Так о чем же ты плачешь, осень?

Все мужчины - эгоисты.

Если человек хочет, чтобы с ним нежничали, пусть ведёт себя соответственно.

В мире греческих мифов каждый — бог, титан или чудовище — приходился кому-то родней.

Так много всего случилось с тех пор, что я почти позабыл про собеседование в школе Гуди, — я оставил здание, охваченное пожаром, а мамин друг запомнил меня выпрыгивающим в окно и удирающим во все лопатки.

— Ничего не получается, — опять простонал он. — Мое испуганное лицо все время возвращается.
— А как вы это делаете? — спросил я.
Аннабет подтолкнула меня локтем и прошипела:
— Не груби! У Сторуких было пятьдесят разных лиц.
— Трудно было, наверное, составить расписание, — не удержался я.
— У тебя все получится, Бриарей. — Тайсон не сдавался. — Мы поможем! Можно мне попросить у тебя автограф?

Аннабет вскочила на ноги.
- И это называется помощь? "Скушайте сэндвич, детки. Загадайте желание. Как жалко, что я не могу помочь вам!" Ф-фу!
- Ф-фу, - согласился Тайсон, грустно глядя на опустевшее блюдо.

Вы можете вывернуться наизнанку, чтобы понравиться женщинам, но если вы упустите какую-нибудь малость… какой-нибудь пустяк…

К счастью, глупости в нем еще больше, чем подлости.

Я тороплюсь смеяться, потому что боюсь, как бы мне не пришлось заплакать.

Когда глаза неотрывно-неотрывно смотрят друг в друга, появляется совсем новое качество: увидишь такое, что при беглом скольжении не открывается. Глаза как будто теряют защитную цветную оболочку, и всю правду выбрызгивают без слов, не могут её удержать.

Моя мать была ведьмой. По крайней мере, она называла себя ведьмой, а частенько и искренне в это верила, так что в конце концов уже нельзя было определить, притворяется она или колдует по-настоящему.

Овцы — отнюдь не покорные безобидные существа, какими изображают их в идиллических пасторалях. Это подтвердит любой селянин. Они хитры, порой жестоки и патологически глупы.

Они так живут. От всего защищаются. От жизни. От смерти.

Сколько труда, любви, искусного мастерства вкладывается в создание удовольствия, которое длится всего-то мгновение и которое лишь единицы спообны оценить по-настоящему.

- Рано или поздно ты поймешь, что надо объединяться, - добродушно втолковывал Гэллоп Уайзу в тот момент, когда вошел репортер. - Цивилизация ведь движется именно к этому. Бизнес давно уже перестал быть делом одиночек, и возврат к этому невозможен. Всем нам теперь придется держаться друг друга.

— Все, что связано с тождеством личности, особенно действует на нервы. Не знаю, что лучше — быстро ли догадаться или подходить к истине постепенно.

— Вот если бы дело касалось Тутанхамона или иссохших африканцев, невесть почему сохранившихся на другом конце света; если бы это был Вавилон, или Китай, или какая-нибудь раса, столь же далекая и таинственная, как «лунный человек», — вот тогда ваши газеты поведали бы об этом все, вплоть до зубной щетки или запонки. Но о людях, которые построили ваши приходские храмы, дали названия вашим городам и ремеслам, даже дорогам, по которым вы ходите, — о них вам никогда не хотелось что-либо узнать.

— Вы верите в проклятия? — спросил отец Браун.
— Я ни во что не верю. Я — журналист,...

...наше сознание не является непрерывным, а представляет собой последовательную цепочку быстро сменяющих друг друга впечатлений, как в кинематографе. Возможно, кто-то или что-то проскальзывает, так сказать, между кадрами.

- Занятный, но не такой уж исключительный тип. Если бы он твердо знал, что деньги перейдут к нему, он - я в этом почти уверен - не убил бы старика. Он счел бы это гнусностью.

Мне, демону искусства, убийства претят по природе своей. Нет ничего более отвратительного для поднявшегося над низменной природой, позывы каковой ещё очень сильны среди не отмеченных дарованиями моих соплеменников…

У нас есть сильные и слабые, и первые вершат суд над последними. Слабый не может защитить себя, а сильные теряют стыд и совесть, упиваясь своею силой.

— Мы — сила, — просто сказал Тёрн. — Большая сила. Обидно дать ей расточиться на мелочи. Не заступиться за слабого...

— Прекрасно видеть следы сомнения, подталкивающего к размышлению,

- Люблю, - запротестовал я и сказал правду. - Но это просто рефлекс. Или что-то вроде этого. Я люблю тебя, но жениться... Это... ну, вроде как отправиться в тюрьму. А туда меня за все годы воровской жизни ни разу не сажали.

Наверное, и в аду нет фурии, с которой можно было бы сравнить мою Ангелину..

— Это только принято говорить, что здесь скучно. Обыватель живет у себя где-нибудь в Белеве или Жиздре — и ему не скучно, а приедет сюда: «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что он из Гренады приехал.

- У вас несколько упрощенные представления о любви. Это не просто смена отдельных ощущений... Это нечто совсем иное. Это постоянная нежность,  привязанность,  потребность в ком-то.

Бывают фразы, от которых на меня веет духом изысканной интеллектуальности, и это покоряет меня, даже если я не до конца их понимаю.

Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя - грусть. Это такое всепоглощающее, такое эгоистическое чувство, что я почти стыжусь его, а грусть всегда внушала мне уважение.

Уверенность в себе — опьяняющее чувство сообщничества с самой собой.

По графику мы обязаны были пахать две недели без перерыва, зато потом получали сразу четыре выходных. Чтобы не расслаблялись. Четыре дня отдыха. В последнюю перед выходными ночь заговорил интерком:
– ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОДМЕННЫМ В ГРУППЕ 409!…
В группе 409 был я.
– …ВАШИ ЧЕТЫРЕ ВЫХОДНЫХ ДНЯ ОТМЕНЕНЫ. ВАМ НАДЛЕЖИТ В ЭТИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ ЯВЛЯТЬСЯ НА РАБОТУ!

Затем Бетти нашла работу машинистки, а когда одна из баб находит работу, разницу замечаешь сразу же.

Ни одной женщине не нравится, если ее после бутылки ставят.

Любят не за что-то, любят, скорее, вопреки: недостаткам, дурным привычкам и поступкам. Любовь вообще вещь крайне нелогичная, я имею ввиду настоящую любовь. Она просто возникает однажды и заставляет с собой считаться.

Какая разница, кто что кому сказал сегодня, если завтра будет новый день.

Я, как умудренная опытом личность, двумя ногами в одну коровью лепешку не встаю.
Ирина Молчанова "Дневник юной леди".

И я сама не заметила,как сильно Алексей меня изменил - я поверила в чудеса и даже научилась делать их сама!

Любви по расписанию не бывает! Любовь – это чувства. А чувства – они непредсказуемы.

Подлецом может быть всякий, да и есть, пожалуй, всякий, но вором может быть не всякий, а только архиподлец.

Он мне стал жалок, это плохое свидетельство любви.

Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил.

Дети в школах народ безжалостный: порознь ангелы Божии, а вместе, особенно в школах, весьма часто безжалостны.

Вы, сударь, не презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные.

Почему мы никогда не говорим друг другу того, что думаем?

Ей нужно подтверждение моей любви, только это всем друг от друга и нужно, не сама любовь, а подтверждение, что она в наличии.