаянии он принялся стаскивать брюки дальше. Наконец паренек вылез из них.
Эбер надел на него пижамные брюки, потом носки, потом ботинки.
Паренек с закрытыми глазами стоял в одежде Эбера, его покачивало.
Мы теперь прогуляемся, договорились? сказал Эбер.
Ничего.
Эбер подбадривающе похлопал паренька по плечам. Как на футболе.
Мы тебя отведем домой. Ты далеко живешь?
Ничего.
Он похлопал посильнее.
Парнишка ошеломленно смотрел на него.
Хлоп.
Парнишка пошел.
Хлоп-хлоп.
Как спасался бегством.
Эбер погнал паренька перед собой. Как ковбой корову. Поначалу парнишку мотивировал страх перед очередным хлопком, но потом слово взяла старая добрая паника, и он припустил бегом. Эбер за ним не поспевал.
Парнишка у скамьи. Парнишка у начала тропинки.
Молодец, давай домой.
Парнишка исчез в лесу.
Эбер пришел в себя.
Вот так-так. Дела.
Он никогда не мерз. Никогда не уставал.
Он стоял в снегу в исподнем близ перевернутой лодки.
Подошел к ней поближе и сел в снег.
Робин бежал.
Вот скамья, вот лес, вот знакомая тропинка.
Что за фигня? Что за фигня с ним случилась? Он упал в пруд? Его джинсы заледенели? Перестали быть синими джинсами. Стали белыми джинсами. Он посмотрел на ноги — остаются ли его джинсы все еще белыми джинсами?
На нем были пижамные брюки, типичные клоунские, еще и от того, что засунуты в какие-то громадноидные ботинки.
Он что, сейчас плакал?
Я думаю, плакать полезно, сказала Сюзанна. Это означает, что ты в ладу со своими чувствами.
Брр. Хватит уже, это было глупо разговаривать в голове с какой-то девчонкой, которая назвала тебя Роджером.
Ух.
Устал очень.
Здесь был пенек.
Он сел. Хорошо отдохнуть. Нет, ноги он не потеряет. Они у него даже не болят. Он их даже не чувствует. Он не умрет. В своем возрасте он не думал о смерти. Чтобы получше отдохнуть, он прилег. Небо было голубое. Сосны покачивались. Не все в такт. Он поднял руку, увидел, что она дрожит.
Он, пожалуй, закроет глаза ненадолго. Иногда в жизни случаются моменты, когда хочется уйти. И тогда все поймут. Все поймут, что дразниться нехорошо. Иногда дразнились так, что это становилось нестерпимо. Иногда ему казалось, он не выдержит еще одного такого ланча, когда он безответственно ел, сидя на свернутом борцовском мате в углу кафетерия около сломанных параллельных брусьев. Он мог сидеть и в другом месте. Но предпочитал здесь. Сядь он где-нибудь еще, была вероятность, что кто-нибудь пошутит на его счет. А он потом до конца дня будет размышлять над услышанным. Иногда издевки отпускались по поводу беспорядка в его доме. Спасибо Брюсу, который как-то раз зашел к нему. Иногда его донимали издевками по поводу его манеры говорить. Иногда по поводу его матери — ее неумения себя вести. А она, нужно сказать, была настоящей девочкой восьмидесятых.
Мама.
Ему не нравилось, когда они потешались над его матерью. Мама понятия не имела о его низком статусе в школе. Мама видела его скорее как образец золотой молодежи.
Один раз он в разведывательных целях устроил тайное рандеву записи маминых телефонных разговоров. Разговоры в большинстве были скучные, приземленные и вовсе не о нем.
Кроме одного — с подружкой Лиз.
Я и представить себе не могла, что могу кого-то так любить, сказала мама. Я беспокоюсь, что, наверное, не могу соответствовать ему, если ты меня понимаешь. Он такой добрый, такой благодарный. Этот ребенок... этот ребенок заслуживает всего самого лучшего. Лучшей школы, которую мы не можем себе позволить, путешествий куда-нибудь за границу, но это тоже нам не по карману. Я не хочу обмануть его ожиданий, ты меня понимаешь? Это все, чего я хочу от жизни, ты меня понимаешь? Лиз? В конце жизни понимать, что я сделала для этого чудесного маленького мальчика все, что могла.
В этот момент Лиз, кажется, включила пылесос.
Чудесный маленький мальчик.
Пожалуй, ему надо идти.
Чудесный Маленький Мальчик — словно его индейское имя.
Он поднялся на ноги и, подхватив массивный комок одежды, словно тяжелый шлейф королевской особи, двинулся к дому.
Вот покрышка от грузовика, здесь тропинка ненадолго расширяется, а здесь деревья наверху скрещиваются, словно их тянет друг к другу. Плетеный потолок, говорила мама.
Вот футбольное поле. А за полем стоял его дом, как большое ласковое животное. Удивительно. Он дошел. Он упал в пруд и выжил, чтобы рассказать о том, что с ним случилось. Он немного поплакал, да, но потом просто посмеялся над мгновением своей человеческой слабости и пошел домой с выражением иронического недоумения на лице, получив, это нужно признать, содействие в виде бесценной помощи от какого-то пожилого...
Он вдруг вспомнил старика. Какого черта? Перед мысленным взором возник образ старика — без одежды, весь синий, в трусах в обтяжку, как военнопленный, он стоял, брошенный, у колючей проволоки, потому что в грузовике не осталось места. Или как грустный аист со сломанным крылом, который прощается с птенцом.
Он его бросил. Бросил этого старика. Даже не задумавшись ни на миг.
Чтоб мне пропасть.
Что за ссыкачество такое?
Он должен вернуться. Сейчас же. Помочь старику выбраться. Но он так устал. Он сомневался, что у него хватит сил дойти. Может быть, со стариком все в порядке. Может, у него был какой-то стариковский план.
Но он его бросил. Он не сможет с этим жить. Мозг говорил ему, что единственный способ загладить его поступок — это вернуться, спасти положение. Но его тело говорило что-то совершенно иное: это слишком далеко, ты всего лишь мальчишка, позови маму, мама знает, что нужно делать.
Он стоял, как парализованный, на кромке поля — пугало в раздуваемой ветром одежде не по росту.
Эбер сидел, ссутулившись, у лодки.
Какая перемена погоды. Люди бродили вокруг с зонтиками от солнца, направлялись в открытую часть парка. Там вертелась карусель, стояла беседка, играл оркестр. На спинах некоторых карусельных лошадок жарили еду. А на других сидели дети. Откуда они знали, какие лошадки раскаленные, а какие нет. Потому что еще лежал снег, но снег на этом шаре долго не продержится.
На этой жаре.
Если закроешь глаза, это конец. Ты это знаешь, да?
Забавно.
Аллен.
Точно его голос. А столько лет прошло.
Где это он? Утиный пруд. Он столько раз приходил сюда с детьми. Ему пора. До свидания, утиный пруд. Хотя постой. Он, кажется, не может стоять. К тому же не может оставить здесь двоих детей. Так близко к воде. Им четыре и шесть. Бога ради. И что у него в голове? Оставить дорогих малюток у пруда. Они были хорошие дети, они подождут, но им может стать скучно? И они начнут плавать? Без спасательных жилетов? Он должен остаться. Бедные детишки. Бедные брошенные...
Постой, отмотай обратно.