Я вообще не понимаю, зачем люди читают мои огромные книги!
Имя Харуки Мураками уже несколько лет появляется в списках претендентов на Нобелевскую премию по литературе. Книги знаменитого писателя и переводчика издаются более чем на 50 языках и отмечены множеством престижных литературных наград. Наиболее известными экранизациями произведений самого «неяпонского» из японских авторов стали «Норвежский лес» и «Пылающий».
Сам Мураками к своей славе относится с иронией: называет себя «простым парнем» и запросто знакомится с поклонниками своего творчества, когда они узнают его во время ежедневных пробежек в парке. Но с прессой писатель общается не так уж часто. Недавно он все-таки дал интервью газете The Guardian в связи с выходом на английском языке своего нового романа «Убийство командора».
Мы отобрали и перевели семь наиболее ярких цитат из него: В девяностые я стал пользоваться большой популярностью в России. В это время как раз происходил распад Советского Союза — в стране творилась страшная путаница, а запутавшимся людям обычно нравятся мои книги. [...] В Германии, во время падения Берлинской стены, тоже была неразбериха — и людям снова начали нравиться мои книги. Люди спрашивают меня: «Почему именно рыба? И почему она падает с неба?» Но мне нечего им ответить. У меня просто возникла идея о том, что что-то должно падать. А когда я спросил себя, что именно будет падать с неба, я вдруг понял: «Рыба! Да, было бы неплохо, если бы это была именно рыба!». (О книге «Кафка на пляже») Знаете, если уж это ко мне приходит, может быть, это что-то настоящее — что-то из глубин бессознательного, что будет резонировать с опытом читателя. Тогда у нас с читателем появляется секретное место для встречи в подполье нашего бессознательного. И может быть, в этом месте это совершенно нормально, когда с неба падает рыба. Важно само наличие такого места для встречи с читателем, а не расшифровка символов или тому подобные вещи. Их я оставляю интеллектуалам. Я не рассказываю истории — я за ними наблюдаю. Может быть, раз в месяц, я и вижу сны. Но обычно это не так. Я думаю, все из-за того, что мое воображение и так много работает, пока я бодрствую, поэтому нет нужды в том, чтобы делать это еще и во время сна. В любом случае, я потихоньку приобретаю свой стиль. Не японский и не американский — свой собственный. Когда я был подростком, то есть, в 1960-е, это была эра идеалистов. Мы верили, что мир сможет стать лучше, если мы постараемся. Сейчас люди в это не верят — и это печально. Говорят, что мои книги странные и таинственные, но за этой таинственностью скрывается мир, который лучше нашего. Так устроены все мои истории: необходимо пройти сквозь тьму, пробираться под землей, прежде чем выйдешь к свету.