Архипов отстранил проводника и рванул на себя дверь. Ветер из распахнутого настежь окна отчаянно полоскал оконную шторку и метал по купе перья из простреленной подушки. Подушка эта валялась на полу, а на полке лежало неподвижное тело с бурым пятном на груди.

В застывшем взоре фюрера было нечто колдовское. Лицо его вытянулось, а во внезапно расширившихся карих зрачках, казалось, мистическими сполохами буйствовал желтый огонь. Мгновение спустя Гитлер перевоплотился в обычного человека.

Сдав Крячко на руки врача и медсестры, которая начала суетиться вокруг раненого и осторожно разувать его, оперативники вышли в коридор. Лев Иванович вопросительно посмотрел на Антона, ожидая продолжения рассказа.

– Лев Иванович, это Антон, – услышал Гуров в трубке голос Варежкина и не на шутку перепугался. – Мы в парке, что справа от здания. Станислава Васильевича ранили. Нужны носилки.

Когда Петровский подошел к толпившимся людям, снег на фигуре Щелкунчика растопили уже наполовину, и видно было, что мужчина, лежащий в снежном саркофаге, был полностью, если не считать черных мужских носков, раздет.

Антон прошел чуть дальше и, заглянув в одну из дверей, что-то спросил. Но Лев Иванович не расслышал, он смотрел на мужчину, которому сейчас предстояло опознать тело дочери, и думал, что никогда бы не хотел оказаться на его месте.

- В снежном городке на центральной площади был найден труп молодой девушки лет восемнадцати-двадцати. Тело было спрятано… Да, наверное, так нужно сказать – спрятано в одной из снежных фигур. Изображающей Русалочку, кажется.

Ленка, вздрогнув всем телом, повернулась и тут же была схвачена в крепкие тиски объятий второго мужичины, который незаметно подкрался к ней сзади.

– Ваша дочь подозревается в убийстве. И даже не в одном. - При этих словах женщина тихо вскрикнула и закрыв рот ладонью, испуганно посмотрела на мужа. Тот же только нахмурился еще больше и вздохнув, встал из-за стола.

Подойдя к машине, Лев Иванович поднял голову и машинально посмотрел на окна второго этажа коттеджа. Он увидел, как занавеска дернулась и от окна кто-то быстро отошел.

То, что убийство носило заказной характер, сомнений у него пока что не вызывало. Но опять же, куда делся убийца, как он смог уйти незамеченным, если в подъезде толкалась молодежь? Не по крыше же он ушел!

Гуров чувствовал: что-то должно случиться, и очень скоро. Он чувствовал всей своей сыщицкой натурой, всем своим опытом бывалого оперативника, что убийства в этой семье еще не закончились…

- Самого выстрела она не слышала. Пуля от второго выстрела оцарапала ей плечо у самой шеи. Потом, по словам женщины, она упала на пол и поползла к лестнице, что вела на второй этаж, где, по ее словам, у нее остался телефон.

– Вечером, часов в одиннадцать, если говорить точно, – ответил Демченко. – Но свет в комнате горел, и женщину было отлично видно. Скорее всего, снайпер специально ждал удобного момента, чтобы произвести выстрел.

Трупу мужчины, лежавшему на заднем сиденье машины, было два-три дня. Он находился в позе человека, не удержавшего равновесие во время крутого поворота – лежал на правом боку лицом вниз, подложив руки под живот, и упирался ногами в пол.

Пришлось немного подождать, прежде чем Маша пришла в себя. Собственно, новость она пережила достойно. Медленно встала, медленно вышла из-за стола, налила стакан воды и так же медленно его выпила.

- А если речь пойдет не о суициде, а об убийстве? Красников округлил глаза и упал на спинку дивана, с подозрением поочередно поглядывая то на Крячко, то на Гурова.

Чернухин просто не успел бы засадить в себя нож с такой силой и точностью – он бы в середине процесса загнулся от болевого шока.

Гуров опустился на корточки рядом с трупом, внимательно всмотрелся в его лицо. На нижней губе Чернухина алела свежая ссадина, а под левым глазом расплылось едва заметное темное пятно.

Чернухин лежал на спине, широко раскинув руки и выставив вверх широкий подбородок. Глаза были закрыты, на лице навечно застыло то самое выражение, которое Гурову не раз приходилось видеть у мертвых людей. Никаких эмоций. Ни боли, ни страха, ни удивления.

Помните, в начале девяностых у нас такие появились. Они фигачат под 9 ватт, секунд пятнадцать, пока базовую станцию ищут. Современные тоже излучают, но поскольку станций вокруг немерено, то такой мощности не достигают. Разве что в лесу, где вышек нет. Да и вообще, все эти разговоры, что смартфон меньше излучает – маркетинговая лажа.

Врачи делятся на две категории. Первая, к которой принадлежу я и к которой принадлежал Сергей Яблочков, это, так сказать, локомотивы медицины и науки! И все остальные, так сказать, вагончики, которых мы, двигатели, тянем за собой. И это нормально.

Весь их отдел пришел кровь сдавать на анализ. Знаете, там все такие неприступные, а он - наоборот. И сразу мне понравился! Понедельник был, раннее утро, я не выспалась, глаза слипаются, а он улыбается… Когда он улыбался, словно солнышко выглядывало... И говорит: «Вы можете и с закрытыми глазами уколоть, я потерплю…»

Итак, фейковый доктор установил видеокамеру, пока любовница Яблочкова под видом медсестры с гинекологии стояла на шухере. Затем они уходят, но недалеко, чтобы не потерять сигнал от камеры, и наблюдают. И как только настает момент, когда медсестра вырублена кока-колой, а доктор уходит в ординаторскую, любовница тут же проходит в реанимационный зал.

Я брел к себе на отделение и ощущал, как страшная обида накрывает меня, окатывая, как морская волна, с ног до головы и заставляя забыть и про детектива, и про его визитку. Автоматически отвечая на ходу на приветствия коллег, я вспоминал, как мы реанимировали этого Яблочкова.

Проснулся я, когда уже вбегал в реанимационный зал. В мозг иглами впивались звуки тревоги, издаваемые монитором. Медсестра сильно и ритмично давила на грудь больного, проводя закрытый массаж сердца. Это был доктор, которого я только что осмотрел! Что могло с ним произойти?!

Но дело было не только в воеводах. Увы, «облико морале» возвращавшихся в Россию с собранным ясаком и «отписками» о географических открытиях был невысок. Привыкнув в Сибири к вольной жизни, не стесненной никакими законами и регламентами, они, перевалив Хребет, оттягивались на всю катушку.

Вот тут за него и взялись. Земельные законы крепенько ударили по крупным земельным спекулянтам, и не собиравшимся оседать на мексиканских землях и вести там хозяйство. Начали они, потом подключились и другие недоброжелатели. В конце концов мексиканские поместья Кортеса и его тамошние судоверфи испанская корона попросту конфисковала.

Другой пример, не менее многозначительный. Татарские племена, обитавшие в окрестностях острога Красный Яр, давно уже платили дань не только другим племенам, известным как «енисейские киргизы», но и джунгарскому хану. Дань составляла десять соболей с человека в год и десятую часть скота, опять-таки ежегодно.

Гости вошли. Им приятно улыбались сидевшие за столом атаман Мещеряк и еще несколько старых «ермаковцев». Сейдяк и султан отнеслись к этому равнодушно (они вообще раньше с «ермаковцами» не встречались и в лицо их не знали), а вот Карачу наверняка прошиб холодный пот – у него-то как раз были с Мещеряком и прочими казаками старые счеты.

Между прочим, практически по тем же причинам (разве что религиозного фактора не имелось) горсточке испанских конкистадоров удалось так легко и быстро обрушить обширные и на первый взгляд могучие государства ацтеков и майя. Мушкеты и лошади давали перевес очень недолгое время: довольно быстро у индейцев появились и свои ружья, и свои лошади.

Вообще-то всевозможные «выходцы» – не есть сплошной вымысел. Случалось, приезжали. Один яркий и интересный пример: в конце XVII века защитой русского Албазинского острога на Амуре командовал донской казак с исконно русским именем Афанасий и абсолютно нерусской фамилией Бейтон.

Кондратий Продан, ответственный работник штаба Украинского военного округа, как обычно, пребывал в благостном настроении. В целом своей жизнью он был доволен.

Ну что, надо признать, идея авантюрна, шита белыми нитками, но изящна. И может сработать. Оставалось только уговорить двух человек. Пришпилить их, как насекомых, иголкой убойного компрометирующего материала. Но его недостаточно. Применим материальный стимул. У Коновода я прихватил мешочек с награбленным золотым запасом – кольца, броши, драгоценные камни.

Он был командующим боевыми структурами КСУ - «Комитета Свободной Украины», фактически, его военным вождем. Его прозвали и Дедом Морозом, и Генералом Морозом, а недоброжелатели со злости прилепили кличку Снежная Баба, которая широко разошлась по советским газетам. А сам он благосклонно, но неформально, разрешал звать себя Власником Украины.

Тело оттащили в сторону. Других провинившихся погнали в острог. А мне было сильно любопытно, что же за обжигающую правду о своем атамане хотел довести до широких народных масс «ближник». Наверное, нечто весьма неординарное, если пулей рот заткнули.

Моей личной шайке выделили просторную хату. Но для десятерых там все равно было тесно и душно. Да и сон никак не желал посетить меня и подарить хоть немножко сладкого забытья. Грудь тоскливо сжимало.

Вот в результате такого странного загиба бытия я и жду в кустах около дороги его, Михайло Нечитайло, ответственного работника рабоче-крестьянской инспекции Украинской ССР. В его обязанности входит коренизация и украинизация Республики, и этому нелегкому делу он предан до фанатичности.

— Во-первых, я люблю тебя больше. Во-вторых, ты предначертана мне судьбой. Твоя новая жизнь в Хэле началась, принцесса.

Рос не хранил секретов — он скрывал от Эллии свои чувства и страхи. Ей не нужно было нести это бремя.

Настоящие ведьмы — это женщины, которые сами вершат свою судьбу. Им не нужны мужчины: они самодостаточны и преисполнены чувствами, идеями и заклинаниями. Есть у них магия или нет — они могут выть на Луну.

Сердце — дикое создание, поэтому наши ребра похожи на клетку.

Они справятся, иначе быть не может. Рос чувствовал это в костях и глубине своей развращенной души. Другого выбора не было.

Наши души обязательно встретятся.

Мысленным взором я увидела на его теле трещины. Не от натяжения пут, а от сердца, разбитого, как и мое. Сердца, которое не способна исцелить никакая симфония времени.

— Всякий раз, когда я любил, я терял. — Его голос был подобен тлеющему угольку, последнему, оставшемуся в море пепла. — Таково Мое бремя.

Он целовал меня так, словно я была топливом для его пламени, воздухом для его легких. Словно он художник, а я — его творение, созданное глубокой ночью мазками, полными страсти.

— Твое творчество столь потрясающее потому, что оно — окно в твой внутренний огонь. Огонь, который горит ярче звезд.

— Ты видишь во мне человека, Айя. — Его шепот окутал меня Солнцем и шелком. — Видишь мою душу. И никто никогда так на меня не смотрел. Не мог.

— Если ты откроешь мне свою душу, Айя, возможно, я отплачу тем же.