Во втором часу ночи чутко спящая Юлия услышала звук выдавленного стекла. Приподнявшись на своей постели, она увидела при лунном свете, как в разбитое окно просунулась рука и отодвинула оконную задвижку. Затем окно распахнулось, и в комнату влез некто в плаще с повязанным вокруг шеи платком, закрывающим лицо до носа и ушей.

Затем пришло письмо на имя Юлии Борковской. В нем были следующие строки: «...Берегитесь же, сударыня. Скоро я приведу в исполнение свой зловещий замысел. И поверьте, эта зима будет для вас роковой...»

Возле обоих трупов были обнаружены одинаковые следы обуви, с большой долей вероятности, принадлежащие вурдалаку, сотворившему все эти бесчинства. Следы указывали на наличие низкого каблука и металлической подковки на пятке.

Зрелище было омерзительным и очень ужасным, на могиле побывал настоящий кощун. Крест бы сбит в сторону, могилы разрыта, гроб разломан (явно орудовали топором), обнаженная девочка почти лежала на земле - богатое платье, в котором ее проводили в последний путь было украдено.

Вздрогнула земля. Вся территория учебного центра покрылась черными грибами разрывов бомб, поднялось облако гари, пыли. В таком грохоте человеческих голосов внизу слышно не было.

Сосновский взял гауптмана в захват. Ремезов поставил укол. Около минуты с летчиком происходили непонятные вещи. Он то дергался, то столбенел, то моргал глазами, то закатывал их … наконец успокоился. Покорно сел на диван.

Генеральный комиссар госбезопасности Берия терпеть не мог информацию, которую предстояло еще анализировать, детально прорабатывать, принимать решения без какой-либо гарантии, что реализация удастся. А здесь, все расписано до мелочей. Берия будет доволен.

Его никто не услышал. Неожиданно за бортом потемнело и самолет затрясло, как в лихорадке, сбоку ударила молния. Попал-таки «Хенкель» в грозовое облако, хотя перед этим начал набирать высоту.

Крики оборвались неожиданной канонадой и фонтами разрывов гаубичных снарядов за передовой линией обороны первого стрелкового батальона. Были слышны обрывки команд, крики боли, тонущие в общем грохоте.

Глаузер, улыбнувшись, быстро извлек из-за пояса нож и резанул по шее красноармейца. У бойца раскрылись от удивления глаза, он еще смог опустить голову, посмотреть, как гимнастерку заливает кровь, и рухнул на землю, забившись в судорогах.

Человек тихо вскрикнул, но тут же ловко вывернулся и с размаху ударил Савельева прямо в нос. От боли перед глазами поплыли звездочки, и все же Алексей превозмогая боль, сумел размахнуться и врезать противнику. Кулак уткнулся в густые волосы. С размаху Савельев прыгнул вперед и свалил беглеца.

Алексей Савельев, наконец, очнулся от шока, он стоял с зажатыми ручками прожектора, который освещал место гибели его товарищей. Заминированное здание мельницы развалилось от двух взрывов, завалив осколками и обломками стен тела смершевцев.

Он успел наставить дуло автомата в темноту, как вдруг ослепительная багровая вспышка ударила его в лицо, опрокинула будто куклу и отнесла на несколько метров назад. Черная башня мельницы с оглушительным грохотом треснула и разлетелась во все стороны, заваливая периметр вокруг обломками досок и раскаленными осколками.

Договорить он не успел, грохнула крышка, закрывающая вход в подполье, застучали сапоги Горченко, спускающегося в подпол, а у самого лейтенанта вдруг будто граната в голове взорвалась от сильного удара Авдеихи, который она нанесла чугунком.

У Грошева на шее набухала кровавая полоса рваного разреза. Сам задержанный сжимал в залитой кровью руке осколок. В разбитое стекло завывал ноябрьский ветер. Бывший офицер и немецкий агент разбил стекло, пока никого не было в кабинете, и перерезал себе горло.

Алексей заспешил к кабинету, долго возился с ключами, потому что ему мешала кружка, полная кипятка. Наконец, скрипучая створка распахнулась от толчка плечом, лейтенант шагнул внутрь и ахнул – пол, стены и окно были залиты кровью. На полу лежал извивающийся в судорогах Грошев. Его тело тоже было залитой алой жидкостью.

Сивоконь выхватил из ящика пистолет Макарова и, не прицеливаясь, выстрелил ему в грудь. Богдан рухнул на пол, но был еще жив. Юрий проворно подскочил к нему, приставил дуло к сердцу и спустил курок. Второй выстрел прозвучал не громче хлопка в ладоши. Богдан дернулся всем телом и затих.

Тело Воронова по инерции продолжало двигаться вперед, но уже не с целью принять последний и решительный бой, а просто потому, что он действовал на автомате, по заранее заложенной подсознанием программе. Встав на ноги, Виктор полностью осознал, где он находится, какова степень угрозы, и что надо делать дальше.

Командир отряда пошел к машине. Виктор – следом. Не успели они пересечь асфальтированную часть дороги, как с горы напротив ударила автоматная очередь. Архирейский среагировал первым. Он бросился на землю и по-пластунски пополз к дому, под прикрытие стен. Воронов, упустивший благоприятный момент, побежал к БМП и залег возле гусеницы.

Ситуация стала настолько критической и непредсказуемой, что Никитин наплевал на запрет первым применять оружие и дал из автомата короткую очередь в воздух. Подростки, как по команде, развернулись и лихо взбежали на гору.

Примерно в километре от въезда в Степанакерт грузовики из Шуши догнал легковой автомобиль. Из пассажирского окна высунулся ствол охотничьего ружья. При обгоне грузовиков прозвучал выстрел сразу из двух стволов. Осколками стекла и дробью водитель КАМАЗа был ранен в голову. Истекая кровью, он прибавил хода и остановился около КПП.

Вместо ответа стекло в окне напротив стадиона разлетелось вдребезги. Следом, со стороны дороги, в бывший актовый зал влетели еще два кирпича. Сквозь разбитые окна с улицы донеслись вопли, грохот взорвавшегося взрывпакета, выстрел из ружья и крик часового у входа в школу: - Пацаны! Нас атакуют!

Лейла, особо не церемонясь, вытолкала в салон перепуганных бортпроводников. У нее был компактный узи, больше подходящий для хрупкой женщины, чем громоздкий Калашников. Эта двадцатипятилетняя женщина, выглядевшая гораздо моложе своих лет, наводила ужас на пассажиров. Восточное скуластое лицо с широко распахнутыми глазами казалось пылало гневом.

Ситуацию спас напарник. Палестинец, юркий как пустынная ящерица, бросил автомат, подхватил мешок и в прыжке ловко закинул его в пролом, как баскетбольный мяч в корзину. Двухочковый бросок удался. Они тут же побежали прочь. За спиной наконец то раздался глухой взрыв, крыша строения сначала приподнялась, а потом рухнула, похоронив под собой оборудование.

С ходу завязалась перестрелка. Времени на прорыв через заслон и подрыв двери уже не было. Трое палестинцев открыли шквальный огонь, создавая видимость атаки и тем самым отвлекая основные силы на себя, а Юрген вместе с напарником метнулись к постройке с другой стороны.

Палестинец только в самый последний момент сумел заметить, как блеснуло лезвие выкидного ножа. Он рефлекторно сумел сдвинуть предохранитель, но сильный и точный удар стального лезвия в солнечное сплетение оборвал его жизнь. Советский разведчик подхватил выпавший из ослабевших рук насильника автомат.

Батый уже расстегнул верхний карман рубашки, чтобы достать шифровку, как вдруг наткнулся на взгляд коменданта, который тот бросил на нелегала, прежде чем скрыться за дверью. Буквально на мгновение холодный внимательный прищур матерого террориста. Рука разведчика замерла.

Уже на середине полосы препятствий Батый быстро понял, что теряет физическую форму. Едкий пот заливал лицо, сердце вышибало изнутри ребра, а горячий воздух обжигал ссохшуюся гортань. Утешало лишь то, что Али, видя его медлительность, отринет свои подозрения. Однако и показывать себя полным мешком нельзя.

Страх и правда может сковать. Когда ты тонешь, ты тонешь молча, не шевелясь уходишь под воду. Когда тебе страшно, ты умираешь от страха молча, тоже не в силах шелохнуться.

Мне казалось, когда записываешь что-то, будто вынимаешь это из головы, из памяти, полагаясь на лист бумаги. Я не хотела доверять Матвея бумаге, оставляла его себе. Думала, когда уеду в Архангельск, буду аккуратно выуживать эти наши ночи из памяти, проматывать, как кинопленку, складывать обратно.

Она не разговаривала с моей мамой напрямую, все доносила через меня. Я была чашей, в которую Иза выливала свою отравленную воду. Тогда я решила, что мама любит книги больше, чем меня, и, чтобы сблизиться с ней, я начала читать запоем.

Но для меня постоянные сравнения с отцом стали новым опытом. За эти пару дней отца в моей жизни стало больше, чем было все эти годы.

Наступая на каждую ступеньку, я не могла отвести взгляд от места смерти Джинни Харди. Интересно, самоубийцы задумываются о том, какую травму наносят своим близким? Если бы Джинни знала, до чего ее смерть доведет родителей, поступила бы она так же?

Фата слегка качнулась вперед. — Ты скоро умрешь, Маделин, — прошептала она. — Да, я приду за тобой. Горло мое издало сдавленный крик, я развернулась и побежала так быстро, как только могла.

Встреча парней с призраком Джинни накануне исчезновения, конечно, добавляла баллов моей теории, но я чувствовала, что мы не настолько еще близки с Генри, чтобы так бесцеремонно ковырять зарубцевавшуюся рану и рассказывать, что его сестра стала местной городской легендой для Дня всех святых.

- Джинни изрезала себя кухонным ножом. Но, видимо, не умерла сразу и не смогла терпеть боль. Поэтому повесилась на отцовском ремне, связанном с простыней. Не могу представить, как ей было больно. Как ей было больно, моей маленькой сестренке.

Стих был примитивный, но оттого обладал какой-то народной магией. Звучал как заклинание, заговор, колдовское внушение, простое, но казавшееся по-настоящему волшебным. Если ты впечатлительный подросток и услышишь такое от девушки в темном туманном переулке, поверишь во что угодно.

История о призраке в наше время социальных сетей и виртуальных денег звучала анахронизмом и поневоле вызывала улыбку. Но тот, кто писал мне это письмо, был действительно напуган. Конечно, я ни на минуту не поверила в призрак Джинни Харди. Но факт исчезновения мальчиков оставался фактом.

«Ну почему влюбленность всегда так болезненно протекает? Хотя нет, болезненно протекает только безответная любовь».

Самое главное — никогда не забывать: в жизни слишком много ярких моментов, чтобы тратить их на страх.

— …но теперь ты понимаешь: люди неидеальны, игры неидеальны, да вообще в этом мире нет ничего идеального. То, что хорошо для одного, крах для другого. Смирись с этим и просто живи.

— Понимаешь, для меня отношения — не проблема, а возможность быть рядом с тем, кто разделяет мои мысли и некоторые увлечения, а еще поддержит в трудную минуту, даст совет, если попрошу, и составит компанию.

— Запомни эту мысль, задержи ее в голове. Ты никому ничего не должна, волейбол — это для удовольствия.

Идеальность. Это слово раздражало Лину больше всего. Она не могла понять, от кого переняла тягу к тому, чтобы быть лучшей в каждом деле, за которое берется. А вдруг в нем и кроется причина ее провалов?

— Разве ж стоило оно того, чтоб сто лет себя и других мучить? — Любовь всего стоит…

Но княжьему сыну и хотеть-то много не положено. Вместо мечтаний есть долг, обязанности.

Всякое решение, даже злое, все равно приведет к добру.

— Сперва они клянутся в любви, говорят, что не могут без нас, что мы их вдохновляем и придаем сил. А потом — забывают.

Раз с нечистью спутаешься — навсегда тебя к себе привяжет.

— Я клятву дала — я ее держу. Не то что те, кто пытаются угодить всем и каждому, а в конце концов теряют и голос свой, и сердце.