«Когда произносят имя — Евгений Замятин, в сознании читателя немедленно выскакивает квадрат», — говорил о творчестве автора писатель и литературный критик Яков Браун.
На одном ребре, по Брауну, в произведениях Замятина — «уездное», Алатырь-город, откуда триста лет скачи, никуда не доскачешь; на другом — идеологии — «социальная реакционность» и все смертные грехи «мистики», «объективной контрреволюционности» и «поповщины»; на третьем — точность формы и холодное мастерство; а на четвертом — европеизм и британский рационализм. Квадрат, который Евгений Замятин всю жизнь ненавидел (эту нелюбовь он перенял у Андрея Белого), в итоге стал ассоциироваться с его произведениями.
Литературное наследие писателя невелико, но внешне его произведения такие разные, что можно только удивляться, как сонное, красочное и тяжелое «Уездное» и холодный, чистый и стройный роман «Мы» мог написать один и тот же автор.
Мы собрали 15 цитат из разных текстов Евгения Замятина, чтобы показать, насколько широк диапазон этого умного и ироничного человека:
Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать... «Мы» |
...Секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот. «Мы» |
Дети — единственно смелые философы. И смелые философы — непременно дети. «Мы» |
В октябре, когда листья уже пожолкли, пожухли, сникли, — бывают синеглазые дни; запрокинуть голову в такой день, чтоб не видеть земли — и можно поверить: ещё радость, ещё лето. «Пещера» |
Как известно, человек культурный должен, по возможности, не иметь лица. То есть не то чтобы совсем не иметь, а так: будто лицо, а будто и не лицо — чтобы не бросалось в глаза, как не бросается в глаза платье, сшитое у хорошего портного. Нечего и говорить, что лицо культурного человека должно быть совершенно такое же, как и у других (культурных), и уж, конечно, не должно меняться ни в каких случаях жизни. «Островитяне» |
И математика, и смерть — никогда не ошибаются «Мы» |
Красота — в гармонии, в стиле, пусть это будет гармония безобразного — или красивого, гармония порока — или добродетели. «Островитяне» |
Он вынимал из мешка хлеб, хлеб был непривычнее и редкостнее, чем смерть. «Наводнение» |
Атилла спросил Адолба: «Они не ходят — они больные?» Адолб посмотрел на него одним глазом и подумал, потом сказал: «Они — богатые». Но Атилла видел их лица, он знал, что они больные. «Бич Божий» |
Если бы аэроплан откуда-нибудь из стратосферы падал вниз в течении двух месяцев, через два месяца — конец, но на третий — на четвертый день падения пассажиры бы уже привыкли, дамы стали бы мазать губы, мужчины — бриться... Так и весь мир теперь, привык падать, привык к катастрофе... «Записные книжки» |
Бежали скорее жить, чтобы до конца еще успеть истратить свое золото, тело, душу. Пили вино, прижимали губы к губам, кричали музыкантам: «Громче!» — чтобы не думать, не слышать. «Бич Божий» |
Солдаты вскакивали. «Хуны! Где? Где?» — хватались за оружие... Но через несколько минут все уже знали, что из императорского дворца получен приказ: всем немедленно разойтись по казармам. Офицеры ничего не понимали: что ж это — предательство? Сдают Рим без боя? Они пытались удержать солдат, но солдаты, не слушая, весело бежали вниз по лестницам, жалованье они получили только вчера, а на остальное им было наплевать. «Бич Божий» |
Ваш хлеб съедают иностранцы. По приказу префекта, все иностранцы, кроме медиков и учителей, будут высланы из Рима... Толпа зашевелилась, захлопала, закричала. «Правильно!» — «Вон их!» — «Они жрут наш хлеб!» Молодой курчавый еврей, обвешанный медными кувшинами нырнул в переулок, вся толпа с ревом бросилась за ним. «Бич Божий» |
Снаружи, за стенами тихой комнаты Приска, время бушевало наводнением, потоком, события и люди мелькали, он еле успевал записывать. Время здесь тоже превращается в воду, при чем, в самом прямом смысле: Басс присылает Приску водяные часы в форме двух соединившихся змей. Теперь для историка оно текло «чуть заметной голубой нитью, отсчитывая дни и годы. «Бич Божий» |
Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа. «Мы» |