РейтингиНедавно вышла книга Дины Рубиной «Рябиновый клин», первая часть нового трехтомного романа «Наполеонов обоз». В произведении о великой любви, пронесенной через десятилетия разлуки, переплелись эпохи и страны, но внимание автора все равно сосредоточено на одной прекрасной и грустной истории.
Мы поговорили с Диной Ильиничной о географии ее произведения, особенностях исторического повествования и «долге» писателя.
У меня самый тривиальный вопрос: роман сразу задумывался как трехтомник? Или история разрасталась во время работы над ней?
Поначалу мне казалось, что я уложусь в два тома, потому что я представляла себе эту историю, знала героев, намечала их пути и перипетии, которые выпадут на их долю. Но уже к концу первого тома этот мир разросся так, что мне стало очевидно – это история на три тома.
Есть литературная байка о том, что Толстой на вопрос, почему Анна Каренина бросилась под поезд, отвечал, что она сама взяла и легла. Ваши герои могут зажить собственной жизнью и «подсказывать» вам сюжетные ходы?
Я не помню этого высказывания Толстого, скорее всего это анекдот, а вот Пушкин, тот действительно писал: «Что натворила моя Татьяна! Она выскочила замуж» — или что-то вроде этого. Толстой был прозаик, то есть очень серьезно продумывал малейшие ходы в сюжете. Для того, чтобы Анна бросилась под поезд в конце романа, в начале его она видит сон, где мужичок стучит по железу, так что, с Толстым не проходит это «самоуправство героев».
Что касается писательского замысла, его объёма и «рукавов», в которые уходит действие, то это другое дело. Рукава, ответвления могут быть, но оттуда мы возвращаемся и опять выходим на центральную дорогу основного сюжета. Возможно эти «рукава» дают некий объем воздуха. Ну хорошо, я хочу рассказать о героине, но как не поговорить о ее детстве? И вот, в романе появляется детство в белорусской деревне. Я хочу рассказать о своем герое, который вырос на станции «Вязники». Ну и как тут не вспомнить о каких-то сопутствующих персонажах, о каком-нибудь краснодеревце Илье Ефимовиче, например. Это воздух романа. И он разросся в процессе работы...
Основное действие «Наполеонова обоза» происходит в русской глубинке. Вам приходилось специально приезжать в те места, о которых вы пишете?
Знаете, у меня бывает так, что я специально езжу, но не для того, чтобы почувствовать фактуру. Сейчас, хорошо это или плохо, «прощупать и разведать материал» очень просто, ведь на всё есть интернет, и, кроме запахов, мы можем ощутить практически все. А для описания запахов есть какие-нибудь люди, которые прожили в деревне пятьдесят лет и могут рассказать, чем пахнет в апреле, когда зацветает сирень. Но дело не в том. Если я поехала в Прагу или в Париж искать место обитания моих героев, то только для того, чтобы посмотреть на зимнюю Прагу их глазами и найти ту подворотню, куда герой будет заходить, возвращаясь к себе домой вечером. Что касается русской глубинки, то я все-таки много лет прожила в России и всякую её глубинку видала. Кроме того, я работала в Москве с 2000 по 2003 год и разъезжала по всей стране. Об этом написано в романе «Синдикат», там и Брянск, и Серпухов, и Курск, и Нижний Новгород... да всё, что угодно. Россия мне известна не понаслышке.
Я знаю, что в романе фигурирует деревня под Боровском и деревни Нижегородской области, на этом география романа заканчивается?
Я не могу описывать все губернии России, в дальнейшем действие будет разворачиваться и в других странах... не будем пересказывать сюжет.
Помимо обширной географии, в романе довольно серьезный исторический контекст. Можно ли назвать «Наполеонов обоз» произведением об истории страны?
Ни в коем случае! Вся история с наполеоновым обозом — это декорации для той единственной любви, для той жизни моих героев, которую я описываю. Я всегда сочиняю человеческие судьбы, терпеть не могу исторические романы и не умею их писать. В «Наполеоновом обозе» есть отсылки к некоторым историческим реалиям, которые я не описываю подробно, я просто упоминаю о них на уровне прямой речи героев, на уровне семейных легенд, каких-то давних слухов: «Говорят, этот человек и был твоим предком, появился в селе под Боровском, в карты, говорят, хорошо играл». Это не описание жизни данного «предка» и не отрезок истории страны. Я была бы удивлена и потрясена, если бы какому-нибудь писателю удалось воссоздать в романе историю страны. Разве что Карамзину, но то уже не художественное произведение.
Роман — это совсем иное сооружение, но даже огромный роман «Война и мир» — еще не история страны. Это история многих героев, которая разворачивается в определенный временной промежуток, не так уж далеко отстоящий от эпохи Льва Николаевича Толстого. Время действия моего романа занимает отрезок с 60-х годов прошлого века по наши дни, но и это не история страны. Меня никогда не интересовали эти напыщенные категории: «история страны», «история эпохи», «наша цивилизация»... Ерунда! Человек, его любовь, его смерть, его страсть — вот, что главное в литературе, и плевать на эпоху.
Критики часто сетуют на то, что современные писатели постоянно работают с историческим материалом, забывая о настоящем времени, видите ли вы в этом какую-то проблему?
Какая в этом может быть проблема? Проблему я вижу только одну — в критиках. Та же самая проблема, которую видел и Бродский, и Максим Горький, назвавший их евнухами, которые учат здорового мужчину, как делать детей, — вот что такое критики. Они не умеют читать, они просматривают книжки, потом что-то такое рассказывают о том, как надо писать. В наше время живет достаточно талантливых писателей, каждый из которых создает свой собственный мир, и ничего не должен ни критикам, ни философии, ни политической проблематике, ни истории страны, потому что мир героев писателя — это его собственный мир, его памяти, его вдохновения, его воображения. Чем аутентичнее и чем более насыщен этот мир, тем драгоценнее этот текст.
То есть «учить» и нести публике какие-то новые идеи писатель тоже не обязан?
Если он талантливый человек, то его книги хочется читать, в них хочется остаться и побыть, с его героями не хочется расставаться. Он может написать о своем детстве, про свой огромный двор, в котором было много квартир, поочередно описывая и дядю Петю, и тетю Машу, и это будет захватывающая история! И вот в этих нескольких жизнях и будет «история страны».
Мы выпускаем антологию «Живые поэты», авторы которой позиционируют себя как люди, свободные от многих условностей. В аннотации к книге читаем: «Настоящему поэту можно все: игнорировать правила языка, поднимать больные и неудобные темы, писать о них, используя любую лексику». А для прозаиков, как вы считаете, есть ли рамки?
Рамки должны существовать только художественные, только те, которые держат искусство на надлежащей высоте. Если мне в изображении героя требуется ряд грубых слов, характеризующих лексику этого человека, я, даже не задумываясь, их употреблю. Но для того, чтобы просто эпатировать читателя, я никогда этого не сделаю. Я вообще мало думаю о читателе. О читателе я вспоминаю тогда, когда он на презентации подносит подписывать книгу и я спрашиваю, как его или ее зовут. И вот тогда я ставлю подпись, благодарная, конечно, что человек читает мой роман Но и только. Писатель не должен зависеть от читателя, он зависит от законов литературной органики и, конечно же, языка.
И последний вопрос: расскажите, когда выйдут следующие тома «Наполеонова обоза»?
Вообще-то я человек суеверный. Для того, чтобы эти книги вышли, все должно быть хорошо, и я должна писать. Это сложный вопрос, но по договору вторую книгу я должна сдать весной, а третью осенью 2019 года. И я надеюсь успеть — при условии напряженной работы.
