РейтингиФото: Артем Фирсанов
Драматург и куратор «Гоголь-центра», автор книги «Злой мальчик» Валерий Печейкин убежден, что опубликованное в соцсетях со временем может превратиться в литературу, писатель должен страдать, а чтобы улучшить текст, его надо неоднократно переписать.
Валерий рассказал нам о спектаклях в «Гоголь-центре», о самой необычной постановке за время его работы и о том, как ему помогают отзывы зрителей и читателей.
Ты экономист по образованию. Как получилось, что ты стал драматургом?
Да, я экономист в сфере промышленности. Оптику экономики я применяю к драматургии или к тому, что хочу сказать новым языком. У меня нет специального образования, наверное, поэтому я до сих пор с удовольствием занимаюсь драматургией.
Когда ты разговариваешь с другими людьми о современном театре, они знают, что в нем происходит? Или считают, что в «Гоголь-центре» только классические постановки?
8 лет назад, когда мы только начинали формировать репертуар, Кирилл Серебренников поставил мне интересную задачу: сделать спектакль, на который можно было бы привести свою тетю. Накануне мы поставили «Идиотов», где есть все, что можно представить, когда мы говорим о современной драме. Но привести на такой спектакль тетю было бы сложновато, поэтому мы сделали спектакль «Девять» по мотивам фильма «Девять дней одного года». Я привел свою тетю на эту постановку, ей понравилось. Тогда я понял, что новая драма — это не только то, что представляют себе зрители. Актуально и агрессивно. Это может быть актуальной лирикой. Нужно уметь делать текст одновременно и новым, и таким, чтобы спектакль досмотрели. Я уверен, что автор не может существовать без своей аудитории, поэтому очень благодарен тем, кто ходит в «Гоголь-центр» и читает мою книгу.
Фото: Артем Фирсанов
Сравнивают ли тебя с кем-то из известных драматургов?
Меня сравнивают с традицией, которая пошла от Гоголя. Я неслучайно работаю в «Гоголь-центре», этот писатель правда мне близок. Гоголь очень хорошо показал мне, что такое высококалорийный абсурд и что абсурд и бред — это разные вещи. Написать абсурдистский текст невероятно трудно, это высший уровень ремесла.
Был ли у тебя спектакль, отличающийся от остальных твоих постановок?
Это был спектакль по моей пьесе «Соколы». В тот день было очень душно, пришлось открыть окна. Вскоре моя коллега-драматург пошла к выходу — и вдруг упала в обморок. Я и еще один зритель вынесли ее на улицу. В этот момент другой мой коллега там же курил. К нему подошли двое мужчин, показали удостоверения и начали спрашивать, что он курит, кто такой и так далее. Разговор перешел в перепалку, мне под ноги что-то прилетело. Ко мне подбежал один из тех мужчин и начал задавать вопрос: кто я такой, что за девушка, что происходит. Второй мужчина подошел к открытому окну театра и увидел сцену конфликта между персонажами Татьяны Ивановой и Дмитрия Уросова. Мужчина не понял, что это спектакль, и бросился в театр. Я побежал следом и схватил его за плечи. Мужчина повернулся, а я начал кричать в попытках объяснить, что перед ним — театр. Мужчина выдохнул: «Ну, [блин], и... театр». И ушел.
Ты считаешь, что твоя публика тебя направляет?
И направляет, и поправляет, и подсказывает забытое. Публика — это источник опыта и информации: я внимательно читаю отзывы и комментарии. Мне нужно понимать, насколько хорошо или плохо я делаю свою работу. Вместе мы сходимся в мысли, что в целом неплохо. Но можно лучше.
Как реагируют люди, которые видят себя в твоих пьесах?
В моей пьесе «Боженька» зрители и критики разглядели такие политические подтексты, о каких я не мог и подумать. Один человек даже пытался узнать, о ком я на самом деле писал и с кого я списал противного Мышонка. Я ответил, что писал о своем ближнем круге и что этот противный Мышонок — я сам. В конце концов, каждая семья повторяет модель государства и мира. В центре мира автора, конечно, стоит он сам. В себе самом проще отыскать все то, что хуже видно в других людях. Жестокость, наивность и надежду.
Как выстраивается твоя работа с книгой?
Писать легко, если вы пишете часто. Кроме того, чтобы улучшать свои тексты, нужно их редактировать, переписывать. Например, у пьесы «Девять» было девять редакций. А лучше всего не просто переписать, но и прочесть свой текст вслух. Звук очень хорошо проверяет качество текста. Заметьте, что все великие писатели хорошо звучат. Я могу об этом только мечтать. Когда я перечитываю — буквально вслух — свои тексты, мне кажется, что они звучат как консервные банки, привязанные к свадебному кортежу. Но иногда получается написать что-нибудь соловьиное. Хотелось бы чаще!
Как родилась идея выпустить книгу «Злой мальчик»?
Мой редактор Юлия Селиванова предложила собрать все мои короткие тексты из соцсетей в одном файле и сделать из них книгу под названием «Злой мальчик». Название — в честь одноименного рассказа Антона Павловича Чехова. Благодаря своему «Злому мальчику» я даже начал ответственнее относиться к тому, что делаю в соцсетях. Теперь я убежден, что если мы относимся осмысленно к тому, что публикуем в соцсетях, — это вполне может стать литературой. В конце концов, в книге можно перечитать свои тексты, если Facebook в очередной раз отключат.
-18% Злой мальчик Твердый переплет 600 ₽ 729 ₽ -18% Добавить в корзину Контент 18+
В своей книге ты сказал, что смешить людей проще, а довести до слез — дольше. Ты больше любишь заставлять смеяться или доводить до слез?
Чтобы довести до слез, нужно рассмешить. И наоборот. В хорошей литературе всегда так. Слезы — лучший итог смеха, и если у тебя получилось заставить зрителя смеяться до слез, он посоветует другому зрителю прийти на твой спектакль.
Можно ли научиться писать в специальных вузах?
Я полтора года учился на Высших сценарных курсах в Литинституте, но ушел из-за идеологических разногласий с мастером. В театральном вузе я никогда не учился и не собираюсь. Но учиться творчеству иногда нужно, чтобы получить собственный уникальный опыт, из которого получится уникальное творчество. Странно звучит, но я советую идти в творческие вузы, чтобы в них разочароваться. Или очароваться — очень хочу найти такого человека, но пока ни одного не встречал.
Кто первым читает твои книги?
Как правило, это тот человек, для которого книга написана: тот, кому я этот текст посвящаю, либо тот, кому с ним работать. Те, кто будет работать с моим текстом, обычно жестче подходят к его разбору. Актеры скажут все быстрее и жестче, чем любой критик.
-18% Стеклянный человек Твердый переплет 600 ₽ 729 ₽ -18% Добавить в корзину Контент 18+
Откуда ты черпаешь вдохновение?
Я очень люблю новости. Как многие абсурдисты, я тоже питаюсь новостями. Кажется, Луис Бунюэль говорил, что хотел бы раз в десять лет вставать из могилы, идти к киоску печати, покупать газету и читать новости. Потом, говорил он, можно вернуться и лечь под могильный камень с собственным именем. Я бы тоже хотел просыпаться и листать сториз с мемами.
Как ты борешься с плохим настроением?
Из книги «Очаровательный кишечник» я узнал, что питание очень сильно влияет на эмоциональное состояние. Я ем что-то вкусное. Иногда — много вкусного. Как большой любитель сладкого, я знаю, что такое ломка, потому что регулярно ее испытываю. А вообще наши переживания делают нас живыми. Если бы все известные писатели пошли к психологу, который помог бы им разобраться в себе, — от них ничего бы не осталось. Поэтому я ценю плохое настроение как деликатес.
Значит, настоящий писатель должен страдать?
По-хорошему, да. Он на самом деле страдает за читателя и делает свое страдание осмысленным. Человеческий мозг считает бессмысленность страдания самым страшным. Писатель показывает читателю, что все это было не зря: зубная боль или душевная.
На каких книгах ты вырос, а какие читаешь сейчас?
Я вырос на русской классике. Ответственно читал всю школьную программу. Даже «Войну и мир» прочитал, пока мои одноклассники открывали для себя взрослую жизнь. В старших классах я перешел на Кафку, Сартра, Камю. Сейчас читаю «Магию отчаяния» Валери Кивельсон — книгу про колдовство на Руси. Невероятная книга! Если коротко, то на Западе магию использовали для решения метафизических проблем, а в России — для бытовых. Магию использовали от отчаяния, когда уже ничего не помогало. В каком-то смысле так в России до сих пор используют литературу.
