Велимир Хлебников в воспоминаниях современников

Велимир Хлебников (1885 — 1922) — выдающийся поэт и писатель Серебряного века, один из крупнейших деятелей русского авангарда. Он входил в число основоположников футуризма в отечественной культуре, был реформатором поэтического языка и экспериментатором в области словотворчества и зауми. Его творчество оказало мощнейшее влияние на таких поэтов, как Владимир Маяковский, Борис Пастернак, Николай Асеев, Илья Сельвинский, Семен Кирсанов, а также многих других.

Велимир Хлебников был крайне эксцентричным человеком. О том, что думали о нем его современники, читайте в нашем материале.

Осип Мандельштам: Подобно Блоку, Хлебников мыслил язык как государство, но отнюдь не в пространстве, не географически, а во времени. Хлебников не знает, что такое современник. Он гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии. Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе — железнодорожный мост или «Слово о полку Игореве». Поэзия Хлебникова идиотична — в подлинном, греческом, неоскорбительном значении этого слова. Современники не могли и не могут ему простить отсутствия у него всякого намёка на аффект своей эпохи.

Георгий Адамович: С Хлебниковым я был знаком, хотя надо сказать, что слово «знаком» по отношению к Хлебникову не подходит. Хлебников был, вероятно, самым молчаливым человеком, который когда-либо существовал на земле. Он всегда молчал. Я больше всего помню Хлебникова по «Бродячей собаке», этому знаменитому петербургскому кабаре, где он постоянно бывал, как и Маяковский, Кручёных, Бурлюки. И все они буйствовали: Маяковский на эстраде кричал, его стаскивали вниз. Я помню случай, когда его втащили на эстраду, и он прочёл стихотворение из восьми строк, описывая, как он идёт по улице. Кончалось оно так: «А с неба смотрела какая-то дрянь, величественно, как Лев Толстой». Но его тут же стащили с эстрады, стали бить по голове, он что-то выкрикивал, но как раз этого-то они и хотели: поскандалить. Поскандалить, чтобы обратить на себя внимание.

Хлебников сидел и молчал, понурив голову и ни разу не открыв рта. Здесь придётся вспомнить о Мандельштаме, человеке разговорчивом, но совсем не в стиле футуристов, к тому же говорящем блестяще. Как-то Мандельштам, по привычке, говорил и говорил и... вдруг остановился. «Я не могу продолжать, — сказал он, — потому что в соседней комнате молчит Хлебников». И действительно — в молчании Хлебникова была какая-то значительность. Он был человек, несомненно, искренний, без всякого притворства и ломания, человек, погружённый в какие-то свои фантастические мысли, иногда в какие-то цифровые выкладки: когда настанет конец света, или когда появится новая комета.

Давид Бурлюк: С Хлебниковым была беда — он не мог видеть своей рукописи или оттиска, напечатанного для корректуры, чтобы не начать тут же наносить поверх что-либо, часто совсем несходное с первой версией. Поправлять не мог — делал вариант, столь же интересный и ценный. Часто его поэма или длинное стихотворение — это только вариант на варианте, выросший из его гениального воображения словесного, как индийское божество, где из плеча рука за рукою — одна и та же, но действие их разное... Велимир Хлебников пробыл в жизни как фантастический, диковинный, феноменальный организм, непрерывно творивший слова...

Уже в 1912 году Хлебников стал увлекаться бесконечными вычислениями, и я дал ему деньги на издание малой брошюры, в которой он предсказал гибель Российской империи в 1917 году... Я вёл с ним споры и просил писать стихи, романы, но с каждым месяцем всё более рукописи Вити стали покрываться числами и формулами, в коих я не мог разобраться.

Владимир Маяковский: Хлебников — не поэт для потребителя. Его нельзя читать. Хлебников — поэт для производителя.

Николай Асеев: В мире мелких расчетов и кропотливых устройств собственных судеб Хлебников поражал своей спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суетне. Меньше всего он был похож на типичного литератора тех времен: или жреца на вершине признания, или мелкого пройдоху литературной богемы. Да и не был он похож на человека какой бы то ни было определенной профессии. Был он похож больше всего на длинноногую задумчивую птицу... Все окружающие относились к нему нежно и несколько недоуменно.