Последняя книга Виктора Пелевина — это шедевр. В самом прямом, буквальном, историческом значении этого слова. То есть не только захватывающее чтение, но и работа, выполненная подмастерьем, чтобы доказать свой уровень мастерства. И вершинами, к которым тянется русский художник, становятся два величайших писателя ХХ века — наш соотечественник Владимир Набоков и английский романист Джон Фаулз.
К Фаулзу Пелевин обращался еще в эссе «Джон Фаулз и трагедия русского либерализма», в котором сравнивал произведения писателя с черепаховым супом, подсунутым читающему человеку под видом традиционных щей из капусты. Автор подразумевает, что в предисловии к книге издатели называют «Коллекционера» Фаулза «эротическим детективом», то есть едой для всех. Эта метафора находит отражение и в последнем романе Пелевина, где «Еда одинакова для всех — полужидкая пища: клетчатка, белок, протеины, углеводы, витамины и минералы. А вот вкус зависит от готовности тратить шэринг поинтс. Черепаховый суп может себе позволить не каждый». Можно сказать, что речь здесь идет о духовной пище, которую человек будущего, подвешенный в невесомости своего индивидуального помещения-гроба, оснащенного всем необходимым для пребывания в иллюзии реальности, так же получает по проводам, как и пищу телесную.
Кеша, главный герой центральной части книги «Любовь к трем цукербринам», чье имя образовано от имени Че Гевары, большую часть своей жизни провел в анабиозном состоянии полусна-полуяви. Однако он научился, по-особому скашивая глаза вниз, видеть реальность, обычно заслоненную красивой компьютерной заставкой с анимированными персонажами. Ключевой фигурой этой заставки, в романе называемой фейстопом, стала японская школьница, к которой Кеша испытывал эротическое влечение. Популярность японского порно, в основе которого лежит философия дзен-буддизма с его public humiliation и покорностью учителю, вызвавшая к жизни этот персонаж, распространяется на фантастическое будущее, хотя связана с текущей модой. Корнями же она уходит в прошлое — в набоковскую Лолиту и даже еще дальше, в историю взаимоотношений Адама, Евы и Лилит. Кеша, предстающий в своих эротических фантазиях Юрием Гагариным, имеет законную социальную партнершу, выбравшую маску Мэрилин Монро. Но во время секса с ней Кеша мечтает о японской школьнице, выполняющей в обычное время роль его виртуальной помощницы на фейстопе, и довольно успешно воплощает ее телесно. Позднее окажется, что Мэрилин вовсе не Мэрилин (но не будем портить удовольствие от чтения текста).
Новый цифровой Адам изменяет Еве с Лилит — бесплотным духом, которому только благодаря его героическим усилиям, оцененным обществом, в конце романа предоставляют тело из биопластмассы. Это прямая связь с Лолитой, о которой мы помним все, кроме главного. «В возрастных пределах между девятью и четырнадцатью годами встречаются девочки, которые для некоторых очарованных странников, вдвое или во много раз старше них, обнаруживают истинную свою сущность — сущность не человеческую, а нимфическую (т.е. демонскую); и этих маленьких избранниц я предлагаю именовать так: нимфетки <...> Но как билось у бедняги сердце, когда среди невинной детской толпы он замечал ребенка-демона, „enfant charmante et fourbe“ — глаза с поволокой, яркие губы, десять лет каторги, коли покажешь ей, что глядишь на нее. Так шла жизнь. Гумберт был вполне способен иметь сношения с Евой, но Лилит была той, о ком он мечтал». Пелевин раскрывает два дуальных плана повествования, низкий и возвышенный: с одной стороны, отсылая к Набокову в этом любовном треугольнике из семейной пары и девочки-демона, с другой — показывая путь освобождения из гностической тюрьмы этого мира. Дразня обывателей на плане литературной аллюзии к Набокову, писатель предлагает решение, относящееся к сфере запретной сексуальности. Его герой чувствует себя на протяжении большей части текста настоящим преступником, а в конце оказывается одной из иконок на рабочем столе мирового сознания, образцом для подражания, чем-то средним между Нео из фильма «Матрица» и Че Геварой как поп-иконой. Происходит это потому, что для мистика сексуальные отношения часто бывают больше половых, являясь отражением или даже непосредственной связью с нуминозным началом. Так, после превращения Кеши в народного героя, ему открывается тождество между союзом мужчины и женщины как земного и небесного:
— Которая соединяет социальных партнеров по имени Земля и Небо, — договорил вдруг у него в голове хорошо поставленный голос. Его собственный.
Подсказку включили, подумал Кеша с удивившей его самого обыденностью. Он уже знал, что такое приложение есть у всех звезд, работающих с большими массами спящих. Его только удивило слово «соединяет». Сам бы он сказал «разъединяет ». Согласно средневековым легендам о Лилит, она оставила Адама, поскольку тот хотел прибегнуть к демонстрирующей главенство мужчины «миссионерской» позе, а Лилит предпочитала позу наездницы. В этом есть глубокий мистический смысл, ведь для эзотериков позиции мужчины и женщины во время полового акта отражают взаимоотношения космических сил, а кто сверху — тот и принадлежит или соответствует Небу.
Возвращаясь к Джону Фаулзу, отметим эпизод, перекликающийся с романом Виктора Пелевина: в романе «Маг» (в русском переводе — «Волхв») есть важное место, где главный герой отказывается ударить плетью девушку Лилию, с которой у него был роман, хотя и представляет во всех деталях свою месть за ее любовное лицемерие. «Лица Лилии под кожаной каской не было видно. Я взметнул рукоятку, перекинул плеть за спину, — еще миг, и многохвостый арапник со всей силой вопьется в нежную кожу... Я опять повернулся к Лилии. Демон, знакомый по книгам, злонравный маркиз, шепнул мне на ухо: ударь, ударь, взгляни, как зазмеится по белизне кожи багровая волглость...
И тогда.
И тогда я понял...
Чем глубже вы осознаете свободу, тем меньше ею обладаете».
Параллельный эпизод содержится в новом романе Виктора Пелевина: " — У меня все очень быстро заживает, — сказала она. — Real fast. Накажи меня. Накажи, милый, изо всех сил. Мне станет больно, и ты меня простишь. Нам будет легче <...> Сестричка была права — у нее действительно заживало быстро. Прошел всего час, а следы плети на ее спине и плечах уже пропали. Остались только легкие розовые тени, бледневшие и растворявшиеся постепенно — словно чтобы не оскорбить испепеленный Кешин мозг недостоверностью. Сестричка могла надеть свое платье, не боясь испачкать его кровью..." Герои этих романов как бы перетекают друг в друга. Но если у английского романиста свобода заключается в том, чтобы не ударить, у русского (и в этом, вероятно, проявляются культурные особенности) — в том, чтобы ударить и не попасться. Демон, знакомый по книгам, зловредный маркиз у Джона Фаулза, — это, понятно, маркиз де Сад, из чьей книги «Жюстина, или злоключения добродетели» автор берет эпиграфы к трем частям своей книги. Интересно, что Гийом Аполлинер называл маркиза «самым свободным из когда-либо живших умов», а Майк Науменко в своей песне о загробном царстве дал ему такую парадоксальную на первый взгляд характеристику, подтверждающую высказанную нами выше мысль о связи дзен-буддизма и сексуальных перверсий:
Он поспешит в публичный дом,
Которым заправляет маркиз Де Сад,
Поклонник секты дзен.
Он самый галантный кавалер
Уездного города N.
В романе Пелевина секс и мистика в целом идут параллельно. Повествователь, будучи двадцатипятилетним (как Николас в романе Джона Фаулза «Маг») молодым человеком, обнаруживает в квартире умершего родственника сундук с советской самиздатовской эзотерикой. Приняв одну из йоговских поз, описанную в брошюре 1915 года, он становится Киклопом, всевидящее око которого чувствует назревающую в мире дисгармонию. Собственно Киклоп и пишет три повести, образующие книгу «Любовь к трем цукербринам». И, как и в случае с тремя апельсинами Гоцци, из одного из них выходит прекрасная принцесса, в данном случае — японская школьница, становящаяся подругой героя. Что же касается другого вида любви, не связанной с чувственностью, ее испытывает один из персонажей, работающая секретарем сайта Контра.ру девушка Надя, в другом воплощении оказывающаяся богиней, царствующей в Эдеме.
Платоническая любовь Надежды к растениям, зверям и отчасти людям, то есть любовь идеальная, духовная, не основанная на чувственном влечении, является отголоском многочисленных упоминаний идей Платона в этом тексте Виктора Пелевина. Только прямо Платон называется девять раз, но также и косвенно, автор особо останавливается на мифе о пещере из трактата «Государство» и связанных с ним идеях, таких как притча о слепцах и слоне. Например: «В упражнении определенно скрывалась тайна. Смотрящий из зеркала глаз не был моим. Он вообще не был чьим?то. Мне казалось, он больше всего похож на дверной глазок. Я сижу перед дверью, а за ней время от времени проходят неизвестные и ненадолго останавливают на мне взгляд (как если бы платоновскую пещеру приватизировали и укрепили стальной дверью какие?то философы с очень серьезными связями)». Здесь речь как раз идет об упомянутом выше упражнении «Киклоп», благодаря которому рассказчик прошел самоинициацию и стал мистиком, гармонизирующим Вселенную.
Ирония автора заключается в том, что этот мир оказывается не более чем одним из уровней игры Angry Birds, где злые птицы-гностики пытаются уничтожить добродушного вепря-Демиурга. «Они не уничтожат платоновский космос вместе с ним, догадался он. Вернее, уничтожат, но таких космосов в мире столько же, сколько есть в нем умов, оперирующих абстрактными понятиями. И в каждом из них — каждом! — останется убежище для Древнего Вепря, если этот ум хоть изредка станет думать о том, каков его источник, и в той или иной форме вспомнит Творца ...»
Платоновская пещера как аллегория мира чувств, мешающего лицезреть мир идей, чрезвычайно близка гностическому представлению о мире как о тюрьме, появляющемуся еще у гностика Валентина. Прикованные к полу пещеры, видящие лишь отражение настоящей жизни, люди подобны узникам тюрьмы этого мира, в которой и тело само по себе также является застенками души. Сколько бы герои романа «Любовь к трем цукербринам» не инкарнировали, большинству из них (кроме девушки Надежды) так и не удается выбраться из апельсина реальности, а если даже они и выбираются оттуда, то тотчас же умирают от духовной жажды, как в трагикомической пьесе Гоцци.
Последняя тюрьма, цифровая, в которой существует мир будущего, основана, в конечном счете, на единицах и нулях битов, что закольцовывает эту реальность, возвращая ее к пифагорейским числам. И ноль становится тайной, в которой содержатся все возможные состояния и существа, а единица становится Богом, самой совершенной из цифр. Философский смысл романа именно в этом — в вечном возвращении к мистическим истокам европейской цивилизации, в романе Пелевина происходящем в профанном пространстве птиц, которые уничтожают свинок. То есть в том, что ничего профанного нет, поскольку профанный мир — это иллюзия, а есть только сакральная реальность: пещера Платона для электронной Лолиты.
Екатерина Дайс
Источник: russ.ru
