Реконструкция Евы

Успех к автору со странно-загадочным псевдонимом Улья Нова пришел с романом «Инка», стиль которого профессиональные оценщики текстов окрестили как незаемный и самобытный. Затем последовали книги «Лазалки», «Реконструкция Евы», «Хорошие и плохие мысли», «Как делать погоду». Далее случились переводы на болгарский, белорусский и литовский, а также шведская и латвийская литстипендии. Леонид Юзефович видит в ее прозе «то рассеянное в мире бунинское легкое дыхание, которое и есть одна из тайн настоящей литературы...». Той самой литературы, в чертогах которой автор неожиданно взяла высоченную высоту, подарив искушенному читателю радость от соприкосновения с Текстом.

Улья Нова переросла свои прежние буковки и после романа «Собачий Царь» не имеет права летать «чуть ниже». Ставки сделаны: ан будет ли премия или хотя б номинация на оную, вот в чем вопрос.

Выписывала-вытанцовывала Улья Нова диковинную эту штуковину 12 лет. Шутка ли! И — жутко: «То ли чаю попить — то ли повеситься». Не «Кысь» мозаичная, которую столько примерно же и ваяли, никак нет: орнамент главок свой, голосистый да многомерный, имеется. Быть может, это секрет. Секрет про три почти «пятилетки», когда грызет тебя ночами и днями самый что ни на есть Собачий Царь — в самую аниму грызет, глаз с тебя не спускает, приговаривая: «Пиши, голуба, пиши — а коль не напишешь, как велено, три шкуры спущу». И тут же — ласково: «Тепло ли тебе, девица?» — «Тепло!» — отвечает год за годом Одушевленной своей Абстракции Улья Нова и быстрехонько пишет:

«С судьбой Топтыгин согласен, но помалкивает и виду не подает. И тем не менее все будние дни, какой ни возьми, имеют обыкновение час за часом нищать, истончаться, потихоньку в вечер превращаться...» — так начинается первая глава романа, уводящая нас в душегубку существования существа, которое вроде бы и хотело (б!) жить, да так и не смогло: ведьма-жена, адок безработицы, обязательств полный мешок... Синопсис шить, впрочем, по пазлу Ульиного орнамента мотива нет — в любом случае переврется, переломится, не так истолкуется: все равно что стихотворение пересказывать — без толку! «Много на свете разных примет, но не всякая поможет разобраться, кто сегодня в жизни распоряжается: Дайбог или Недайбог. Такие приметы на дороге не валяются и огласке не подлежат. Их каждый под свой рост сооружает, по своим плечам выкраивает...» — читать «Собачьего Царя» можно с любой главы: лубочный перформанс завораживает, архитектоника городской мифологии и архетипизация героев уносит читающего в водоворот темпоритма, из которого ему уж не вырваться (а если вырвался, сам дурак: не понял ничего, стал быть). В сюжет вдаваться относительно необязательно, коли звукопись столь хороша — вот она, музыка слова, не обманули: и музыку эту можно брать в руки, а если отстраниться от трехмерки поболе, то и подуть на горемык-персонажей, обожженных ядовитой золой социалки, тоже выйдет — им полегчает.

Вот он, летящий за фантомами бабочек сачок для букв; вот она, «пощечина общественному вкусу», стремительно павшему в круг ада сентиментальной вроде-бы-тоже-бы-как-бы-вот-прозы (ну или почти), однотипных остросюжетных как-будто-б-романов да той еще снулой — «настоящей», — подкрепленной бронзовым премиальным контентом, бол-их-лит-ры. Увы нам! Увы и ах. Впрочем, что теперь до того? Рукопись не горит, продать-то ту всяко можно, пусть иной раз посмертно, вот и читаем — поем с Ульей Новой, с «Собачьим Царем» ее — дальше, благо при жизни автора умудрились книжку-то эту испечь: «Две вишни румянца созревали у Липки на щеках. Сверкала на солнце коса. Непослушные прядки веялись по ветру. Тело девичье разгоралось и розовело. Медовый пот тек по желобку спины. Ветерок свежий, летний развеивал из головушки шелуху да сор, уносил и незрелые зернышки. Что матушка перед сном нашептывала, унес ветер...» — картинка 3D-формата, ни дать ни взять: упругая, объемная, да еще росой медвяной с томлением маковым благоухает... хороша Таня-Танюша — да не для Ваньки и Нюши.

Ритмы новой прозы Ульи Новы метафизично нанизываются на серебряные наши нити, подобно тому, как вольно или невольно нанизывались на них когда-то ритмы пресловутой большой поэмы того самого, лучшего в мире, нобелевского лауреата... помните? «Вот шествие по улицам идет,/ Вот ковыляет Мышкин-идиот/ В накидке, над панелью наклонясь./ — Как поживаете теперь, любезный князь?..» А здесь: «Небо наливное кренилось к полуночи. Из лесу тянуло буйной сыростью. Медленно таяла над деревенькой Луна, будто кусок масла — посередке сковороды. Дождичек озорной из лесу выскользнул, по траве побежал, земли не касаясь, по листам поскакал егозой...» Где вирши, где проза? Где штатный седой вумник-критик, не sosлать бы его подальше? Где Веничка, ищущий Кремль и попадающий на Курский вокзал? Почему только его и не хватило в этом параллельном романе-граде (или просто незаметен был — прятался меж строк после «Слезы комсомолки»?..)

Роуд-муви по бескрайней Москве-тундре. «Почему люди так странно живут? Почему так больно, так плохо?» — на пунктирно заданный автором вопрос пространство, впрочем, дает четкий ответ: потому что не любит двуногий никого, кроме себя. Да и себя-то не любит тоже: шкуры зверьи на плечах носит, плоть от плоти уничтожает, жрет что ни попадя... и об этом вот тоже сказочка-оберег о десяти главах. Латентно. И потому — тепло от нее, как от грелки, ледяным русиш-безвременьем; как от карнавального глинтвейна, давно выпитого в чужой — всегда не своей — стране. Solo.

«Когда пишешь рассказы, можно попробовать разные краски: как они лягут, как будут взаимодействовать» — так писательница Улья Нова объясняет свой интерес к малому жанру. Летом у нее вышел сборник «Реконструкция Евы», собравший рассказы и притчи, которые писались на протяжении многих лет. Несмотря на хронологическое разнообразие, в стилевом и сюжетном аспектах книга получилась удивительно цельной. Глобальный сюжет здесь един — поиск человеком себя, поиск творцом вдохновения.

Улья Нова — писательница выдержанная: ни типично женских истерик, ни типично постмодернистских плясок. Каждый рассказ начинается с представления героев, иногда напрямик, иногда как-нибудь хитро: через вещи, через погоду. Всегда — через настроение, которое угадывается, что называется, с первой ноты. То экзотические безделушки «скучают» за стеклом серванта (и понятно же, что надо их как-нибудь растормошить); то свежесть и сырость в воздухе — «словно крик о помощи»; то тучка — «маленький синяк неба». Эту волшебную способность угадывать чувства окружающего мира Улья Нова передает своим персонажам, никогда не раскрывая их характеры «до дна»: читателю оставляются варианты, право додумывать их самостоятельно. Получается «со-творчество» в полном смысле слова.

И почти каждый персонаж у нее — сам немного кудесник, творящий свой собственный «магический реализм». Вот и живут обычные люди словно бы в двоемирье. В их квартирах пахнет рыбой, вином и водорослями. В их сумках — далекие города. На их плечах — тяжелая ноша: гигантский аквариум, в котором суетится худой старичок с рыбьим телом. И приходится героям странствовать между мирами, изредка находя любовь или хотя бы покой, но чаще с вечным неудовлетворенным желанием в глазах. Все они — немного демиурги, творцы. Улья Нова им, конечно, сочувствует и старается облегчить мытарства: кто-то получает в подарок космический корабль из макбука, кто-то — крылья в дедовском чемодане, а остальные — щепотку спасительного оптимизма. Потому что мир, ясно вырисовывающийся в рассказах, заведомо гармоничен. В нем можно страдать. В нем расстаются и умирают. Но даже погибшая в дорожной аварии Ева возродится фениксом из пепла — не зная еще, что делать со своим «случайным и нелепым бессмертием», но, стало быть, для какой-то все же цели. Заглавный рассказ сборника — вообще настоящий «джокер»...

Да, Улья Нова — писательница выдержанная, но какое же это будет творчество, если оно в чем-то себя ограничивает? Поэтому будьте готовы к маленьким волнующим сюрпризам: то кокетливое заигрывание с ни много ни мало — самим «Улиссом» (написанный отчасти в форме вопросов и ответов тот самый рассказ «Реконструкция Евы»); то библейский сюжет принесения в жертву сына, разыгранный в семье развозчика овощей («Фаррыч»); то роскошная, будоражащая кровь любовная история («Неугомон-ветер»); то притча о мире нездешнем и трагедии нелюбви («Фиолетовая листва»). Последний рассказ — об испытании, которое должен пройти каждый юноша неведомого племени, чтобы стать «взрослым человеком, воином и мужчиной». И, кажется, Улья Нова ставит перед собой амбициозную задачу — предложить своеобразную инициацию читателю, чтобы он почувствовал в себе неуловимые изменения, вызванные чтением сборника. Самое важное, что это у нее получается.

Екатерина КАЧАЛИНА