Так вот, сколько страдания допустимо? Вот в чем суть, вот о чем человек должен себя спросить. Сколько страдания вы согласны допустить за вашу еду?

И все же сострадание - это мышца, которая становится крепче, если её тренировать, и регулярные упражнения по выбору доброты вместо жестокости тоже меняют нас.

От вас только требуется сказать людям то, что они хотят услышать, и они поверят самому невероятному.

Когда расстаешься, всегда как будто бы немножко умираешь.

Я воинствующий реалист. На собственном опыте знаю: всегда жди худшего.

... типичный продукт своей среды и религиозных идей, неспособный мыслить самостоятельно, но восприимчивый, а потому и весьма чувствительный...

Привет тебе, Фрэнк Каупервуд, безвластный властелин, князь призрачного царства! Действительность для тебя - лишь утрата иллюзий.

Невозможно определить те тончайшие реакции, которые возникают в результате взаимодействия характеров, ибо никто не знает, в какой степени влияет на нас предмет нашего восхищения.

Если бы его спросили, что такое закон, Каупервуд решительно ответил бы: это туман, образовавшийся из людских причуд и ошибок; он заволакивает житейское море и мешает плавать утлым суденышкам деловых и общественных дерзаний человека. Ядовитые миазмы его лжетолкований разъедают язвы на теле жизни; случайные жертвы закона размалываются жерновами насилия и произвола. Закон — это странная, жуткая, захватывающая и вместе с тем бессмысленная борьба, в которой человек безвольный, невежественный и неумелый, так же как и лукавый и озлобленный, равно становится пешкой, мячиком в руках других людей — юристов, ловко играющих на его настроении и тщеславии, на его желаниях и нуждах. Это омерзительно тягучее и разлагающее душу зрелище — горестное подтверждение бренности человеческой жизни, подвох и ловушка, силок и западня. В руках сильных людей, каким был и он, Каупервуд, в свои лучшие дни, закон — это меч и щит, для разини он может стать капканом, а для преследователя — волчьей ямой. Закон можно повернуть куда угодно — это лазейка к запретному, пыль, которой можно запорошить глаза тому, кто пожелал бы воспользоваться своим правом видеть, завеса, произвольно опускаемая между правдой и ее претворением в жизнь, между правосудием и карой, которую оно выносит, между преступлением и наказанием. Законники — в большинстве случаев просвещенные наймиты, которых покупают и продают.

Сам он не имел охоты воевать - нелепое занятие для человека с яркой индивидуальностью.

Эгоист, человек, живущий рассудком, весьма мало поступаясь своим "я", сам требует очень многого. Тем не менее человеку, любящему жизнь- будь то мужчина или женщина, - гармоническое прикосновение с такой эгоистической натурой сулит очень многое.

Такова власть уклада, созданного привязанностью, — мы продолжаем подчиняться ему даже тогда, когда он уже утратил всякий смысл и цену.

Человечество одурманено религией, тогда как жить нужно учиться у жизни, и профессиональный моралист в лучшем случае фабрикует фальшивые ценности. В конечном итоге бог или созидательная сила — не что иное, как стремление к равновесию, которое для человечества находит свое приблизительное выражение в общественном договоре. Примечательность этой силы заключается в том, что она порождает отдельные личности во всем их бесконечном и ослепительном многообразии, а также порождает массы с присущими им проблемами. Но и тут рано или поздно неизбежно наступает равновесие, когда массы подчиняют себе отдельную личность или отдельная личность — массы… на какой-то срок. Ибо океан вечно кипит, вечно движется.
Тем временем рождаются на свет социальные понятия, слова, выражающие потребность в равновесии. Право, справедливость, истина, нравственность, чистота души и честность ума — все они гласят одно: равновесие должно быть достигнуто. Сильный не должен быть слишком силен, слабый — слишком слаб. Но ведь прежде чем прийти в равновесие, чаши весов должны колебаться! Нирвана! Нирвана! Конечный покой, равновесие.

И у Каупервуда мелькнула мысль о том, как самоуправно властвуют над людьми любовь и страсть. «Все мы — рабы могучего созидательного инстинкта», — мелькнуло у него в уме.

Прежде чем прийти в равновесие, чаши весов должны колебаться.

В наше время не сплетничают только о тех, о ком нечего сказать.

Ничего не возможно рассказать в точности так, как оно было, ибо то, что говоришь, не бывает точно, что-то всякий раз упускаешь, слишком много ролей, сторон, противотоков, нюансов; слишком много жестов, кои могли значить то или это, слишком много форм, кои целиком не опишешь, слишком много привкусов в воздухе или на языке, полутонов, слишком много.

Известно ведь, что любовь хорошей женщины хранит мужчину от всех несчастий.

Плакать красиво - одно из искусств, которыми мне так и не удалось овладеть, вроде умения приклеивать накладные ресницы.

«Никогда не доверяй отражению», — эта странная фраза из моего сна вспомнилась опять, когда я разглядывала себя в зеркале.

Что же до спасения мира, она тоже хочет спасать мир, не хуже кого другого, но сколько бы вертоградари ни лишали себя нормальной еды и одежды, и даже мытья, подумать только, и сколько бы ни ощущали себя добродетельнее других, это на самом деле ничего не изменит.

Гленн говорил: настоящая причина, по которой человек не может представить себе свою смерть, — то, что он говорит: «Я буду уже мертвый», а в этой фразе присутствует «я», и получается, что внутри этого предложения ты еще жив. Именно так у людей зародилась мысль о бессмертии души — из-за грамматики. И о Боге — тоже по этой причине. Потому что, стоит появиться прошедшему времени, сразу возникает мысль о прошлом, предшествовавшем этому прошлому, а дальше начинаешь двигаться назад по времени до момента, когда уже приходится сказать: «Я не знаю», а именно это и есть Бог. Бог — это незнаемое: темное, скрытое, изнанка видимости, и все это из-за грамматики, а грамматика невозможна без гена FoxP2; так что Бог — всего лишь мозговая мутация, и этот ген — тот же самый, что у птиц отвечает за пение. Так что музыка в нас встроена, говорил Гленн; вплетена в нас. Ее было бы очень трудно удалить, потому что она — неотъемлемая часть нас. Как вода.

Я сказала: тогда, значит, Бог тоже в нас вплетен? А Гленн ответил: может, и так, но нам от этого не вышло ничего хорошего.

Преступники готовы читать о себе до бесконечности, если только им предоставить такую возможность. В данном отношении они так же тщеславны, как и писатели.

Люди, которые сами попадали в неприятности, сразу замечают неприятности у других, сэр.

По вторникам у нас Женский вопрос и Эмансипация того или сего — с реформаторами обоих полов; а по четвергам — Спиритический кружок, чаепитие и общение с умершими

Корабль со скрипом раскачивался из стороны в сторону, волны бились о борт, кругом шум и смрад, а крысы бегали себе как ни в чём ни бывало, – похоже на муки грешной души в преисподней. […] Ведь корабль – это такая передвижная трущоба, только без питейных заведений.

Люди не прыгают и не кричат "ура", узнав, что они получили состояние; наоборот, они сейчас же начинают размышлять о свалившихся на них обязанностях и всяких делах, мы довольны, но появляются серьезные заботы, и мы размышляем о своем счастье с нахмуренным челом.

Уважай себя настолько, чтобы не отдавать всех сил души и сердца тому, кому они не нужны и в ком это вызвало бы только пренебрежение.

Только сирота может держаться так самоуверенно, но под самоуверенностью кроется мстительность – в глубине души они над всеми глумятся. Ну, ещё бы – с ними же вон как судьба обошлась.

Невозможно увидеть себя со стороны – как видят другие, как видит мужчина, что смотрит сзади, когда об этом не догадываешься, потому что в зеркале поворачиваешь голову, глядя через плечо. Застенчивая, соблазнительная поза. Можно взять второе зеркало, но тогда увидишь то, что любили рисовать художники: «Женщину, разглядывающую себя в зеркале» – аллегорию тщеславия, как принято думать. Вряд ли это тщеславие – скорее, наоборот, поиск недостатков. Фразу – Что во мне такого? легко переделать в другую – Что во мне такого плохого?

Мне кажется бессмысленным говорить о простых или сложных чувствах, чувства просто «есть». Сложны или просты слова, с помощью которых мы передаем их, в зависимости от разработанности собственного словаря.

От благоговейно хранимых реликвий, если их свалить в кучу, просто воротит!

Чтобы предавать, надо отвечать за что-то, чем-то управлять, на что-то воздействовать, что-то знать. В наши дни для этого надо быть гением.

Движения человеческого сердца непостижимы. Ласковая рука, вместо того чтобы пробудить в палаче сочувствие, приводит его в ярость.

Страх возникает, когда теряешь уверенность в том, что ты — это ты.

Как отдаляет нас друг от друга наш внутренний мир. Между мною и этой девушкой стоят ее мечты - как одолеть такую преграду?

Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми.

Мне позволено все, потому что в эту секунду я прекрасно сознаю, что делаю. Я иду на смерть. Я иду не на риск. Я принимаю не бой. Я принимаю смерть. Мне открылась великая истина. Война - это приятие не риска. Это приятие не боя. Наступает час, когда для бойца - это просто-напросто приятие смерти.

Меня не возмущают те, кому больше по вкусу кабацкая музыка. Другой они и не знают. Меня возмущает содержатель кабака. Не выношу, когда уродуют людей.

...никто никогда не помог тебе спастись бегством, и не твоя в том вина. Ты построил свой тихий мирок,замуровал наглухо все выходы к свету, как делают термиты. Ты свернулся клубком, укрылся в своем обывательском благополучии, в косных привычках, в затхлом провинциальном укладе, ты воздвиг этот убогий оплот и спрятался от ветра, от морского прибоя и звезд. Ты не желаешь утруждать себя великими задачами, тебе и так немалого труда стоило забыть, что ты - человек. Нет, ты не житель планеты, несущейся в пространстве, ты не задаешься вопросами, на которые нет ответа: ты просто-напросто обыватель города Тулузы. Никто вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь уже слишком поздно. Глина, из которой ты слеплен, высохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, или поэта, или астронома, который, быть может, жил в тебе когда-то.

Зазвонил телефон. Я поднёс трубку к уху и подождал. Я никогда не заговариваю первым, когда мне звонят. Не я же, в конце концов, звоню. Звонят-то ведь мне.

Жуть в полосочку!

Вселенная расширяется — каждая частичка удаляется от другой, швыряя нас в тёмное и полное одиночества пространство, отрывая нас: ребёнка от матери, друга — от друга, направляя каждого по собственной тропе к единственной цели — смерти в одиночестве.

Чем больше я узнаю, тем больше вижу такого, о существовании чего даже не подозревал. Раньше я тешил себя дурацкой мыслью, что смогу знать все, вобрать в себя все знания человечества. Теперь же я надеюсь, что окажусь способным узнать только о наличии знания и понять хоть малую его крупицу. Хватит ли мне времени?

Принимать вещи, как есть, — это настоящий дар, особый образ мысли, который открывает перед нами необозримые перспективы.

2002
…Я люблю раннее утро. Я люблю наблюдать за рождением нового мира, осознавая вместе с этим процессом себя, и желая, чтобы этот волшебный момент раннего просыпания природы видел только я. 4 часа утра. Москва. Ботанический сад, самый его конец, там, где течет речка. Местные милиционеры меня давно знают и привыкли к тому, что часа в 3 утра на дорожках сада могут встретить меня, гуляющего в тапочках и уткнувшего свои глаза в небо. На моих губах играет улыбка и я пытаюсь говорить то, что забуду через несколько минут, но выговорю свое состояние моему миру. Я благодарен природе за то, что она есть, я благодарен себе за то, что я живу вместе с природой, я благодарен своей земле за то, что она носит меня. Я думаю о своем существовании. Как ни странно, у меня нет цели в жизни. Той самой цели, к которой необходимо стремиться всю свою жизнь. Нахрен!!! У меня есть желания, у меня есть моя голова, которая постоянно думает. Моя жизнь - анализ, мой мозг это сложный 7-потоковый процесс параллельно-ассоциативного мышления. У меня уже давно нет чувств, есть только мои ощущения. Ощущения того, что мой мир любит меня. Я благодарен своему миру за это, я благодарен деревьям, которые растут вокруг меня. Я благодарен земле, по которой хожу босыми ногами, оставив тапки на мертвом асфальте, я благодарен тактичности сонного сержанта, с которым завтра мы будем пить пиво, а послезавтра клеить девок. Эта благодарность к моему миру дает мне надежду, что мир знает меня, что моя вселенная хочет, чтобы мне было хорошо. Я иду домой, улыбаясь своим мыслям и раскинув руки в стороны, кивая очумевшим прохожим, сонно бредущим куда-то зачем-то… Я жив.

«невозможно» - это слово, которое придумали неудачники, чтобы оправдать свое бездействие.

Смех смехом, конечно, но подумай сам - как часто мужики после того, как найдут ту самую, (временно?) единственную, расслабляются, и начинают жрать, срать, валять дурака и забивают на все то, что делает мужчину мужчиной?

Она в очередной раз убедилась, что климакс - не что иное, как насмешливое предупреждение Бога человечеству, искуственно продляющему себе жизнь. Или гадкая шутка. Еще какие-то сто лет назад средний срок жизни не превышал пятидесяти лет, и женщины, жившие после климакса двадцать, а то и тридцать лет были примером из ряда вон выходящим.

— Любите музыку? - спросила моя новая знакомая.
— Если она хороша и звучит в хорошем мире.
— В хорошем мире нет хорошей музыки. Воздух в хорошем мире не колеблется.