Вдруг воссиял большой медный таз на огне: это в саду под яблоней Стеша колдует над вишневым вареньем. В самой середке густой багряной мякоти подбирается, подкипает крошечный вулкан лаковой вишневой пенки. И она, Эська – восьмилетняя, босая, в цветастом сарафане – стоит с блюдечком в руках, ждет своей порции сладкого – сладчайшего! приторного! – приза.

– Что такое старость? – выкрикивала она поверх хмельного застольного шумка. – Это когда уже не получается мыть ноги в умывальнике.

А в кладовке лежали шесть свечей странного желтого цвета. Алексей уже встречал такие и пояснил Федору Ивановичу: – Они отлиты из человеческого жира. Того несчастного, который лежит в выгребе. Полицмейстер отшатнулся: – Господи! Какой ужас! Зачем им такие свечи? – Старая разбойничья примета: если идти на дело с такой свечой, оно обязательно будет удачным.

Благово самодовольно улыбнулся и продолжил: – Воды в утопленнике всегда изрядно. В легких, в левом сердце, возможно и в желудке. Если Архипа Осташкова окунули головой в ушат, то воду туда набирали не из реки или канала, а из городского водопровода. – Могли и из Невы, – опять возразил Алексей. – Могли, но зачем? Канализации в столице почти что нет, а водопровод есть во многих домах.

Игафракс положил испорченную монету на буфет и удалился. Лыков с Цукеркой впервые остались одни. Алексей подошел к женщине, та смотрела на него с вызовом. Потом шагнула навстречу и жарко обняла. Силач чуть отстранил ее, посадил себе на ладонь и поднял на уровень груди. Хозяйка ахнула, а сыщик так на ладони и понес ее в другую комнату, где он разглядел кровать…

Лыков ухватил наглеца за кисть, резко повернул и ответил в тон: – Ну-ка, ну-ка… Что я вижу? Никак якорь. Ты моряк, что ли, братское чувырло? Покажись, кто таков. Парень заорал от боли и попытался вырваться, но куда там. Новенький выкручивал ему руку все сильнее. Крик перешел в вой, потом в визг. Кругом столпились другие арестанты и с интересом наблюдали. Со своих постов пялились караульщики.

– Гниль есть, только как ее вычищать, ума не приложу. Идет зараза от командира Седьмой роты капитана Рутковского. То ли он сам банкомет, то ли на его квартире балуются, но – играют, стервецы. На деньги. А какие у офицера деньги? Жалование подпоручика – сорок восемь рублей в месяц. Ну, столовых двадцать рублей. Едва хватает на еду и обмундировку. Откуда берутся средства на карточную игру?

Алексей сварил похлебку, сделал из кавказской брусники чай и долго сидел, глядя на пламя. Ему было бесконечно жаль убитого им храброго достойного человека. Действительно, что он тут делает, в чужой земле? Пора домой. А эта боль останется теперь с ним. Навсегда. Могли бы быть друзьями. Иметь подобного друга – большая честь…

А в кладовке лежали шесть свечей странного желтого цвета. Алексей уже встречал такие и пояснил Федору Ивановичу: – Они отлиты из человеческого жира. Того несчастного, который лежит в выгребе. Полицмейстер отшатнулся: – Господи! Какой ужас! Зачем им такие свечи? – Старая разбойничья примета: если идти на дело с такой свечой, оно обязательно будет удачным.

Благово самодовольно улыбнулся и продолжил: – Воды в утопленнике всегда изрядно. В легких, в левом сердце, возможно и в желудке. Если Архипа Осташкова окунули головой в ушат, то воду туда набирали не из реки или канала, а из городского водопровода. – Могли и из Невы, – опять возразил Алексей. – Могли, но зачем? Канализации в столице почти что нет, а водопровод есть во многих домах.

Игафракс положил испорченную монету на буфет и удалился. Лыков с Цукеркой впервые остались одни. Алексей подошел к женщине, та смотрела на него с вызовом. Потом шагнула навстречу и жарко обняла. Силач чуть отстранил ее, посадил себе на ладонь и поднял на уровень груди. Хозяйка ахнула, а сыщик так на ладони и понес ее в другую комнату, где он разглядел кровать…

Лыков ухватил наглеца за кисть, резко повернул и ответил в тон: – Ну-ка, ну-ка… Что я вижу? Никак якорь. Ты моряк, что ли, братское чувырло? Покажись, кто таков. Парень заорал от боли и попытался вырваться, но куда там. Новенький выкручивал ему руку все сильнее. Крик перешел в вой, потом в визг. Кругом столпились другие арестанты и с интересом наблюдали. Со своих постов пялились караульщики.

– Гниль есть, только как ее вычищать, ума не приложу. Идет зараза от командира Седьмой роты капитана Рутковского. То ли он сам банкомет, то ли на его квартире балуются, но – играют, стервецы. На деньги. А какие у офицера деньги? Жалование подпоручика – сорок восемь рублей в месяц. Ну, столовых двадцать рублей. Едва хватает на еду и обмундировку. Откуда берутся средства на карточную игру?

Алексей сварил похлебку, сделал из кавказской брусники чай и долго сидел, глядя на пламя. Ему было бесконечно жаль убитого им храброго достойного человека. Действительно, что он тут делает, в чужой земле? Пора домой. А эта боль останется теперь с ним. Навсегда. Могли бы быть друзьями. Иметь подобного друга – большая честь…

Игнат и сам не понял, зачем он взял нож, вытащил его из груди. Этим Лену не спасти. Но Лена вдруг ожила, открыла глаза и с укором посмотрела на него: «Зачем ты меня убил?»

Пуля прошла рядом с сердцем, наверняка, прострелила легкое — в рану с шумом засасывался воздух. Бинтов хватало, Игнат мог туго перебинтовать грудь, но все-таки он решил отложить это дело на потом.

Выбора у Игната не было. И он спустил курок. Пуля тюкнула бандита в лоб и насквозь прострелила ему голову. Падая, он потянул за собой Лену, и лезвие ножа снова скользнуло по ее шее, к счастью, порезало не глубоко.

Убийцы могли забросить тело под куст, но тогда бы рука не закрывала рану на спине. Скорее всего, Ставридис умер под кустом, под которым он, возможно, спрятался как заяц, убегающий от волка. От своих убийц он спрятался. И умер.

Труп обнаружили на берегу реки, отделяющей поселок от Виноградной улицы. На берегу обмелевшей на лето реки, через которую Игнат проходил по нескольку раз на дню. Мужчина лежал в кустах, выгнувшись в спине. Рана у него в спине, он закрывал ее рукой, в этом положении и умер.

Клеш резко сорвался с места, собираясь идти на прорыв. Ногой оттолкнул кресло, локтем ударил толстуху, и всей своей массой навалился на Игната, руками, как ковшом бульдозера попытался сдвинуть его с места. Но просчитался.

Трупу мужчины, лежавшему на заднем сиденье машины, было два-три дня. Он находился в позе человека, не удержавшего равновесие во время крутого поворота – лежал на правом боку лицом вниз, подложив руки под живот, и упирался ногами в пол.

Пришлось немного подождать, прежде чем Маша пришла в себя. Собственно, новость она пережила достойно. Медленно встала, медленно вышла из-за стола, налила стакан воды и так же медленно его выпила.

- А если речь пойдет не о суициде, а об убийстве? Красников округлил глаза и упал на спинку дивана, с подозрением поочередно поглядывая то на Крячко, то на Гурова.

Чернухин просто не успел бы засадить в себя нож с такой силой и точностью – он бы в середине процесса загнулся от болевого шока.

Гуров опустился на корточки рядом с трупом, внимательно всмотрелся в его лицо. На нижней губе Чернухина алела свежая ссадина, а под левым глазом расплылось едва заметное темное пятно.

Чернухин лежал на спине, широко раскинув руки и выставив вверх широкий подбородок. Глаза были закрыты, на лице навечно застыло то самое выражение, которое Гурову не раз приходилось видеть у мертвых людей. Никаких эмоций. Ни боли, ни страха, ни удивления.

Мария, талантливо включив режим тупости, на середине пути ударила по газам – у Гурова заледенели внутренности. Вроде и не твоя машина, а все равно жалко, - и едва избежала столкновения с отбойником.

- А вы, Алексей… - она вздохнула, - вы, Алексей Юрьич, не штраф за неправильную парковку получили. Вас в глаза уличают в том, что вы брата убили. Что вы, Алексей, крыса.

Замерз по пьяни – и что? А то, что ребра с трещинами, на лице и боку кровоподтеки. Равно как и колея машины за шлагбаумом. Конечно, она могла проехать и до происшествия – но ведь могла и после?

Выпустили повизгивающую от возбуждения и предвкушения собаку, которая немедленно утащила девчонку-кинолога в сторону от дороги. Они обе ухнули в овраг, да так лихо, что лишь кусты затрещали.

Человек, лежащий лицом вниз поперек дороги, был гол по пояс, к тому же без обуви. Снег под ним подтаял, лбом он упирался в дорожный щебень, ко лбу примерзли темные, с сильной проседью волосы. Мышцы на широкой спине застыли буграми, кое-где уже намело островки снега.

Она не договорила, и он огрызнуться не успел: из-за резкого поворота, из-за снежной завесы, прямо под колесами возникло в метельной мгле синевато-белое, бесформенное, скрюченное.

Ельцов побледнел и чуть не упал со стула, на котором сидел. Станислав подал ему стакан воды, которую налил из стоящего на столе графинчика.

– Станислав Васильевич, у нас новость, – бодро сообщил Роман. – Вчера в мусорном баке нашли салфетку с пятнами крови. И в доме тоже была кровь, которую предположительно определили как кровь убийцы…

Позади женщины виднелось большое, в золоченой раме зеркало, в котором отражалась (как это ни странно) не спина женщины, а ее лицо. Создавалось впечатление, что сзади стоит кто-то еще.

- В базе данных этого человека у нас нет. То есть убийца – это не сиделец и даже никакой ни злостный нарушитель правил дорожного движения. И не скрывающийся от уплаты алиментов прохиндей. Это – кто-то другой…

Женщина говорила глухо, на одном дыхании, словно боялась, что если остановится, то опять произойдет что-то нехорошее, страшное для нее. Хотя – что может быть ужасней для матери, даже если она ведьма, чем смерть единственного ребенка?

Грудная клетка у человека весьма крепкая, так что даже не всякий нож в нее с первого раза войдет, а что уж говорить о деревяшке? Она хоть и остро заточенная, но все-таки – это не сталь ножа, и чтобы вогнать ее в грудь, силу нужно применить недюжинную.

Кто не одержим вещами, которые создал, которые любит? Идеи — это асексуальная сторона работы мозга. Ты не обязана делиться ими с кем-то еще.

- А у каких парней ты обычно вызываешь интерес? - У тех, которых сама придумываю

Просто удивительно, сколько можно всего узнать, если держать рот закрытым.

Компьютер — моя кроличья нора; Интернет — моя Страна Чудес. Я позволяю себе попасть в нее, только когда не имеет никакого значения, заблужусь я в ней или нет.

Какой смысл жить, если ты не можешь заниматься тем, что делает тебя счастливым? Какой смысл в приносящей деньги карьере, если ты постоянно ненавидишь себя, делая ее?

Сломавшиеся люди не прячутся от своих чудовищ. Сломавшиеся люди позволяют чудовищам съесть их.

От машины следы тянулись до самой могилы. Следы ног, следы волочения. Тело тащили по земле от самой машины. А натоптал, судя по отпечаткам обуви, один человек. Будь преступников двое, они бы перенесли тело с места на место на руках.