Замкнутый круг… По сути, странно как-то звучит, нелепо и парадоксально. Разве круг может быть незамкнутым?

Жестокость солдатам не в новинку; ради защиты Авалона Шар и Тамани не раз шли на крайние меры. Но только против явной угрозы, неприкрытой агрессии.

Если ты надумала заставить его немного помучиться и все такое… то лучше не надо. Парни вроде Стаса этого не оценят. У таких, как он, все предельно ясно: враги, значит, враги. И никаких соплей и тяжких вздохов. Он лучше сдохнет, чем признается, что жизнь без тебя ему в тягость. Тебе это в голову не приходило?

Но я верю, мы умрем, чтобы встретиться опять, и по улицам пройти, и друг друга не узнать". Прощай, Саша. Где - нибудь далеко-далеко ты обретешь покой, я очень надеюсь на это. А у меня все будет хорошо. Все будет..

За что? Господи, ну за что??? Да – я могла выйти из этого поганого окна, я уже стояла на подоконнике. Не вышла. Пью. Не соображаю ничего. За что??? Я, сука, выживу – просто назло и из принципа. И подыхай один. Вот так вот. Только с одним человеком у меня всегда ничья. А с остальными – я выигрываю. Вот так – что бы там ни было – выигрываю...

– Это ты ей такое лицо нарисовал? Я ее никогда такой не видела.
– Какой такой?
– Счастливой.

Дай мне заглянуть в твою душу.

Как приятно верить мужчине. И любить его, конечно же.

...теперь было понятно, почему, когда речь идёт о любви, имеется в виду сердце. Именно там, в его районе, рождалось у меня сейчас какое-то пламя. Правда – горячее-горячее. С головой, наполненной словами о любви Глеба ко мне, я целовала его губами, а чувствовала, что все мои эмоции и ощущения съедаются этим самым пламенем. Может, у меня просто-напросто сердце больное, а потому мне волноваться так нельзя? А разволновалась – и начались какие-то странные симптомы.

Может быть, твой случай и особенный, но удел всех одинаков.

- У тебя такое волевое лицо, - заметила она.
- Я дорого заплатил за каждую свою морщинку.

– Я… – В последний миг Лайзл все-таки не решилась сказать По, что ей было страшно. И она ответила: – Я забыла тебя поблагодарить.
По замерцало в воздухе.
– Поблагодарить? – удивилось оно. – Это как?
– Это значит: «Спасибо! Ты было великолепно!» – подумав, ответила Лайзл. – Или еще так: «У меня ничего бы не получилось без тебя!»

– Дочь – это не сундук золота, не стадо коров и не богатый дом. Дочь – это часть моей души, дочь – это моя жизнь. Я не могу отдать тебе ее ни за какие сокровища. Конечно, ты можешь силой отнять ее. Но если ты отнимешь у меня дочь – ты отнимешь мою душу, мою жизнь.

Нет ничего ужаснее собственных нарисованных кошмаров.

Валерьянки накапай своему начальнику, а то по швам лопнет,…

Если они действительно хотят, чтобы мы были счастливы, они должны позволить нам самим выбирать

Любить красоту и совершенство легко. Для того же, чтобы воспринимать человека в его трогательном несовершенстве, нужны терпение и любовь…

– Не всё покупается, – произнесла Таня с раздражением.
– Ты хотела сказать: не всё покупается за деньги. Что ж, готов признать, это так. Но то, что не покупается за деньги, покупается за красоту, ум, благородство, за хороший характер или просто за случайную улыбку. Даже сосулька, срывающаяся с крыши, покупает мгновение счастливого падения, разбиваясь потом вдребезги. Чем не сделка? Всё в этом мире – торговля, хотим мы того или нет. Нет вещей, которые не стоят ничего. Как бы жалок ни был предмет, всегда найдётся другой предмет, который можно за него получить.

В этой книге описывается быстрые, вкусные, полезные блюда и рыба и мясо и овощи, а также десерты.
" Пароварку купила, книгу издательства Эксмо открыла, пару рецептов оттуда взяла, новые вкусы сформировала из рук теперь книгу не выпускаю : цитата- Выложить ассорти из морепродуктов в корзину для варки круп, залить соусом и готовить на пару в течении 15 минут!
ну вот 15 минут ми ассорти из морепродуктов под сыром готово!

Вы сейчас выглядите потрясающе интересно. Эта тоска в глазах, эта грусть, которая лежит у вас на душе, как камень на шее…

Что делать мне? И что мне за дело до твоей прекрасной вечности, если там я буду вспоминать о тебе, а здесь не смогу даже обнять тебя?.. Одиночество, вечное одиночество – вот что такое твоя вечность!

И не буди во мне зверя, он и так постоянно не высыпается.

Не стоит тыкать в глаза окружающим своим благосостоянием, считал он. Надо жить достойно, но не более того

Я вообще утро не люблю. Ничего хорошего в нем нет. Вставай, иди куда-то. То ли дело вечером, лег и уснул.

— …но есть же рамки, границы, правила приличия, наконец! Порция гречневой каши не может равняться трем столовым ложкам! Масло нельзя нарезать так же тонко, как салями! Суп можно недолить немного, но разбавлять его водой из-под крана, некипяченой водой, это уже перебор! Это уже за границами добра и зла! Это уже недоступно моему пониманию!

Людей, отлично знающих трудовое законодательство, не любят ни начальники, ни кадровики. Это закономерно. Как можно любить человека, который в ответ на каждое слово заводит: «это противоречит такой-то статье Трудового кодекса»? Да никак!

Не знаю, не знаю. Но мне кажется, ты просто все видишь не так.
— Что?
— Ты видишь лишь то, что можешь увидеть, на что настроено твое помятое, затемненное сознание.

Любое движение, каждый жест, поворот головы и взмах ресниц, прикосновение рук и тайная мудрость тела оказались столь же инстинктивны и естественны для них обоих, как здоровое дыхание, глоток воды в пустыне или погружение в сон. И, ощущая потом счастливую пустоту, укрываясь в водопаде ее длинных волос, защищавших их общую наготу почти так же надежно, как самое теплое покрывало, он так и не вымолвил ни единого слова, искренне полагая, что священная тишина и благоговение — единственное, что требуется им обоим в эту минуту.

Она не была безупречно красива, но в этом лице были и нежность, и теплота, и детское обещание счастья.

Спасенный ребенок, семилетний мальчик, полюбился капитану, человеку бездетному; он решил оставить его у себя.

– Матушка, видно, молится за меня, – говорил матрос, благоговейно крестясь и смотря на небо, – ее молитва спасла меня. Вот в кармане и письмо ее ношу при себе… Спасибо родимой моей.

Чем меньше вы заинтересованы, тем более желанны для мужчин.

– Огурчики ваши? – с полным ртом осведомляется подполковник.
– Не-а, – окончательно роняю свой авторитет я. – Соседка угостила.
– А моя все сама, – гордо объявляет он. – По триста баллонов закрывает. Помидоры, огурцы, грибы, варенье, компоты.

— Не хочу торопить, но, если мы срочно не слиняем, они все-таки наденут на вас смирительную рубашку.

"Время — оно хитрое. Оно всех догонит и всем покажет…"

"Женские десять минут – это верные полчаса."

Деньги  хороши  тогда ,  когда  есть  на  кого  их  тратить.

Обычно так и бывает: упустишь какой-нибудь пустяк, какую-нибудь совершеннейшую мелочь, и все рухнет.

Самое главное в воспитании – это любить ребенка и уважать его как личность

редкого терпения человек. Я бы на его месте давно взял тебя за руку и увел отсюда прямиком в свою постель. Ты бы, конечно, повопила, подрыгала ногами и даже съездила мне по морде пару раз, но к утру непременно бы стихла и потихоньку начала мурлыкать.

поменять привычки человек, конечно, может, а вот внезапно лишиться приобретенных навыков вряд ли.

Моя любовь для него,как удавка на шее,а человек рожден быть свободным

– Слушай, почему тебя все считают молчуном? – удивилась я.
– Потому что я хитрый.

— Психосоматическое и кризисное отделения, после патанатомии самое тихое место в нашей больнице.
— А какое самое шумное? — полюбопытствовал Алексей Иванович.
— Роддом, разумеется! Внутри дети с матерями орут, снаружи отцы пытаются докричаться до матерей, потому что к видеофонам вечно очередь.

Мне было хорошо и легко. Наверное, это потому, что из сердца моего ушло сожаление. Которое ежедневно трясло и дёргало меня раньше: зачем ты так сказала, для чего ты это сделала, почему ты поздно об этом догадалась, кто тебя заставлял в эту ерунду выряжаться, как ты могла упустить такую возможность, ты тратишь время понапрасну, ты ничего так не добьёшься, а значит, ты какашка, пустышка, неудачница… Всё. Отпустило. Я больше не кляла, не ругала себя и не выставляла оценок за поведение.
А потому и на улице, и дома мне было стабильно хорошо.

- Абломабель, ты болен? - спросила Линда - Что ты тут делаешь?
- Это конец, - печально ответило существо. - Я вернулся к берегу, домой, в последний раз.

Жизнь – штука забавная… – И добавил уже про себя: – С кульминационным моментом в виде смерти.

..Уилл дал себе молчаливую и страшную клятву: он нипочем не допустит, чтобы с девочкой в окошке случилась какая-нибудь беда. Мысль об этом пришла как нечаянное озарение, но все было предельно серьезно. Он просто не мог позволить, чтобы с ней стряслось что-то плохое. Он не взялся бы сформулировать точно, он просто со всей определенностью знал, что ее несчастье окажется страшной бедой и для него самого.