Запутанные семейные отношения, ничего не скажешь. Если честно, мне было немного обидно из-за того, что мать по сути отказалась от родной дочери. Именно на воспитание Вильгельма она тратила все время и силы, отослав меня в пансион. По слухам, матушка оставалась образцовой мачехой даже после того, как родила Анну. О моем же существовании вспоминали лишь раз в год — на праздник перемены года, когда мне дозволялось навестить родных и получить в дар очередной наряд и теплые носки.

– Видишь ли, Динар, – я, коварно усмехаясь, решила все же донести до него основы экономики, – продавая сталь нашим оружейникам, мы достигаем следующих целей: они платят нам налоги, они продают оружие торговцам, и те тоже платят нам налоги. Далее торговцы вывозят оружие на продажу в другие страны, уплатив нам таможенные пошлины, и при этом не мы несем транспортные расходы. И я не говорю о том, что таким образом и ремесленники, и торговцы имеют возможность покупать товары в Оитлоне, то есть делятся заработанными деньгами с представителями иных гильдий, и те тоже платят нам налоги! Вот такая маленькая уступка, названная тобой глупостью, позволяет развиваться экономике Оитлона. Страна не может быть богатой, если у нее бедный народ, Динар. А теперь рассмотрим, что получит Даллария, вернув себе Готмир. Это ты, Динар, будешь получать деньги, а твой народ? Ничего!

– Какой ракард? – с подозрением спросил Динар.
– Краси-и-ивый, – с восторгом протянула я, – умный, маг и просто… ах!
Отек уже спал, видимо, зелье было выдано магом, поэтому, когда Динар подошел и присел, внимательно вглядываясь в мое лицо, идея высмеивать его припухлости стала неактуальной.
– Мечтательный вид, излишний всплеск человеколюбия, точнее, нет – орколюбия, бесстрашие, отсутствие желания скрыть собственную осведомленность – все это позволяет сделать вывод, что ты влюбилась, утырка.
Я не стала скрывать очевидного и с торжествующей улыбкой ответила:
– Да!
– Вот как, – настроение у далларийца стремительно падало в пропасть, – продолжим цепочку логических рассуждений. Ты влюбилась недавно, следовательно, ранее ракарда среди орков не наблюдалось… Отсюда два вывода: первый – мы немедленно продолжаем путь, так как встречаться с орками в лесу верх безумства, и второе – орки способны пересекать полог! Данным вопросом я займусь позже!

В камуфляжной форме, злая, голодная и уставшая, я ползла к дому. Мне бы сад преодолеть, и все будет здорово. И я им устрою! Я им… ОМОН вызову! Или полицию… да нет, полиция тут не поможет — ОМОН, и только ОМОН. Там как раз Диана работает, так что мы их всех к ногтю прижмем. Над моей головой просвистели пули! Вжавшись в землю, переждала, представив себе, что я кустик, ну или травка… черт, и кепочку опять потеряла…

– Откуда ты знаешь?
– На «от верблюда» ссылаться, думаю, бесполезно. Верблюд все равно отморозится, что был в пустыне. Скажем так, просто знаю, – ответил Бейбарсов с вызывающей улыбкой.

Спустя четыре часа, несчетное количество заноз, трижды ударенный мизинец на правой ноге и армию колючек в рубашке Дьяра, что доходила до колен почти, меня наконец подобрал Накар. В буквальном смысле подобрал — я свалилась и лежала в траве, обнимая ударенную о булыжник ногу и тихо подвывая.
И вот лежу, вою, а сверху:
— Ну и чего мы тут загораем?

Нагло врет и даже не краснеет! Я мстительно посмотрела на эйтну и поняла — краснеет, таки краснеет… сейчас будет весело.
Но тут высказался мой синеглазый:
— Хорошо, — в его тоне было едва сдерживаемое раздражение. — По праву сильнейшего я забираю эту женщину! У вас есть… возражения?
Картина, навсегда запечатлевшаяся в моей памяти, — воин, мой, светловолосый, и его полный превосходства взгляд сначала на папандра… отец сник, потом на Нрого… Нрого не сник, Нрого схватился за рукоять меча, но тут у моего воина насмешливо изогнулась бровь, и хассар Шаега руку от оружия убрал.
— Возражений нет, — подвел итог светловолосый. — Но разговор нам предстоит до-олгий!

Она тянет лет на двадцать по уму, и лет на шесть по эмоциям.

Коротышка был крут и опасен, толстяк — подл и беспощаден; но по сравнению с ним они были херувимами.

Вообще-то я о другом — наверное, и в самом деле мне стоит продать скафандр…
Я колебался. Мне бы радоваться, деньги — это деньги, а скафандр мне нужен как свинье волынка. Но радости не было, хотя пять сотен долларов в руках я сроду не держал.

Есть женщины, которые всегда хотят настоять на своем, я таким не завидую. Если любишь мужчину, уступи, когда он уперся; прав ли он, нет ли — уступи. Это в супружеской жизни первое правило.

Все мужчины - дети,когда их раскусишь до основания.

Я не смогу. Я не могу больше… в этом Зазеркалье. Я должна, должна найти наконец что-то свое. Что-то реальное, что существует на самом деле, что имеет ко мне отношение… В общем, это я сама еще не понимаю, несу какую-то бессмыслицу.

Никогда он не любил ее и никогда не полюбит, а будет любить другую женщину, Жанну, будет ее носить на руках.

У него половины головы нет. Слышать не слышит, осколки какие-то вынули из мозга – он очнулся, но не говорит, не двигается, только смотрит. Даже не знаю, стоило ли ему в себя приходить.

... у Ёжика был и один, но большой изъян, с которым надо было долго и методично бороться. Он не был амбициозен. Он ни к чему не стремился, даже к тому, чтобы найти себе приличную работу.

...Жанна убедилась, что основная проблема заключается в измельчании и опошлении нынешних мужиков. Ее бывший супруг теперь работал слесарем в ДЕЗе и любил заниматься виртуальной любовью с нарисованными мультяшными женщинами, а ведь он был не самым худшим вариантом когда-то.

Можно быть чистюлей в одном и грязнулей во всем остальном. Например, не менять носки по три недели и два раза в день мыть голову.

Это чувство – не жалость. Скорее что-то острое и личное, на грани инстинкта, виртуальное сочувствие уязвимости человеческой природы. «Ой, кошмар. Хорошо, что мы здесь, а не там».

Бася – она как тот самый вестник, что приносит плохие вести. Приносить хорошие ей скучно, ибо в хорошей новости нет никакого перца.

Мариша помолчала, явно мучаясь выбором – сохранить тайну или растрепать «жареную» новость подружке. Потом прикинула, что все равно большую часть новости уже растрепала, так чего же хранить остатки. Остатки – сладки.

Тело, которое когда-то было Пашкой. Оно молчало, не реагировало на звуки, на рукопожатия, оно то ли спало, то ли лежало одинокое, покинутое Пашкиной душой, которая бродила невесть где. И пиканье мониторов. И памперсы. И рыдание мамы. И неживая бледность папы. И все это было настоящим, было жизнью, с уколами, ожиданиями анализов, усталостью, болью в спине от долгого сидения – реальностью, одним словом.

- А тем временем люди гибнут и гибнут...
- Три человека. А ведь около...ста двадцати человек гибнет каждую неделю на дорогах, не так ли?
- Это совсем другое.
- Наверное, это то же самое для тех, кто гибнет.

Человек живет, постоянно балансируя на грани между гордыней и низменными страстями. Только вспоминает он об этой грани часто уже после того, как баланс потеряет..

Больше звонить было некому. Я стоял с телефонной трубкой посреди огромного города, десять миллионов человек слонялись вокруг меня, и совершенно не с кем поговорить.

.. за каждой ночью приходит рассвет...

Твой отец был героем, Уэйд. Он ведь женился на твоей матери, верно? Ну, так вот это уже достаточное доказательство его героизма.

Быть непохожей на других... это грех, который не прощает ни одно общество. Посмей быть непохожим на других – и тебя предадут анафеме!

Никогда нельзя давать оскорбившему тебя человеку уйти от ответа. Выбери подходящее время и нанеси ответный удар, когда сам будешь в выгодной позиции, - даже если у тебя уже не будет необходимости в этом ударе.

Если я смогу умереть со словами «Замечательная штука — жизнь», — все остальное можно не принимать всерьез. Надо научиться, как отец, ставить на первое место свою Семью, свой дом, своих детей, свой маленький мир.

Да, знаю. Глупо. И совсем на меня не похоже. Пожалуйста, порази меня молнией, если я превращусь в жалкую размазню. Я не верю в чепуху про "любовь с первого взгляда". Я вообще не верю в любовь. А вот страсть… живет и здравствует

...взывать к совести таких людей бессмысленно. Потому что у них совести и не было. Требовалось только одно – взять инициативу в свои руки и отомстить. Нет, не инициативу, а пистолет. Именно так она и сделает. Да, конечно, так она и сделает!

Мысли роились в ее голове, как смертоносные пчелы.

– Это вам так не сойдет, коллега! – заявила дама в розовом с яростью. – Весь этот спектакль будет стоить вам не только вашей лицензии, но и свободы!
– Ира, Ирочка! – крикнула Наталья, необычайно радуясь тому, что сестра Романа, Ирина, по профессии адвокат, появилась столь вовремя. – Мне хотели вколоть какую-то гадость! У меня отобрали мобильный! Заперли в палате!
С Ириной они никогда не были задушевными подругами, старшая сестра мужа всегда относилась к невестке несколько пренебрежительно, кажется, считая, что ее Ромик заслужил нечто получше. Общались Ирина и Наталья нечасто, но зато в Стасике, своем крестнике, Ирина души не чаяла.
– Ага, да тут, оказывается, целый букет статей Уголовного кодекса! – заявила Ирина. – Не только вы, коллега, сядете, но и ваши пособники!

– Вы ведь умная женщина, даже очень умная, – сказал он, пуская клубы дыма, – но все же не настолько, что можете вступить со мной в схватку, надеясь одержать победу. И это не потому, что вы женщина. Я не шовинист. Мне и мужики проигрывают, причем такие, имена которых заставляют многих трепетать. Встречались мне и женщины, которые всех этих мужиков сделают одной левой. Но и их я тоже сжевал с костями.

С величайшим удовольствием согласился бы наш герой пролезть теперь в какую-нибудь мышиную щелочку между дровами, да там и сидеть себе смирно, если б только это было возможно. Но было решительно невозможно. В агонии своей он стал наконец решительно и прямо смотреть на все окна разом; оно же и лучше…

Я буду так — наблюдателем посторонним буду, да и дело с концом; дескать, я наблюдатель, лицо постороннее — и только, а там, что ни случись, — не я виноват.

— как могу я изобразить эту необыкновенную и благопристойную смесь красоты, блеска, приличия, веселости, любезной солидности и солидной любезности, резвости, радости, все эти игры и смехи всех этих чиновных дам, более похожих на фей, чем на дам, — говоря в выгодном для них отношении, — с их лилейно-розовыми плечами и личиками, с их воздушными станами, с их резво-игривыми, гомеопатическими, говоря высоким слогом, ножками?

Их пленяет не реализм, а чувствительная, идеальная сторона социализма, так сказать, религиозный оттенок его, поэзия его… с чужого голоса, разумеется.

Но если бы на меня напал тигр, я бы испугался, честное слово!

— Агриппа на предательство не способен. И Юба тоже. Полагаю, тебе известно: его отец был царем Нумидии. Потом, проиграв битву Юлию Цезарю, он отдал своего младшего сына Риму, а сам покончил с жизнью.

— Вернусь к Бараке, запрусь и никого не буду впускать.
— Ведь нам нельзя быть всем вместе, да? — спросила сестра. — Собрать всю нашу семью в одних покоях — это значит рисковать всем.
В голосе ее звучал страх, и мне подумалось, что впервые рядом с ней будет только Эхнатон и никого более. Наши родители отправятся в свои покои, а Тийя будет присматривать за детьми.
Я погладила ее по руке.
— Мы переживем это по отдельности, — сказала я.
— Откуда ты знаешь? Ты можешь умереть от чумы, а я даже не узнаю об этом, пока кто-нибудь из слуг не сообщит об Оке Гора. А мои дочери… — Стройная фигурка Нефертити словно бы уменьшилась на глазах. — Я буду совсем одна.

— Уж не думаешь ли ты кормить его сама? — спросила Нефертити. — Ты что, хочешь, чтобы к его трем годам у тебя груди отвисли до пупка?
Я посмотрела на сына, на его поджатые губки и довольное личико. Он был моим единственным ребенком — и, возможно, останется единственным. Почему бы мне не покормить его самой, по крайней мере до тех пор, пока чума не закончится? Кто знает, что может занести кормилица? Уже столько народу умерло! Но с другой стороны… Если я растрачу силы на кормление, а чума проникнет-таки во дворец, а я окажусь слишком слабой, чтобы сопротивляться ей?

— Я — царица Египта! — напомнила Нефертити.
— Да, и одна из двух сотен женщин, которые достались Эхнатону по наследству из отцовского гарема.
— Эхнатон не станет иметь с ними никакого дела. Это — женщины его отца.
— Неужели все, к чему прикоснулся его отец, теперь запятнано? Включая этот город?

Мне показалось, еще чуть-чуть, и она расплачется...  Мне захотелось защищать эту девушку от всех опасностей на свете! Мне даже захотелось создать для нее эти опасности – лишь бы было от чего ее защищать, лишь бы она не ушла так же внезапно, как появилась в моей жизни!

И самые лучшие поцелуи – неожиданные.

Смерть, налоги, роды. Ни то, ни другое, ни третье никогда не бывает вовремя.

Слабого человека порой довольно сложно отличить от сильного, особенно если выбирать на глаз. Тут не важен ни рост, ни вес, ни возраст. Настоящая сила не выставляет себя напоказ, она может быть совершенно незаметна до того момента, как ею начинают пользоваться.

Страх - подлая штука, он все переворачивает задом наперед. Сколько ни бежишь от того, что тебя пугает, всегда возвращаешься на прежнее место.

Бедность — более легкое бремя, чем угрызения совести.