Гора может наказать за неосмотрительность, переоценку собственных сил или неверную оценку ситуации.

Альпинисты всегда были готовы помочь друг другу. Придешь к кому-нибудь, скажешь: ребят, еда кончилась – не рассчитал, горелка сломалась или еще что-нибудь стряслось – тебе обязательно помогут – даже в мыслях не было, что может быть иначе...

И это чудо, что с другой страной и культурой мы смогли прийти к пониманию и согласию. Это напоминает мне брак, мы разные, у нас разные истории, хобби, но мы вместе.

Здесь никогда не делают просто, если можно сделать сложно.

Французы — пленники ударения на последнем слоге. Сколько бы француз не провёл времени за границей, манера говорить выдаст его с потрохами.

«О, царство сыров, паштетов и свиных ножек, храм желудка и райский уголок обжор!» — так я обращалась мысленно к рядовому провинциальному магазину. Но как еще описать это царство красивой и вкусной еды?

Чеки от руки, поезда, которые помнят молодость моей прабабушки. Порою кажется, что Франция и Париж сошли с ретро-открытки.

– Коннор не виноват. Он всегда считал папу нормальным. Наверное, потому, что мама слишком боялась сказать ему правду – всю правду. Он достаточно большой, чтобы знать это. Папа – монстр. Я никогда не позволю Коннору подойти к нему близко. Ланни говорит об этом так, как будто здесь она что-то решает. Но она не решает ничего.

– Знаешь, почему я женился на тебе, Джина? Потому что ты – идеальная жена. Ты слепа и глуха ко всему, что тебя не касается, и такая же бесхребетная, как дождевой червь. Ты никогда не пойдешь искать меня. – Джина – нет, – отвечаю я низко и хрипло. – Но Гвен найдет тебя и всадит пулю в твой долбаный больной мозг. Обещаю.

– Что это? – Я слышу, как позади меня возникает Хавьер, а Бут скулит и лезет под руку Коннору, пытаясь лизнуть моего брата в лицо. Я сглатываю и отстраняюсь. Вместо меня Коннор теперь обнимает пса, как будто ему нужно за кого-то держаться. – Ты хочешь, чтобы я это посмотрела? Он молча кивает. Я нажимаю кнопку воспроизведения. И когда вижу то, что показано в этой записи, мир меняется. Навсегда.

– Не заговаривай об этом, – приказывает Сэм, обнимая меня одной рукой. Это неожиданно, однако приносит облегчение. От нас обоих пахнет вонючим дымом, но мне все равно. – Мы не можем узнать, что он прятал там, и он сделал все, чтобы не позволить нам обнаружить это. – Что, если там был кто-то… – Нет, – твердо говорит Сэм. – Ты начнешь жрать себя саму, если будешь думать об этом. Не думай.

– Мой муж превратил одного из ваших копов в убийцу. – Мне приходится проглотить комок тошнотворной ярости. – И вы оставили этого копа наедине с моими детьми, помните? Бог весть, что он мог бы сотворить с ними. Так с какой радости я должна считать, что с вами они будут в безопасности?

Я не могу доверять никому за пределами этого исчезающе малого круга. Все, о чем я могу думать, это темный силуэт мужчины, который перемещается в ночи – шагом, не бегом, потому что я не верю, что Мэлвин Ройял будет бежать, несмотря на то, что половина полиции в стране охотится на него. И еще я думаю о том, что он идет за мной. За нами.

Никаких сожалений, только любовь…

Она погрузилась в фильм, а я тупо смотрел в телевизор. Потерялся в своих мыслях, не в силах постичь величину сердца своего брата. Человека, который в момент прощания попросил любовь всей своей жизни полюбить кого-то еще.

— Это будет горько-сладкий день, но в итоге любовь должна восторжествовать, да? Для всех нас, Кейс, — добавила она шепотом, как будто делилась со мной секретом.

Скажи это. Сейчас или никогда. У тебя больше никогда не будет такого шанса. — Я люблю тебя, — проговорил я сквозь стиснутые зубы.

...Ты поступила так, как и должна была, чтобы справиться с болью. — Жесткие нотки в его голосе смягчились, как и пристальный взгляд на меня.— Но больше так не делай. — Не буду, — кивнула я. — Кейси, обещай мне никогда не исчезать, ладно? Обещай! — Я обещаю.

Но люди занимают в нашем сердце определенное место, и попытки втиснуть их в другое принесут лишь страдания и боль.

Неплохо, но недостаточно хорошо. Удивительно и печально, насколько точно эти слова описывали мою жизнь в эти дни.

Удивительно, какой одинокой можно быть, когда вокруг столько людей.

Радость, наслаждение, любовь… Они вознесли меня так высоко: выше, чем это возможно. Затем ветер изменил направление и воздушный поток устремился вниз, отправив меня в свободное падение. И я беспомощно падала, глядя на приближающуюся землю.

…Я лечу, планирую. Надо мной нейлоновые паруса, и я крепко сжимаю регулировочную планку. Воздух теплый, небо отливает синевой и золотом — на Кахулуи опустились сумерки. Мой дельтаплан то ныряет вниз, то воспаряет вверх. Ветер меняется, и я лечу в его потоке, все выше и выше, пока острова подо мной не начинают казаться лужицами песка в зеленой огранке.

Я хочу сделать для тебя все на свете.

Выражай то, что чувствуешь, Бекетт. Сними замок со своего сердца. Твои слова прекрасны. Они обладают силой.

Ты и есть мой дом. Мой дом – там, где ты.

Я целовал ее в тропическом лесу, вокруг которого простирался зимний бетонный Нью-Йорк, и чувствовал себя так, словно могу отправиться куда угодно. Я могу любить ее где угодно…

Он поднял голову, чтобы заглянуть мне в глаза, и взял мои щеки в ладони. Я принадлежала ему. Во всех смыслах. А он принадлежал мне. В эту секунду я поняла, что он чувствует то же самое.

В нашем поцелуе таились обещания. Невысказанные клятвы беречь то, что мы обрели, и то, что мы создавали в этот самый момент, потому что после этой ночи дороги назад уже не будет.

Каждый из нас носит маску, чтобы другие не видели, кто мы есть на самом деле. Я давно об этом знала. Нам приходится прятать свои истинные чувства, свою ранимость и страхи.

Мы должны искать добро не только на небесах, но и в себе.

- Я люблю тебя, - шепчет он мне на ухо. - Я всегда тебя любил. С того самого момента, как ты оказалась на арене напротив Семьясы. Ты была такой смелой и бесстрашной, но в то же время ранимой.

Гораздо проще быть сильной для кого-то, кого ты любишь, чем для самой себя.

Летать можно и в своем сердце, для этого нам не нужны крылья.

- Вы моя страшнейшая ошибка. - А ты, дорогая, мой любимый грех.

Любовь - это поле боя. И думаю, что я мертв.

Будущее всегда кажется безмятежным и отфотошопленным. В нем мы постоянно несколько килограмм легче, немного умнее, наполненные жизнным опытом и логикой. К сожалению, печальная реальность никогда не совпадает с тем, что мы себе напридумывали.

Самые лучшие любовники получаются из ненавидящих людей.

Это, должно быть,мило, взглянуть в твои глаза и понять, убивала ли я тебя так, как ты меня разрушал.

Пока я молчала, парень сделал шаг мне на встречу. Я не испугалась, хотя... может, стоит? На нём грязные джинсы – я имею в виду настоящую грязь, а не ту, которую наносят специально – а также синяя футболка на два размера больше, с дырой на левой груди размером с маленький кулак.

Он будто увидел кого-то родного, в его взгляде облегчение и бесконечная любовь. Они оба общаются друг с другом, им даже не нужны жесты.

Нам, ангелам, знакома идея любви, но мы скорее любим страстно. Любовь человеческая требует чего-то большего, чем любовь к телу.

Это то, что делает нас людьми. Любовь и дружба, и, как он сам сказал, я не должна забывать об этом.

— Не позволяй всему этому сбить тебя с толку.

Он может сколь угодно рассказывать своим друзьям о том, что это было что-то незначительное, но не мне. Я чувствовала то, что чувствовал он, — и это было ужасно. У меня нет слов, чтобы описать эту безнадежность.

Люцифер сидит на диване и держит в руке бокал. Я не могу прочесть эмоции на его лице, потому что на него падает тень, но крылья архангела расслабленно лежат на подушках. До сегодняшнего дня я видела его только одетым в рубашку, но она небрежно сложена рядом с ним. Я тяжело сглатываю. Его грудь покрыта татуировками. К сожалению, я нахожусь слишком далеко, чтобы внимательно их рассмотреть...