Писателю лучше всего пишется в августе, на животе любимой женщины.

Да… Сто лет Ильфу.
Из них он сорок прожил.
Самый остроумный писатель.
Были глубже. Были трагичнее. Остроумнее не было.

Чимоданов давно усвоил, что любая рана в ноги зачастую опаснее раны в корпус. Слишком много там проходит крупных кровеносных сосудов.

Люди творческих профессий обычно делятся на две большие группы. На тех, кто работает запойно, и на тех, кто работает ежедневно. Первых обычно считают внебрачными детьми муз, лишь для маскировки имеющими общегражданский паспорт, а вторых осуждают, как напрочь лишенных всяческого дара. Еще бы, где это видано, чтобы вдохновение приходило каждый день в одно и то же время и, оставляя в прихожей зонтик и ботинки, робко садилось на стульчик. Куда проще ожидать такого постоянства от насморочной и болтливой тетушки Графомании.

Не искушай судьбу, умник! Ложь, конечно, была изобретена не мной. Я лишь прорабатывал мелкие детали, но я отлично знаю, как она действует.

Право же, каждому из нас дано очень много, и нам есть за что быть благодарными. Очень много, только мы этого не понимаем. Увы!

Я ничего не знаю и предпочитаю оставаться в неведении, нежели узнать то, что, быть может, сделает меня еще более несчастной.

— Твоему взору откроется то, в чем твоя наибольшая нужда. Позже ты научишься направлять взор по своей воле.

...оказалось, что те младенцы, которых на руки брали чаще, быстрее схватывали все новое, они были более смешливыми и раньше начинали тянуться за предметами, чем другие.

...Иль был он создан для того,
Чтобы побыть хотя мгновение
В соседстве сердца твоего?

Он не в первый уже раз думал, что девушки, по его наблюдениям, гораздо агрессивнее парней. Мужскую агрессию всегда можно обосновать логически. Это либо борьба за главенство в компании, либо, напротив, попытка отстоять право на независимость. Парень всегда - ну или почти всегда - моментально чувствует, когда противник повержен, деморализован или идет на попятный. На этом драка обычно прекращается. Точки расставлены, вожак определен. Один спокойно идет останавливать кровь из носа, другой не менее спокойно отправляется на математику. Через два урока стычка забыта.
      Опять же всякий парень всегда знает, когда у него есть шанс, и лишний раз не полезет. Ни при каких обстоятельствах он не станет откусывать противнику нос или выцарапывать глаза. Вроде как и эффективный прием, но другие не поймут, да и вообще не в правилах это. С девушками история другая. Они хоть и дерутся реже, но войны у них идут неделями и годами. Войны яростные, без правил, когда противник не только убивается, но и пепел его сдувается с полировки. Тут и телефонные звонки ночью, и написанные на стенах ручкой...

- Ну мужчина - усредненный такой - обычно судит о благополучии другого мужчины по трем вещам: машине, девушке и квартире. Машина должна быть крутая, девушка с ногами от глазных зубов, а квартира - стильная берлога. А у тебя что? Вместо машины раздолбанный мотоцикл, девушка - борец сумо, а о квартире я вообще молчу. Ты за нее даже не платишь, потому что без тебя тут потолок рухнул бы через две минуты... Не стыдно?
      - Не стыдно. Мотоцикл... пусть меня кто-нибудь в пробке обгонит. Квартира недалеко от центра. Ну а девушка у меня вообще самая лучшая, - твердо сказал Эссиорх.

— Похоже, на эту маленькую богатую девочку всем плевать. Может, она стоит не дороже своей почки. Как трагично, если нам придется продать нашу богатую девочку на запчасти, а?

Навидавшийся на своем веку всякого, Рорден был почти уверен, что эта машина создана нечеловеческой цивилизацией. Неудивительно, что с подобными вечными слугами личность Учителя смогла пережить века.

...препятствия, создаваемые людьми, еще никогда не останавливали Вэнневара Моргана. Его истинным противником была природа — противником честным, который не сплутует и не передернет, но и не замедлит воспользоваться малейшей промашкой, мельчайшей оплошностью.

Лариса сидела на камнях парапета, повернувшись спиной к пляжу, и плакала.
– Ну, будет, будет тебе! – Муж, нагнувшись, застегивал ей босоножки. Она безвольно подставляла ему ноги по очереди и сквозь слезы шептала:
– Зачем я оставила тогда нашего сына в роддоме? Почему ты согласился, почему не остановил меня?
– И что бы было, если бы я тебя остановил? Вот этот кошмар?
– Он бы не умер!
– Возможно. Может быть, мы и выходили бы его, и сейчас он был бы таким же, как этот мальчик. Только постарше. Ему было бы почти восемнадцать лет, он был бы такой же не приспособленный к жизни, как этот ребенок, и мы думали бы о том, что в старости нам придется поручить это дитя Николаю. Да и неизвестно, что было бы с Колей, если бы он рос в семье, где все внимание уделяется младшему больному ребенку. Ясно, что он бы не смог проявить свои способности в полной мере, как смог теперь. По крайней мере, одним сыном мы можем гордиться! Не каждый руководит фирмой в неполные двадцать пять лет!

— А если я все умею делать превосходно? — озабоченно спросил он.
— Значит, у вас НЕТ ПРИЗВАНИЯ, — отрезал Смит. — И это ужасно.

Так и не придя к соглашению, они стали жить раздельно. Детей у них не было, так что за Уцуми закрепилась слава полицейского со странностями да еще с полуразвалившейся семьей. Возможно, от этого его одержимость добиться еще больших успехов в работе только усилилась.

Пройдет молодость, наступит зрелость, потом старость, и ничего, кроме запоздалых сожалений, у вас не останется.

Впрочем, такие воспоминания случались довольно редко. Гораздо чаще на кухне раздавалось:
— А помнишь, как Тамарка надела парик и отправилась к Борьке на свидание, а он ее не узнал и все пытался познакомиться?
— А помнишь, как бутылку портвейна на билеты в Большой поменяли?
— Ага. Пришли, а там Плисецкая в главной партии.
— А помнишь, в доме кино рядом с Лановым сидели?
— А на выставке Дали у служебного входа с Глазуновым столкнулись.
— Вот видишь, как выгодно быть женой академика.
И женщины смеялись, а Мишка восторженно крутил головой и слушал, слушал, слушал до тех пор, пока воспоминания не приобретали опасный характер:
— А помнишь, в Политех бегали?

Любят просто потому, что любят, без всяких причин. И он любил. Любил девушку вполне ординарную, не хватавшую звезд с небес и не обладавшую уникальными талантами.

Пятнадцать лет назад он — еще молодой и зеленый капитан — женился по большой любви и увез жену на несколько лет в Канаду. Он работал в посольстве, она изучала французский, гуляла по улицам Оттавы, заходя в магазинчики и покупая дешевые вещички для их казенной квартиры. Она была совсем юная, нежная и талантливая.

Внезапно она вспомнила. Там — это во сне, в воображении, в воспоминаниях. Она не там, она здесь. Здесь — в больничной палате. Она не стоит, она лежит. И не в легком воздушном платье, а в тяжелом гипсе, сковывающем все тело, словно стальной скафандр. Она не двигается, не говорит и не видит. Не говорит, потому что изо рта торчит ворох трубок, которые иногда вынимают, и тогда она шепчет неповоротливым сухим языком что-то, что собравшаяся у ее постели куча белых халатов даже не старается разобрать. А не видит потому, что глаза практически все время сдавливает тугая повязка. Раз в день повязку снимают — и тогда она встречается взглядом с одним из врачей, видимо главным, который внимательно всматривается в ее лицо, качает головой и каждый раз говорит, обращаясь то ли к ней, то ли к коллегам, то ли к самому себе: «Ну, ничего, ничего».

Пью за ожидание смерти, называемое жизнью!

— Если бы вы только знали, как легко по ошибке отправить кого-нибудь на тот свет, то не стали бы над этим шутить.

Если полюбил — хочется узнать все. Хорошее, плохое, все подряд. Никто не собирается ворошить грязное белье. Просто любовь должна быть без утайки,...

Закадрить девушку для него всегда было проблемой: вечно с языка слетало что-нибудь не то. А после развода стало еще хуже — впрочем, куда уж хуже? — потому что душа не лежала к таким делам.

Никогда раньше я не видел драку двух женщин и нашел сие зрелище крайне тошнотворным.

Едва ли мальчику его возраста полезно для здоровья вот так погружаться в свой внутренний мир. Ему нужно привыкать смотреть вперед.

С Беном в виде вороха тряпок на руках — лицо его было прикрыто — Гарриет вошла в гостиную и поглядела через перегородку туда, где за большим столом сидела вся семья. Люк. Хелен. Джейн. Маленький Пол. И Дэвид, с неподвижным и сердитым лицом. И очень усталый.
Она сказала:
— Его там убивали.
И поняла, что Дэвид не простит ей того, что она сказала это при детях. Было заметно, что они испугались.

«Ты намного крепче ее, Сара, — говорила ей Дороти. — Беда Гарриет в том, что ей хочется больше, чем она может съесть».

Такое легкое отношение к деньгам отличало их совместную жизнь, которую Дэвид, попробовав, яростно отверг и предпочел скряжничество оксфордского дома — хотя никогда не произносил вслух этого слова. Броская и слишком уж легкая — такой была жизнь богатых; но теперь он будет к ней причастен.

Если Гарриет ее будущее виделось на старинный манер: мужчина вручит ей ключи от королевства, где она найдет все, чего требует ее душа, по праву рождения, к исполнению которого она — сначала неосознанно, а потом весьма целеустремленно — давно шла, сторонясь любой грязи и лишних драм, то для Дэвида будущее было в том, чего он должен добиться, а потом защищать.

Не надо считать, что всё однозначно плохо. Всякая загадка, которую задаёт нам жизнь, обязательно имеет решение, причём такое, какое нам по силам. Будь это иначе, нам бы её не задали.

Если честно, моя дорогая, мне на это наплевать.

Доктор Смушкин был здравомыслящим человеком. Ничто не могло сдвинуть его разум с фундамента фактов, которые, будучи сами по себе верны, представляли целое в виде дробного и выискивали противоречие там, где его никогда не было.
Так и блоха знает, что есть кожа, по которой надо прыгать, и кровь, которую следует пить. Еще ей известно, что существует ноготь, который ее давит, когда она окончательно обнаглеет. В границах этих трех понятий она и живет, но при этом совершенно не уверена, что ноготь, кровь и кожа – части единого целого. Будучи невероятно мелкой и близорукой, она легко готова допустить, что человека как такового и вовсе не существует.

Там, где есть логика – нет истины. Истина сама творит себе логику, но никак не наоборот. Запомни это раз и навсегда и тогда ты поймешь, что единственное существо в мире, которое не достойно жалости, – это ты сам

Все это время меня чесали, выщипывали, раскрашивали, опрыскивали - короче, подвергали самым изощренным пыткам под названием "наведение красоты".

— Мы стали слишком самодовольными, — произнесла Эмма робким голоском. — Все у нас шло гладко столько лет, что мы поневоле впали в заблуждение, что так будет всегда. Хорас среди нас единственный, кто по-прежнему начеку. И постоянно чем-нибудь занят. Сдается мне, что и остальные, чем критиковать его, лучше бы нашли себе какое-нибудь полезное занятие.

Платьев я не надевала лет сто, а вечерних - вообще никогда.

— Ты говоришь это так, словно я предложила тебе нечто постыдное! — обиженно сказала она, — Не беспокойся, я не посягаю на твою независимость, не мечтаю тебя поработить… Просто я в тебя верю,...

Ненавижу, когда мне смотрят под руку. Некоторые будто не понимают, что это все равно, что читать чужую газету или книгу!

Дождь затих, и над сандаловым деревом, застав нас врасплох, вспыхнул скоротечный в этих краях рассвет. Один за другим солнце поджигало ледяные пики, и небо быстро светлело. Наступал новый день, чудесный, ясный. Мартин взял меня за руку, и я спросила себя, зачем хотеть чего-то еще, когда есть такие вот моменты и сердце, когда они приходят, не может вместить больше.

Приятно встретить того, кто тебя слушает. Как говорят индусы, умный говорит, а мудрый слушает.

Относительная пустота храма ощущалась как нечто чужеродное. Я привыкла к мозаичному стеклу и органам, золоченым святым, серебряным канделябрам и потолку с голыми херувимами. В строгости, скупости убранства, пустоте присутствовало некое ощущение ожидания.

Дорогие мои, старости избежать нельзя, но ее, во-первых, можно отодвинуть, а во-вторых, сделать деятельной и вполне счастливой.

Бабушкину нервную систему надо оберегать, охранять самым строжайшим образом от любых стрессов и переживаний, иначе она, эта ее нервная система, так и не образумится никогда, и не даст никакой надежды на бабушкино от инсульта выздоровление, на вожделенную положительную динамику в убитых проклятым параличом мышцах. Явления этой самой динамики они с Петькой и приходящей к ним в дом через день массажисткой Валерией Сергеевной давно ждут изо дня в день, как чуда, как спасения, как благодати Божьей…

Тебя знает или думает, что знает, весь русскоговорящий, и нерусскоговорящий, и плохоговорящий мир.

Это только кажется, что люди меняются медленно и постепенно. Это явная обманка. Иной человек двадцать лет с одним лицом ходит – и время его не берет, а потом месяц-два – и совсем другой. Кто-то лучше становится, кто-то хуже. Лифт вверх-вниз катается.

Нельзя сказать, что у Владки совсем не было никаких талантов. Самым неожиданным образом она оказалась грамотной. Да-да, и это был настоящий врожденный дар, ибо не стоит забывать: Владка не знала ни одного правила грамматики, книг не читала – то есть, по всем законам логики и практики, должна была остаться вопиюще безграмотной. Но внутри у нее, где-то в области диафрагмы, помещался некий природный справочник правописания русского языка.