Когда человеку сто десять лет, он уже не мужчина, просто брюки.

Все всегда начинается хорошо. Но как редко история людей, история маленьких и больших городов имеет счастливый конец.

Знаете, жаль, что нельзя собрать всю грязь, с которой приходится возиться каждую неделю, притащить ее сюда и использовать как удобрение. Я бы такие розы развел!

Подвеcти итог жизни некоторых людей очень просто - эта жизнь все равно что стук хлопнувшей двери или кашель, раздавшийся на темной улице.
Вы выглядываете в окно, а улица пуста. Тот, кто кашлянул, уже исчез.
Есть люди, доживающие до тридцати, до сорока лет, но они ничем не привлекают к себе внимания, их жизни проходят незаметно, невидимо, догорают быстро, как свечи.

Человек часто осознает, что он счастлив задним числом.

Чтобы потерять шанс на Спасение, человеку вовсе не обязательно заниматься черной магией. Есть масса других способов погубить свою душу.

Отличная успеваемость в школе вовсе не гарантирует такую же отличную судьбу.

Образ  настоящей любви: дойти до полного разочарования в чем-либо, но все равно продолжать любить и жалеть.

Брошена. Короткое глупое слово. Можно тысячу раз читать об этом в книгах, тысячу раз думать, что не найти сюжета банальней. Это так… Но лишь до тех пор, пока не бросят тебя. А тогда можно до бесконечности говорить о банальности тусклому зеркалу, откуда бессмысленно глядят на тебя пустые погасшие глаза.

"Если у тебя чего-то нет - пока не время или вовсе тебе не нужно."

Столько лет не виделись… вдруг он меня не узнает?
— Я бы на твоем месте опасалась другого: вдруг твоя большая любовь облысела и брюхом здоровенным обзавелась? Появится такой пожилой толстый дяденька, и думай потом, как от него избавиться.
— Такие, как он, не меняются…

Давай разведемся… — Сердце ухнуло вниз, а он продолжил: — Я начну ухаживать за тобой по всем правилам — цветы, подарки, рестораны, авось ты и разглядишь во мне что-нибудь хорошее. Потом сделаю тебе предложение, и ты на него, может быть, согласишься.

– Ничего, прорвемся. Баба скачет и задом и передом, а дело идет своим чередом.

– Ты случайно не хочешь признаться мне в любви?

– Не хочу, – серьезно ответил он. – Ты же чокнутая, чего доброго начнешь чувствовать себя виноватой, как будто влюбиться в тебя величайшее несчастье.

С точки зрения банальной эрудиции, не каждый человеческий индивидум способен лояльно реагировать на все тенденции потенциального действия!

Поверить в мечту так легко,трудно смириться,когда она не сбудется.

Матвей давно заметил по себе: вдогон хорошей, светлой, радостной мысли, чувству или намерению всегда следуют дурные, опровергающие их.
Внешне Багров держался хорошо, но внутренне был близок к отчаянию. Желания, смутные и неуловимые, скользили в нем, как рыбы в толще воды. Темное облако гнало его вперед, спеша добить собственными глупыми и неосторожными поступками.
«Скорее… скорее… спеши… а то еще задумаешься и успеешь притормозить у самого края!»

Следуя причудам погоды, душа то замерзает, то оттаивает. И радостно на ней, и слякотно, и морозно, и тревожно.

– Я так не хочу.
– Цыпленок тоже не хотел становиться грилем, да только его спросить забыли.

– Ты сегодня что-то добрая! Никого не заколола! – удивленно сказала Даф.
– Мне сегодня не до зла. Я слишком озабочена.

С Багровым никогда нельзя было сказать наверняка: шутит он или серьезен.

– У всех валькирий есть оруженосцы. И не надо говорить, что они нужны только для того, чтобы таскать деревянные палки с острыми концами, которыми протыкаются стражи мрака. Это объяснения для обывателей. «Застегни мне на спинке доспехи, милый юноша! Там застежка, как на том розовом купальнике, который я купила прошлым летом!» – Багров явно передразнивал кого-то из двенадцати валькирий. Вот только кого?

Я всегда говорил, что дом - там, где ты вешаешь свою шляпу.

Слышь, Дуг, можно, конечно, и в овраге, но я знаю местечко получше. Кладбище. Чтоб каждый помнил, куда попадет, если будет хлопать ушами

До чего же трудно отпускать. Вот я, например, всю жизнь цепляюсь за то, к чему единожды прикоснулся.

Понимаешь, вначале жизнь дает нам все. Потом все отнимает. Молодость, любовь, счастье, друзей. Под занавес это канет во тьму. У нас и в мыслях не было, что ее – жизнь – можно завещать другим. Завещать свой облик, свою молодость. Передать дальше. Подарить. Жизнь дается нам только на время. Пользуйся, пока можешь, а потом без слез отпусти. Это диковинная эстафетная палочка – одному богу известно, где произойдет ее передача.

Взгляд древнейшего из древних людей прятался за лабиринтом морщин, какими бываешь украшен в шесть часов утра, когда лезешь в холодильник за смешанным накануне мартини.

Слушай, и я расскажу, как нахлынул этот прилив неверия. Иудео-христианский мир лежит в руинах. Неопалимая купина больше не загорится. Христос больше не придет, из страха, что Фома Неверующий его не признает. Тень Аллаха тает под полуденным солнцем. Христиане и мусульмане брошены в мир, раздираемый бессчетными войнами, которые сольются в итоге в одну огромную. Моисей не спустится с горы, ибо на нее не поднимется. Христос не умрет, потому что и не рождался. И все это, имейте в виду, крайне важно для нас, потому что мы суть обратная сторона монетки, подброшенной в воздух — орел или решка? Что победит — святость или нечестивость? Но видите ли вы, что главная проблема не в том, что победит, а в том, победит что-нибудь — или ничто? Не в том, что Иисус одинок и Назарет лежит в запустении, а в том, что большая часть населения уверовала в Ничто. Что не осталось места ни для прекрасного, ни для кошмарного. И мы тоже находимся в опасности, запертые в могиле вместе с так и не распятым плотником. Погребенные под обломками Черного Куба… 23 Мир поднялся на нас войной. И они не называют нас Супостатом, ибо это наполнило бы нас плотью и кровью. Чтобы ударить в лицо, надо видеть это лицо, чтобы сорвать маску, надо видеть маску. Они воюют против нас тем, что притворяются — нет, уверяют друг друга, что нас нет. Это даже не война, а призрак войны. Уверовав в то, во что веруют эти неверующие, мы рассыплем свои кости во прах и развеем их по ветру.

- Смерть полна тайн. - Мать потрепала его по щеке. - А жизнь и тем более. И развеешься ли ты прахом в конце жизни, или начнешь с юности, чтобы пройти потом путь до рождения и в рождение, и то и другое страннее странного, не правда ли?

— Это, — строго прошелестела Прабабушка, — наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями — или даже вечно, кто как.

Наш мир мертв. Он тускл и сер, как изветренное надгробье. Жизнь, она лучше для тех, кто живет меньше, — дороже за фунт, дороже за унцию.

- О бедная леди!
- Да чем же она бедная? - удивилась мать.
- Но она же мертвая!

Твари, летавшие нормально или бешеными зигзагами, ходившие на двух ногах - или трусившие на четвереньках - или ковылявшие вприпрыжку, как увечные призраки, твари, словно изгнанные сбрендившим? слепорожденным Ноем из некоего погребального ковчега, тысячезубые и безъязыкие, размахивавшие вилами и осквернявшие воздух.

...Я не гений. Я... как называются такие насекомые, которые бегают по поверхности пруда и выискивают добычу?
- Водомерки?
- Водомерки! Кажется, будто эти чертовы паучки вот-вот утонут, ан нет, бегают по тонкой пленке на поверхности воды. Поверхностное натяжение. Они распределяют свой вес, растягивая лапы в стороны, и плёнка не рвётся. Ну разве я не то же самое? Я просто распределяю свой вес, вытягиваю в стороны все четыре конечности, и плёнка подо мной не рвётся. Пока ещё ни разу не потонула. Но я не чемпион, и никакого чуда здесь нет, просто-напросто мне очень рано повезло.

Я услышал чей-то призрачный вздох, но это было всего-лишь моё дыхание: легкие пыхтели, как кузнечные мехи, пытаясь раздуть в груди хоть какую-то искру...
... И вот я уже шагаю к дальней стене, дождь льёт как из ведра, заливая лицо и пожар проклятий, клокочущий в моём горле.

Он поднял кулак и ударил по стене, стряхнув с неё тени.

Я в нерешительности посмотрел в его лицо, всё изрезанное штрихами эмоций. Обычно мужественное и надменное выражение на лице Грока расплывалось и таяло. Оно было похоже на тестовую таблицу на экране телевизора - смазанную, то появляющуюся, то пропадающую.

... А зрачки Грока туманились от паров хорошего бренди.

- Послушайте, - сказал я. - У меня был сумасшедший месяц. Я стал присматриваться к тому, чего не замечал раньше. Раньше я никогда не читал некрологи. Теперь читаю. У вас когда-нибудь случались такие недели или даже месяцы, когда ваши друзья один за другим сходили с ума, или уезжали, или умирали?
- Когда тебе шестьдесят, - язвительно засмеялась Констанция Раттиган, - такими бывают целые годы. Я боюсь спускаться с лестницы - мой приятель сломал себе таким образом шею. Боюсь есть - двое знакомых подавились. А океан? Трое утонули. Самолеты? Шестеро разбились. В автомобильных авариях погибли двадцать. Спать, черт возьми, тоже страшно! Десять моих друзей умерли во сне. Только и успели сказать: "Что за черт?" И все. А пить? Четырнадцать погибли от цирроза. Можешь представить такой же веселенький список? Для тебя все только начинается. А у меня тут есть телефонная книга, вот взгляни.
Она схватила со столика у двери маленькую черную записную книжку и сунула ее мне в руки.
- Книга мертвых.
- Что?
Я стал переворачивать страницы, читать фамилии. На каждой странице воле половины фамилий стояли красные крестики.
- Этой моей телефонной книге тридцать пять лет. Половина тех, чьи телефоны в ней записаны, уже ушли навсегда, а у меня духа не хватает вычеркнуть фамилию или вырвать страницу. Это все равно что признать - умерли бесповоротно. Так что, выходит, я такая же размазня, как и ты, сынок.

Нефтяные вышки. Нефтяные насосы. Эти гигантские птеродактили, рассказывал я друзьям, стали прилетать сюда по воздуху в начале века и темными ночами плавно опускались на землю, чтобы вить гнезда. Перепуганные прибрежные жители просыпались среди ночи от чавканья огромных голодных животных. Люди садились в постелях, разбуженные в три часа ночи скрипом, скрежетом, стуком костей этих скелетоподобных монстров, взмахами голых крыльев, которые то поднимались, то опускались, напоминая тяжкие вздохи первобытных существ. Их запах, вечный, как само время, проплывал над побережьем, доносясь из допещерного века, из времен, когда люди еще не жили в пещерах, это был запах джунглей, ушедших в землю, чтобы там, в глубине, умереть и дать жизнь нефти.

— Констанция! — завопил я. Ибо мы только что вслепую проскочили под красный свет. На счастье, Господь Бог не дремал и подстелил нам соломку.

- Не впали в депрессию?
- Думаю, что нет.
- Если способны думать, значит не впали.

Знаешь, я вдруг понял, что деньги мне, по большому счёту, и не нужны… Да что там «по большому счёту»! Они мне просто не нужны. Я всё равно не могу купить на них ничего, что доставит мне радость, что раскрасит мой чёрно-белый, точнее, грязно-серый, мир, что вернёт мне былую возможность видеть жизнь с разных, а не только с самых худших сторон...

Ничто так не вдохновляет творческую натуру, не будит в ней радость жизни и жажду созидания, как любовь.

Талант – это дар Божий, а разбрасываться подарками – значит проявлять неуважение к тому, кто тебе его вручил.

Это действительно очень важно, чтобы тебя понимали и любили. Искренне, а совсем не за деньги.

Женщина всегда права. Поэтому спорящих женщин лучше столкнуть между собой, чтобы правы оказались обе.

– Что у тебя за манера такая? – начал ныть Артем. – Нормальную попойку превращаешь в производственное совещание.

Пожалуйста, катись из моей жизни.

Жизнь автомеханика – это даже не ремонт. Это непрерывная борьба с гайками и болтами, к которым невозможно подлезть! Если бы все гайки откручивались сразу – рабочий день механика можно было бы смело сократить вдвое.

Чего он такой довольный? Опять устроил на рынке ножевую драку на почве вечной дружбы между народами Крайнего Севера и крайнего Юга?