Помните у Цоя: «Твоя ноша легка, но немеет рука, и ты встречаешь рассвет за игрой в дурака»? Мы все сейчас играем в дурака, причем сами с собой. Игра затягивается, карты изначально крапленые и, казалось бы, какой смысл с самим собой передергивать? Но мухлюем по-черному, никак не можем остановиться. Не знаю, уместно ли говорить о везении, но Цой не дожил до этих времен, а те, которые дожили — включились в общую партию. Не так важно, где и для кого дают концерты Макаревич с Гребенщиковым — важно, что они сломались. Молох оказался сильнее. Потому что Поэту мало написать правдивый текст; чтобы вдохнуть жизнь в этот текст надо заплатить всем своим существом.
Старая, потрепанная мысль о том, что хороший поэт всегда сможет написать хорошую прозу, вновь находит свое подтверждение. Сергей Арутюнов сделал книгу. Называется «Запах напалма по утрам». Трудная книга, пропитанная тщательно скрываемой болью. Язык не поворачивается назвать ее сборником рассказов, потому что тексты незримо связаны между собой, как элементы мозаики. Не думаю, что Арутюнов специально прописывал элемент за элементом. Просто в течение десяти — пятнадцати лет рождались рассказы, как треск стекла, как гортанный выдох после удара в живот, как кровь из разбитого носа на морозе. А потом, разобрав элементы по цветам и оттенкам, Арутюнов начал составлять мозаичное полотно.
«Запах напалма по утрам» — это портрет страны, которая кончилась вдруг и сразу. И можно приспособиться жить среди обломков, но куда деть память? Прошлое саднит и кровоточит. Память о нем — это память об утраченном рае. Мы сами ушли из него по дурости, а теперь мечемся в пустоте и не можем найти дорогу обратно.
Наивно было бы представлять Сергея Арутюнова эдаким коммунистом, воспевающим Советский Союз. Он прежде всего художник, и чтобы остаться таковым, обязан быть честным с самим собой. В рассказе «Хлеб» беспощадно высвечивается та самая мещанская агитка, которая подтачивала страну изнутри. Эмигрант Александр Мякишев просыпается от страшного кошмара-воспоминания, как за то, что маленький мальчик во время обеда скатал шарик из хлеба, вся семья — еще раз! — ВСЯ СЕМЬЯ заталкивает в детскую глотку целый батон, поучая при этом, каким потом и кровью зарабатывается трудовой хлеб. И первое слово, которое Мякишев произносит, вынырнув из кошмара: «Ненавижу!» Никто не виноват. Все виноваты. Потому что дьявол прячется не в режиме, а в нас самих.
Герой Арутюнова внятен и прост. Солдат, шахтер, студент, офицер императорской России, шаман, — соль и нерв Земли. Тоска его не измеряется приверженностью к тому или иному политическому режиму. Это тоска по Царству Божьему на планете, чтобы каждый был счастлив, и никто не остался обделенным. Элементарная формула равенства и справедливости. И герой не просто знает — он видел незамутненным детским взором, как на его земле, на его Родине эта формула работала. А сейчас... Ничего не осталось. Над одной шестой частью суши из космоса вылили тонны напалма. И все сгорело.
В своей книге Сергей Арутюнов смело и безоглядно спаял два метода: реализм и постмодернизм. Автор предельно точен и реалистичен в своих описаниях прошлого. Но это не буквальный реализм, наследующий классической русской литературе. Рассказы Арутюнова — концентрат соцреализма в том самом единственно верном смысле, что он не описывает окружающую действительность, но является для нее образцом. Но подходя к описанию катастрофы, случившейся со страной, выволакивая из души эти осколки с кровянистыми сгустками по краям, автор не в состоянии уместить их в рамках реализма. Осколки прорезают метод, как целлофановый пакет и сыпятся, сыпятся...
Рассказы «Игра», «Подшипник целеполагания», «1946 год», «Выставка Буратино», «Скрежет небес» и многие другие — это постмодернизм в чистом виде. Но не тот ядовитый постмодернизм 90-х, который буйно расцвел на выжженной напалмом земле, как борщевик по краям дороги. Арутюнов вдруг спокойно и просто доказал нам, что метод вообще не причем — все зависит от дыхания автора, от его пульса. Столько лет метод работал во зло, поощряя оплевывание погибающей страны, и вот появился Арутюнов, и заставил его служить идеям нравственности и справедливости. В конце концов, метод в руках художника лишь инструмент.
Герои Арутюнова не рефлексируют. У них нет на это времени. Они любят, делают выбор, убивают, спасают, трудятся — и все до капли, до конца, как будто жизни осталось от силы на час. Не их личной жизни, а жизни вообще.
В рассказе «Выбор» шаман Яунд спасает разбившегося советского летчика. Найдя его при смерти, он входит в транс и спускается к Духу Смерти. Одолев его в единоборстве, просит отпустить душу летчика. Дух Смерти требует взамен душу шамана и приоткрывает ему завесу будущего. Старый Яунд видит, как спасается летчик, как забирает на Большую землю его дочь, видит свадьбу, внуков, арест и смерть летчика в застенках НКВД, видит свою дочь в лагере, неподалеку от их стойбища, видит внуков в детском доме, голодных и испуганных, потерявших мать и отца... Но впереди открывался свет. И старик, поверив этому свету, без колебаний, без пафоса и куража отдает Духу Смерти свою душу.
Что это за свет? Какова его природа? Когда он воссияет над головой? Мы не знаем, никто не знает. Но Сергей Арутюнов видит этот свет так ясно, как я вижу сейчас экран монитора. Уточню: не верит в него, но именно видит. Это не какое-то особое зрение, не бинокль на груди висит — это вера. Этой верой (предположу) Арутюнов обязан Отцу.
Образ Отца в рассказах Арутюнова присутствует ровно настолько, насколько необходимо читателю, чтобы понять христианскую подоплеку этого образа. Прием не новый, хрестоматийно угаданный еще Достоевским, но от этого не утративший своей исключительной точности. Не случайно сборник открывается рассказом «Звонок», в котором из-за временного сбоя на двух концах телефонного провода разговаривают люди из разных эпох: старой, советской и новой, бездарной. Разговаривают о времени, о смене эпох, герой пытается предупредить, удержать от роковой ошибки... Но связывает собеседников — Отец. И эта божественная природа отцовского образа позволяет герою Арутюнова не сойти с ума, когда он воплощается во временах и эпохах то в солдата, то в работягу, то в офицера на фронтах Первой мировой, то в Людвига из компьютерной игры. Образ Отца цементирует сборник, становится нерушимым фундаментом, прочность которого зависит от прочности веры лирического героя. Даст герой слабину — и треснет фундамент, и будет предана память, и все будет зря, зря... Поэтому ни автор, ни герой не имеют права оступиться. Это не социалистическая агитка — это вопрос бессмертия души.
Я давно уже не читал такой книги. Потому что «Запах напалма по утрам» делает то, что и должна делать русская литература: дарить надежду. Без нее текст становится набором философских смыслов и литературных приемов. Я убежден, что пройдет пять-десять лет, и русская литература совершит поворот от описания и утверждения безысходности к тому самому свету, который разглядел старый шаман в рассказе «Выбор». Это случится, иначе все зря, иначе — жизнь впустую. А пока... Есть Арутюнов. Есть его книга рассказов. Глоток свежего воздуха в задымленной комнате. Горящий во тьме уголек. Сергей Арутюнов словно бы говорит всем нам, молодым и дерзким: прикуривай, ребята, пока не погас.
Дмитрий Филиппов
Источник: svpressa.ru
