РейтингиКогда-то, отучившись на гидротехника и риелтора и пробуя на вкус одинаково скучные способы заработать на жизнь, Алексей Поляринов мог назвать себя лишь увлеченным читателем. Сегодня он популярный блогер, колумнист нескольких интернет-изданий (среди них «Горький», «Pollen» и «Афиша»), переводчик и писатель. Свой метароман «Центр тяжести» финалист нескольких крупных литературных премий считает дебютным, а написанный ранее «Пейзаж с падением Икара» предпочитает называть «нулевым». Тем не менее, литературный критик Дмитрий Быков настоятельно рекомендует запомнить имя этого автора.
Мы поговорили с Алексеем о любви к хорошим книгам, писательской славе и современном искусстве.
Имея «два с половиной высших образования», вы занимаетесь огромным количеством проектов: переводите, пишете книги и критические статьи, ведете свой блог и колонки в различных интернет-изданиях... Хочется спросить: откуда вы берете столько энергии, памяти и концентрации?
Если совсем коротко: я — тот человек, который между вечеринкой и книгой всегда выбирает книгу и никогда не жалеет о своем выборе.
Если более развернуто: я думаю, что энергии у меня примерно столько же, сколько и у других, все дело в приоритетах. И в любви к своему делу. На самом деле, я довольно медлителен, и над всеми своими проектами — роман, перевод, статьи, подкаст — я работал очень долго, в течение последних 6-8 лет. Вся штука в том, что я привык доводить дела до конца. Я думаю, именно в этом мой секрет.
И все-таки, какое из направлений вашей деятельности можно было бы назвать приоритетным? Или все они одинаково важны для вас?
Приоритетным всегда будет писательство. Я люблю рассказывать истории, и все, что я делаю, так или иначе завязано на этом: когда я перевожу или пишу статьи о писателях, я изучаю чужие тексты, чтобы затем использовать новые знания и приемы в своих.
Какой бы способ общения с читателями вы ни выбрали, вы неизменно затрагиваете в разговоре важные и сложные темы: трагедии, которые случаются в жизни целых сообществ и отдельных «маленьких» людей. Как писатель вы «конструируете свою версию реальности», но ваши истории не безоблачней повседневной жизни. Какова, по-вашему, роль сказки (в самом широком смысле) в современном мире? И какие возможности таят в себе вымышленные миры, кроме шанса ненадолго «сбежать из реальности»?
По-моему, это ложная дихотомия: когда говорят, что сказка — это нечто полностью противоположное реальности. Я так не думаю. Во всяком случае, те сказки, которые я люблю, и те, которые пишу, как раз обратную функцию выполняют. Или точнее, перпендикулярную функцию. Сказки нужны там, где реализм не справляется. Если сравнить, например, с живописью, то реализм и сказка — это просто инструменты, кисти, которые лежат в одном футляре, и тут уже художник решает, какую он возьмет в зависимости от поставленной задачи.
Опять же, продолжая метафору: кисть реализма — тонкая и мягкая, она хороша для рисования лиц, эмоций, деталей пейзажа. Но иногда ее просто недостаточно, и тогда автор тянется за другой кистью — «сказочной», которая груба и дает крупный, жирный мазок. Такой кистью бессмысленно рисовать лицо; можно попробовать, конечно, но человек у вас не получится; получится призрак или языческий бог. Такая «сказочная» крупная кисть необходима, когда ты хочешь влепить на холст яркое пятно и привлечь к нему внимание. Она нужна, чтобы подчеркнуть и высветить абсурд реальности, а вовсе не сбежать от этого абсурда.
В «Центре тяжести» можно найти множество отсылок к творчеству современных писателей, художников, деятелей театра и кино. Вы любите современное искусство?
Да, мне очень нравится акционизм и перформансы, потому что основной инструмент акционистов — это радикальность. Современный художник не просто создает произведение, но втягивает в процесс зрителя, а иногда и вовсе делает зрителя частью своего перформанса, частью акции. И это размывание границы между художником и наблюдателем кажется мне самым интересным элементом современного искусства.
Вся ценность акционизма, перформансов и прочих радикальных форм искусства в их мгновенности и опасности: акция длится в среднем от пяти секунд до двадцати минут, после чего художника в России обычно арестовывают. И суть граффити в том же: надо успеть все сделать, пока не замели, а когда ты закончил, будь готов, что рано или поздно муниципальные власти придут и замажут все серой краской. В этой мгновенности и обреченности что-то есть.
Один из героев вашего романа отмечает: «Это так странно — из окна наблюдать за столкновением двух миров: в центре первого — личность, в центре второго — идея». Как вы считаете, где проходит та грань, которая отделяет один из этих миров от другого: реальность отшельника от вселенной людей-«винтиков»?
Я думаю, эта грань проходит где-то в области желания/нежелания думать. Быть частью общей идеи легко и удобно, там думать не надо. Мир общей идеи стремится к упрощению, он не требует от человека сложных решений, не дает ему сложных дилемм. Человек, выбирающий идею, принимает решение всего один раз, когда примыкает к толпе. Он вбирает идею, а дальше все довольно просто. Мир личности, напротив, сложен, он требует от человека каждый день принимать решения и каждый день калибровать свою систему ценностей и подвергать сомнению происходящее вокруг. А это процесс неприятный и иногда мучительный. Но, к сожалению, необходимый.
В одной из своих статей вы упомянули о существовании двух типов книг: одни из них скорее из разряда «user friendly», другие — напоминают «ловушку для читателя». Какой из этих типов, на ваш взгляд, сейчас более всего востребован? И за каким из них будущее?
Я думаю, что востребованность больших и сложных «книг-ловушек» со временем будет расти, потому что сейчас мы уже живем в мире, где книге приходится конкурировать с легким, развлекательным контентом из интернета: компьютерными играми, соцсетями, ютьюбом и прочим. И в этой битве у развлекательной книги шансов довольно мало. В то время как сложная, долгая и интеллектуально заряженная получает преимущество, превращается в некий уникальный вид развлечения. Это как отношения театра с телевизором. Сложные книги всегда будут востребованы, как и театр.
Благодаря вашим переводам многие произведения культовых современных авторов становятся доступны отечественному читателю. А кто из них оказал на вас наибольшее влияние?
Все авторы, которых я переводил, очень сильно повлияли на меня. Я люблю думать о переводе как о сверхвнимательном чтении. Чтобы по-настоящему понять книгу, ее нужно перевести на другой язык. Поэтому Дэвид Митчелл и Дэвид Фостер Уоллес оказали на меня такое сильное влияние. О их книгах я действительно могу сказать, что прочел их по-настоящему, перебрал каждое слово. Это был очень полезный опыт, который я тут же пускал в дело, когда брался за собственные тексты.
В последнее время иностранные авторы, произведения которых никогда не издавались на русском языке, чудесным образом умудряются добиться среди российских читателей большей популярности, чем их коллеги, книги которых активно переводят. О том же Дэвиде Фостере Уоллесе сейчас можно услышать чаще, чем, скажем, о Поле Остере. Как вы думаете, в чем причины подобного феномена?
Я думаю, тут несколько факторов. Во-первых, небывалый успех некоторых по-настоящему толстых романов, таких как «Щегол» Донны Тартт или «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, стал важным сигналом. Издатели поняли, что читатель любит большие, странные и размашистые истории. А в случае с Уоллесом, мне кажется, сработал еще фактор дефицита, его «Бесконечная шутка» есть во всех списках самых важных романов ХХ века, и многие давно слышали об этой книге, но все никак не могли прочесть. Поэтому новость о выходе перевода и вызвала такой ажиотаж.
Что же касается Остера, то я не думаю, что он уступает Уоллесу в популярности в России. Последний роман Остера «4321» с большим отрывом стал самой упоминаемой (и, кажется, самой продаваемой) книгой на ярмарке «Нон-фикшн 2018».
Каких еще переводов, помимо «Бесконечной шутки», ждать от вас в ближайшее время?
Если повезет, и издательство договорится насчет прав, то в следующем году скорее всего выйдет сборник избранных эссе Уоллеса. Мыслитель он не менее интересный, чем романист. Давно мечтаю издать на русском его сборник «Посмотрите на омара».
И наконец, последний, немного несерьезный вопрос. Если в будущем появится музей Алексея Поляринова, какая вещь станет в нем главным символом творчества известного писателя и переводчика?
Если такой музей появится, то главным экспонатом в нем будет табличка с моей цитатой: «Музей? Серьезно? Лучшего применения для этого зала вы не смогли найти, да?».
Беседовала Екатерина Буракова
