Окна

Осторожно приоткрывается окно, через щель пробивается яркий свет. Он слепит глаза, он тревожен, но не страшен, потому что он предвестник пусть и сумрачно-бледного, но уверенного дня, потому что он позволяет жить и быть собой, не выдавливая из себя глупые мыльные пузыри, но выверяя каждый мазок на картине жизни. Такие мысли приходят в голову по прочтении книги Дины Рубиной и ее мужа Бориса Карафелова «Окна». Это, как и во многих других случаях, их общая книга. Книга широкого формата, чтобы в ней вольготней жилось картинам. С очень белой гладкой бумагой, которая привносит в чтение элемент торжественности, удачно сочетающийся с мигами священнодействий, инициированных отдельными главами. И не зря в прологе Дина Рубина рассказывает о том, что однажды у них с мужем появилась идея окна о том, что все картины похожи на окна и даже отдельный период жизни человека непременно связывается с окном — желтым ли, обильно сдобренным утеплительной замазкой и загороженным соломкой от солнца или синим, холодным, заиндевевшим, показывающим на своем экране стаи черных ворон на белом притушенном снегу. Из глав «Дорога домой» и «Бабка», где автор описывает свои первые детские открытия и состояния, на читателя обрушивается мощный фиолетово-синий поток — может быть, со звездного неба, которое маленькая девочка наблюдала долгой дорогой домой, когда она сбежала из опостылевшего ей пионерского лагеря под Ташкентом, где ей сулили сервелат и красную икру. «Там шла бесконечная деятельная жизнь: неподвижными белыми прожекторами жарили крупные звезды; медленно ворочались, перемещаясь, маячки поменьше; суетливо мигали и вспыхивали бисерные пригоршни мелких огней, среди которых носились облачка жемчужной звездной пыли». Может быть, это цвет «азиатских дремотных сумерек, которые уже напитались зеленовато-волнистым излучением глинистой почвы» в час, когда девочка лежала в шатре старой ивы на старом мусульманском кладбище и не отзывалась на крики ищущей ее бабки. Именно она, бабушка героини Рахиль Когановская становится одной из ведущих героинь этого блока. Красивая, интересная в молодости, наделенная артистическим и другими талантами, она по воле судьбы не нашла себе достойного применения в жизни. Хотя, если судить по воспоминаниям Рубиной, именно бабушка больше других поразила детское воображение характером, байками, непередаваемым говорком с вкраплением еврейских слов.

Потом в «Окнах» уже трудно выделить определенный цвет, потому что на голубовато-белые краски «Снега в Венеции» (а автор с мужем специально поехали туда искать сюжет для книги) пестрой сверкающей лавиной выплескивается, выпархивает, несется на ветру сумасшедшее конфетти средневекового карнавала. «Золотом и бархатом сверкали расписанные красками фанерные ложи, экран на заднике сцены в десятки раз увеличивал фигуры отцов города в костюмах венецианских дожей, и, когда овеянные штандартами, они под барабанный бой и вопли фанфар спустились, наконец, со сцены, публика ринулась к трехъярусному фонтану — подставлять кружки, пригоршни, футляры для очков и даже туфельки под розовые струи вина провинции Венето». Самое поразительное то, что изначально обещавшая быть скучноватой поездка в воображении Дины Рубиной превращается в приключение, когда в разгар карнавала люди без масок, париков, треуголок и корсетов кажутся, наоборот, гостями из техногенной цивилизации, случайно занесенными в город, когда случайно встреченная на катере пара — ташкентский грек и русская красотка — становятся мелькающими в кутерьме героями драмы.

Цвет и психическое состояние человека имеют хрупкую и тонкую взаимосвязь. С помощью первого, как правило, запоминают второе, а потом, выдавая из памяти, скажем, розовое плесканье плавников рыб, слепящий песок волжской косы или вдруг синюю вонючую изоленту, которой обматывают испорченный провод, начинаешь вызывать, громоздить историю — историю чувства. Но это к примеру. А вот что касается рассказов «В Сан-Серге туман...», «Кошки Иерусалима», то в них Рубина, пользуясь цветописью, строит портреты болевых или успокаивающих летучих состояний: «...небо сегодня распирало от взбитых сливок, будто там наверху сумасшедший кондитер в белом колпаке наслаивал и наслаивал крем поверх глазури, и эти фигуры и башни растекались, беспрерывно меняя форму и вскипая бесшумными взрывами». В главе «Самоубийца» психические переживания перетекают в физическое ощущение боли, которое, кажется, испытывал каждый из нас: «Внутри у меня скрутилась воронка боли. Свело желудок и отдавало в низ живота — туда, где за полгода до того был благополучно вырезан аппендикс». И, конечно, на каждом шагу удивляет особое редкое умение писательницы превращать живую жизнь в книгу. С пылу с жару. Тебе кажется, ты читаешь записи из блога. И ты действительно читаешь записи из блога. Нет, ты не заметил, что дневник уже превратился в повесть.

Елена Семенова

Источник: exlibris.ng.ru

Дина Рубина, мастер сюжетных хитросплетений, на сей раз выходит к читателю с необычным литературно-художественным проектом, реализованным вместе с художником и мужем Борисом Карафеловым. Книжка-выставка «Окна» и оформлена как альбом, и подана на мелованной бумаге: подарочное издание. В сборник вошли автобиографические зарисовки самой Рубиной и картины Бориса Карафелова. Содержимое окон, казалось бы, зависит от направления взгляда, но Рубиной как будто все равно: смотреть снаружи или изнутри. Мир в любом случае размыкается для новых лиц и положений, входящих не только в кругозор окна, но и в ее не ограниченное рамами воображение. «Недостижимое окно-просвет в другие миры», о котором Рубина пишет уже в выразительном предисловии, конечно же, доступно кисти Бориса Карафелова, его живописи, и яркой, и тихой, с ангелами, мудрецами, женщинами и мужчинами, парящими над обыденностью. Сочетание колоритного, плотного красочного слоя с сочным ярким языком и философским воздухом смыслов замыкает картины и текст в единое художественное пространство. Окно — символ универсальный и всеобъемлющий. Это, если угодно, и фотография, и каждый встреченный человек, и любой новый день. Знак личного взгляда на мир, жизнь и порядок вещей, дающего обоим авторам основания для творчества. Их «Окна», подобно калейдоскопу, с каждой страницей переворачивают новый узор. Живая плоть воспоминаний пульсирует в девяти новеллах, отправляя читателя в украинскую Золотоношу или Ташкент, в Венецию или Иерусалим с его «лимонно-летними» сумерками, на Крит или в Женеву, справляя ему шевиотовое пальто, анекдоты бабки Рахили, драгоценное вещество жизни.

Тихон Пашков

Источник: odnako.org