РейтингиВиктор Голышев — легендарный переводчик с английского языка. Именно он впервые перевел на русский Трумена Капоте, Кена Кизи и многих других писателей. Но сам Виктор Петрович не видит в этом никакой заслуги и считает, что открывал их в первую очередь для себя. Мы поговорили с мастером о профессиональной скромности, пути зарубежных авторов в СССР и трудностях перевода.
Вы «открыли» многих англоязычных авторов. Как к вам попадали их книги?
Была Библиотека иностранной литературы, и классика или важная современная литература там были. Для писателей и литературоведов выбор был шире, книг давали больше, но, конечно, это не сравнить с тем, что было в спецхране, где лежал, например, Оруэлл. Для того, чтобы туда попасть, надо было иметь допуск.
-22% 1984. Скотный двор. Эссе Твердый переплет 620 ₽ 795 ₽ -22% Добавить в корзину
Второй источник — люди. Фолкнера я увидел у приятеля. Что-то получала мать от знакомого, который переехал в Англию. Правда, это были в основном пьесы. Несколько книжек подарила Надежда Яковлевна Мандельштам. Одну я стал читать в трамвае, пока ездил на работу, она мне понравилась. Подумал, что надо ее перевести, — и ушел с работы. Это была «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена. Позже другой роман Уоррена мне, вернее моей мачехе, привез Павел Палажченко.
Переводили ли вы книги, которые в СССР так и не опубликовали?
Нет, ты обычно знаешь, что напечатают. Например, «Тропик Рака» Генри Миллера переводить тогда было бесполезно, потому что там много секса. Ну, или что-то сильно политическое. Даже «Улисса» в свое время не могли напечатать полностью, очень уж были бдительные редакции. Не знаю, был ли за ними какой-то надзор, но отбраковывание книг происходило еще на нижнем уровне. Почти каждый роман, который я переводил до двухтысячных, проходил со скрипом. То автор что-то не то сказал, то в романе что-то не то написано.
Стейнбек полетал над Вьетнамом, что-то об этом написал, его прикрыли на несколько лет. Потом это забылось, и его книжку можно было переводить. Стайрон что-то сказал про коммунизм, и в издательстве мне посоветовали не переводить его роман, а я уже перевел половину, пришлось заканчивать. Когда доделал, все уже позабыли о том, что он говорил, и перевод опубликовали. У меня просто не было выхода, я до этого год потратил на работу, бросать на половине нехорошо.
В другой раз в тексте нашли какую-то «неправильную» фразу, попросили ее убрать. Я отказался: автор умер, я ничего убрать не могу. Книжка семь лет пролежала, потом ее все равно напечатали. Сложности всегда были. Если тебе заказывают — одно дело, а если работаешь по своей инициативе — совершенно другое. Я переводил не по заказу, так что, конечно, рисковал.
Над кукушкиным гнездом Твердый переплет
Книгу Уоррена вы перевели, а издательство опубликовало ее без каких-либо договоров на авторские права?
Да, мы не обязаны были спрашивать у писателей разрешения и платить авторские, пока не вступили в Женевскую конвенцию. Какие-то деньги получали только те, кто к нам приезжал, а так, ты мог переводить все, что хотел. Но это не значит, что этого хотели издательства.
Стайрона вы продолжили переводить даже после того, как вам «посоветовали» не работать над его романом. Имел ли переводчик хоть какой-то вес в таких решениях?
Никакого веса лично я не имел. Просто год уже потратил. Я нигде не служил и жил на гонорары, договор заключал по ходу дела, когда книжка была уже частично переведена. Договор на первый большой роман, который я предложил издательству, мы вообще заключили в самом конце. Меня попросили перевести сначала один лист, потом пять, потом десять. А тебе ведь за это не платят! Но я и не хотел переводить то, что мне не нравилось. Ты же проводишь с книжкой год или два. А это моя жизнь, за работой она проходит, поэтому я стремился делать то, что я хочу.
Как и, главное, зачем вы учили английский? Переводчиком же не собирались становиться?
Я интересовался физикой, никогда не думал о переводе. Ну, и стал инженером. Просто, начиная с четвертого класса, мать нанимала мне учительницу, бывшую преподавательницу английского в Институте внешней торговли. Она приходила раз в неделю. Муж у нее сидел как «политический», ее выгнали с работы, а мать платила. Тогда это были небольшие деньги, сейчас уроки стоят дороже. Кроме послушности, у меня стимулов не было. Я тогда интересовался физикой, а не языком, а первую англоязычную книжку целиком прочел, когда был студентом в институте.
В одном из ваших интервью вы рассказали о любви к джазу. С ним тоже познакомились в институте?
«Голос Америки» стал передавать его, кажется, в 55-м году, когда появился «Джазовый час». Я тогда не слушал по-русски ни «Голос Америки», ни BBC. И так все крутилось вокруг моей страны, с англоязычным радио мир становился шире, было ощущение, что узнаешь не то, что велено, а то, что сам хочешь.
-22% Я за тебя умру Твердый переплет 577 ₽ 740 ₽ -22% Добавить в корзину
В школе ты, конечно, говоришь то, что положено. В остальное время тебе никто не мешал формировать собственное мнение. В джазе была какая-то свобода. Это не значит, что в нем все сымпровизировано и придумано на месте, но чувствуется, что музыка рождается при тебе. Сперва его трудно слушать, потом начинаешь понимать, но в какой-то момент все-таки останавливаешься в развитии слушания. Думаю, что я остановился в 90-х.
Вы говорите об англоязычном BBC и чувстве свободы, связанном с ним. Каким было ваше впечатление, когда вы выехали за пределы СССР?
Первый раз лет в двадцать попал в Чехию, она была очень похожа на СССР, только люди там были поспокойнее и получше жили. А потом уже довольно взрослым приехал в Норвегию. Я тогда работал синхронным переводчиком на конференции по космосу. Я всю жизнь мечтал попасть в две страны: в Грецию, потому что читал мифы и Софокла, и Норвегию, потому что читал саги. От Норвегии осталось сильное впечатление, чувствовалось колоссальное спокойствие. Они еще не разбогатели тогда: не было нефти, не было большого количества иностранцев. Я всего один раз увидел, чтобы человек там шел торопливо. Но это было на аэродроме, а бегущий был итальянцем. Какой-то алкаш на улице предложил мне подраться, я помотал головой, мол, не хочу, и он отошел.
Вы дружили с одним из самых знаменитых эмигрантов — Иосифом Бродским. Расскажите, как вы познакомились и сложно ли было поддерживать дружбу на расстоянии?
Мы познакомились еще до того, как его упрятали в ссылку. Перед этой ссылкой он приехал в Москву, потому что органы уже начали им нехорошо интересоваться. Потом по совету Ахматовой, которая шапочно знала мою мать и ее мужа, он оказался в Тарусе. У них был очень гостеприимный дом, куда пускали людей, которым нехорошо. Там всегда была гавань для тех, кто придерживался неортодоксальных взглядов или испортил отношения с властью. Недолгое время там жили Алик Гинзбург; Борис Балтер — но не потому, что его преследовали, а потому что ему надо было находиться на воздухе; Надежда Яковлевна Мандельштам, у которой еще не было своего дома в Москве. Зимовал мой сосед, который строил дом, а сам жил с ребенком во времянке.
А в общении с уехавшим Бродским никаких особых сложностей не было. Он иногда звонил, я почему-то звонил редко, возможно, только поздравлял с праздниками.
Почтамт. Женщины. Макулатура Твердый переплет
А помните, как получили посвященное вам стихотворение?
Нет, не помню. Иногда он присылал какие-то стихи с людьми, иногда просто по почте. Это был 1972 год, как раз когда он уехал. Я не смог его проводить, жил тогда в Коктебеле с маленьким сыном. Но, думаю, это совершенно неважно, потом я несколько раз видел его в Америке.
Вернемся к переводам. Вашим голосом говорят главные американские писатели XX века. Есть ли осознание того, что вы переоткрывали Америку для советских людей?
Это я стараюсь говорить их голосом, а не они моим. На это я надеюсь. Действительно, многих людей, которых потом переводили в СССР, переводить начал я. Первый рассказ Сэлинджера перевели мы вдвоем с Эриком Наппельбаумом. Но все это не имеет никакого значения. Открываешь ты для себя — и интересно в первую очередь тебе. Неужели я открыл Оруэлла? Он уже лет пятьдесят был известным писателем. Неизвестность писателя всегда была проблемой. Издательства боялись их публиковать.
Какие книги можно назвать важными «вехами» вашей карьеры? Может быть, были какие-то особенно трудные?
У меня нет карьеры, потому что «карьера» — это когда ты движешься наверх. А я был на одном и том же уровне. И думаю, что первые рассказы переводил не хуже, чем через 20 лет после этого. Попадались трудные тексты, но когда работа нравится, становится неважно, трудно тебе или нет.
Книга запоминается не только сама по себе, но и в связи с обстоятельствами жизни. Первый раз я ушел с работы, чтобы перевести «Завтрак у Тиффани», но вернулся, когда закончились деньги. Второй раз уволился, когда начал переводить «Всю королевскую рать». Тогда я решил, что больше не пойду на службу, если заработаю 1000 рублей. Я ее заработал. А дальше надо было только подождать, когда выйдет книжка и тебе за нее заплатят, и можно было браться за перевод другой.
